Еще два года я пытался выжить в России. Меня не взяли работать в прокуратуру из-за моей национальности, ставшей к тому времени приговором. Я занимался коммерцией. Я торговал книгами, ездил из города в город. У меня не очень-то получалось. Я хотел вернуться домой, но дома шла война. Отец запретил мне приезжать. Хотя сам оставался в Шали. Когда первая война закончилась, отец смягчился.
Я собрал вещи в тот самый уже окончательно состарившийся коричневый чемодан и сел на поезд до Грозного. После пересечения «границы», в Гудермесе, меня обыскали ичкерийские «таможенники». Они нашли у меня две тысячи долларов – все, что я смог накопить за два года. Меня вывели из купе и объявили, что я совершил преступление, ввезя на территорию независимой Чеченской Республики Ичкерия валюту иностранного государства. За это валюту конфискуют, а меня посадят в тюрьму. Или вообще, расстреляют. Если не договоримся.
Мне пришлось согласиться, чтобы ревнители финансово-кредитной системы новообразованного государства забрали себе половину моих денег.
Они вернули мне тысячу долларов и ушли, пожелав хорошей дороги до родного городка. На площади «Минутка» я сел в битком набитый автобус до Шали.
Я вернулся домой.
Мне было 24 года.
С моего отъезда до возвращения прошло всего семь лет и целая историческая эпоха. Изменилось все.
В ноябре 1990 года первый Чеченский национальный съезд принял решение о создании независимого чеченского государства. Прежнее государственное образование, Чечено-Ингушская Автономная Советская Социалистическая Республика в составе РСФСР, было упразднено. От кого стала независимой Чечня? От Ингушетии? В этом не было ничего парадоксального в годы, когда сама Россия настойчиво стремилась к независимости от Узбекистана.
В июне 1991 года Чеченский национальный съезд был преобразован в Общенациональный конгресс чеченского народа. Главой исполнительного комитета стал Джохар Дудаев. Генерал от авиации, бомбивший ущелья Афганистана, военный комендант Риги, отказавшийся дать частям тогда еще Советской Армии приказ подавить выступления сепаратистов. В Чечне он появился как чертик из табакерки, благословленный Москвой вначале, но вскоре начавший кусать руку хозяина.
В сентябре 1991 года исполком Объединенного конгресса чеченского народа постановил распустить Верховный Совет Чечено-Ингушской Республики, последний относительно легитимный орган власти. 6 сентября дудаевцы штурмуют здание Верховного Совета. Депутаты, которые оказали сопротивление, были убиты. Был убит и председатель горсовета Грозного Виталий Куценко. Первая кровь пролилась. Этот день, 6 сентября, в Ичкерии был объявлен праздником, Днем независимости. Это был День первой крови, начало цепи чудовищных жертвоприношений, ритуального убийства и самоубийства чеченского народа.
В ноябре 1992 года российские войска в районе административной границы с Чечней были приведены в состояние повышенной боеготовности. Война могла начаться уже тогда. Она началась позже, но всем было ясно, что она начнется. Курок был взведен, тетива натянута, запал вставлен.
В апреле 1993 года оппозиция устроила в Грозном митинг против диктатуры генерала Дудаева. В мае Конституционный суд республики объявил действия Дудаева незаконными. Митинги были разогнаны верными Дудаеву силовыми подразделениями, Конституционный суд распущен.
В декабре 1993 года создается альтернативное дудаевскому чеченское правительство – Временный совет, возглавляемый Умаром Автурхановым. Чечня делится на подконтрольную Дудаеву, «независимую», и подконтрольную Автурханову, «российскую». Неизбежная война должна была стать внутренней гражданской войной чеченского народа.
Тогда она стала другой. Первая война была национально-освободительной. И закончилась победой чеченского народа. Войны за освобождение обречены на победу, раньше или позже.
Я вернулся на родину после Хасавюртовского соглашения 1996 года, принесшего Чечне-Ичкерии фактическую независимость. Которая стала самым суровым испытанием; испытанием, которое моя маленькая нелепая страна не смогла пройти.
Но мне тогда было более интересным мое собственное будущее, моя частная жизнь. Триумфальные арки по случаю моего приезда уже не возводились. Мой диплом, потерявший ценность в России, тем более не был гарантией трудоустройства в Чечне, объявившей о переходе на законы шариата. В уголовном кодексе, который я изучал в Санкт-Петербурге, ничего не говорилось о том, сколько ударов палкой нужно назначить человеку, позволившему себе появиться пьяным на улице.
Устроиться в суд или прокуратуру я не мог. Да их и не было, по большому счету. Сохранялись только вывески правоохранительных органов. Наиболее эффективным правосудием стало самоуправство. Людям с оружием не нужны законники.
Месяц я сидел дома без дела: читал книги из библиотеки отца, выходил прогуляться, копался на участке. А потом мой двоюродный дядя Лечи по-родственному устроил меня на работу к себе, в Шалинский районный отдел ДГБ – Департамента государственной безопасности. Позже ДГБ был преобразован в Министерство шариатской государственной безопасности, в структуре МШГБ был образован Межрегиональный отдел, в сотрудники которого по Шалинскому району мы были зачислены после аттестации.
Принимая меня на службу, Лечи спросил меня только о моем отношении к воинской обязанности. Я отрапортовал:
– Освобожден от призыва по причине обучения на дневном отделении высшего учебного заведения! Проходил курс боевой подготовки на военной кафедре Санкт-Петербургского государственного университета!
– Воинская специальность?
– Артиллерист!
– Пушку в глаза видел?
– Никак нет!
– Звание?
– Младший лейтенант!
Дядя покачал головой.
– Присваиваю тебе очередное звание лейтенанта. Нет… присваиваю тебе внеочередное звание старшего лейтенанта Вооруженных сил Чеченской Республики Ичкерия!
Лечи удовлетворенно кивнул. Старший лейтенант, без сомнения, звучало лучше, чем просто лейтенант. Он продолжил:
– Зачисляю тебя в штат Шалинского районного отдела Департамента государственной безопасности Чеченской Республики Ичкерия. И вручаю тебе личное оружие!
С этими словами дядя Лечи передал в мои руки самый модный в том сезоне мужской аксессуар: пистолет системы Стечкина.
Я был очарован и потрясен. Я оценил подарок. В буквальном смысле оценил. Я видел, такие пистолеты продавались у нас на рынке за сумасшедшие деньги: полторы тысячи долларов! В то время как простой пистолет системы Макарова, ПМ, можно было купить долларов за двести-триста.
Дядя смотрел на пистолет так, что было видно: ему жаль расставаться с этим оружием. Он вздохнул, но поборол жадность, опустил голову и педантично сообщил:
– Автоматический пистолет системы Стечкина образца 1951 года. Автоматика пистолета действует за счет отдачи свободного затвора-кожуха. Возможно ведение огня одиночными выстрелами и очередями. Кобура может присоединяться к пистолету как приклад, для ведения автоматического огня. Масса пистолета без патронов – один килограмм, в снаряженном состоянии, с патронами, – кило двести, с кобурой – кило семьсот. Прицельная дальность до двухсот метров. Емкость магазина двадцать патронов.
Поистине дядя не щадил мою юную психику! Теперь меня охватило изумление. Откуда у дяди Лечи такие детальные познания? Насколько мне было известно, дядя так же, как и я, не проходил действительной воинской службы в Советской Армии. Был освобожден от призыва в связи с отбыванием наказания в исправительно-трудовом учреждении.
Из своих родственников дядю Лечи я, пожалуй, знал хуже всех и видел очень редко. Не только из-за того, что никогда не был склонен поддерживать и развивать родственные контакты, хотя из-за этого тоже. Но больше потому, что дядя бывал у себя дома нечасто. Пожив несколько месяцев, может, год, на свободе, с женой и детьми, он скоро снова попадал на скамью подсудимых, а за ней – в тюрьму и колонию.
Можно сказать, дядя Лечи всегда вел свою борьбу с режимом, изымая нетрудовые доходы у лицемерных государственных воров, взяточников и спекулянтов.
Тут я обратил свое внимание на стол перед Лечи, и одной загадкой в моей жизни стало меньше. Заметив направление моего взгляда, дядя захлопнул иллюстрированный «Атлас современного стрелкового оружия» и продемонстрировал мне свои практические знания и навыки.
– Подай сюда пистолет.
Я протянул обратно только что полученное оружие.
– Видишь, это предохранитель-переводчик огня. У него три положения. Так – на предохранителе. Так – стрельба одиночными. А так – автоматическая стрельба. Для прицельных одиночных выстрелов курок лучше взводить большим пальцем, вот так. Здесь кобура присоединяется к рукояти… прислоняешь к плечу… можно стрелять, как из автомата. Знаешь, у нас «Стечкин» носят только большие шишки!
Я знал. Я уже гордился и понимал, как будут завидовать мне шалинские парни. Из центра села, где в одном из кабинетов бывшего комитета статистики располагал свой штаб Лечи Магомадов, я шел к дому серьезный и несколько высокомерный. Хотя за высокомерием пряталась скорее щенячья радость.
Такой игрушки у меня никогда еще не было!
Это сегодня, зайдя в магазин игрушек, можно найти там целый арсенал. Пластмассовые аналоги «Глоков» и «Берет», браунинги и револьверы, автоматы, ружья – все, что изобрело человечество для того, чтобы уничтожать себя. Стреляющие пластмассовыми шариками, производящие натуральные звуки. Для самых маленьких – с красной лампочкой в дуле. Для взрослых детей есть комплекты игры в пейнтбол.
Но наше детство было куда беднее. Я помню свой любимый дюралюминиевый револьвер, наверное, «Смит-энд-Вессон». К нему покупалась лента с пистонами, боек ударял в маленькие коричневые пятнышки, и раздавался треск выстрела. Больше всего мне нравился запах этой стрельбы, запах настоящего пороха. Я нюхал и сами пистоны, подносил их к лицу и жадно вдыхал ароматы селитры и фосфора.
Еще у меня было помповое ружье: нагнетая поршневым дулом сжатый воздух, можно было стрелять прилагаемыми к ружью безвредными желтыми шарами, размером с шар для пинг-понга.
Маленькими красными снарядами стрелял мой личный танк, на батарейках и с дистанционным управлением – пультом, соединенным с игрушечной машиной двухметровым проводом. Это была, конечно, роскошь по тем временам. Такого разнообразия игрушек, как у современных детей, у нас не было.
Я уже не говорю о виртуальном оснащении героев компьютерных игр.
Да и вся эта магазинная амуниция годилась больше для домашних игр; зимой или осенью, когда на улице дождливо и мерзко, залечь у батареи центрального отопления, скрывшись за подушкой, стащенной на пол с кровати, как за бруствером, стрелять в наступающих фашистов и истреблять их, роту за ротой, как пулеметчик, Герой Советского Союза Ханпаша Нурадилов.
Для жестких уличных игр оружие мы мастерили сами. Стиль и эпоха зависели от последнего показанного по телевидению военного фильма. После боевика времен Гражданской войны делались винтовки Мосина. Винтовки выпиливались в сарае из доски. К деревянному цевью гвоздями приколачивался железный дверной шпингалет – он подходил на роль затвора, которым боец клацал после каждого выстрела, изображенного звонким, во всю мощь детских легких криком «ду!» сквозь сжатые губы.
После киносериала о боях Великой Отечественной мы изготавливали, конечно, ППШ: так же выпиленный из доски макет автомата с выемкой внизу посередине, куда вставлялся дисковый магазин – желтая жестяная крышка для банки, утянутая из дома, где эти боеприпасы лежали в ящике стола красивыми стопками, приготовленные к использованию в закатке домашних консервов на зиму.
Само собой, все это было условное оружие, для условных войн, с условным противником. Который мог быть даже не виден никому, кроме нашего воображения. Так, в заброшенном фундаменте на пустыре мы защищали Брестскую крепость, отбивая одну за другой атаки немецких захватчиков, заставших нас врасплох. И погибали, падая на траву с картинно разбросанными руками, когда настойчиво зовущие нас домой родители переходили на крик и угрозы.
Я не могу не вспоминать эти наши детские войны всякий раз, когда пишу о войне, сделавшей нас взрослыми. Военные игры, инспирированные искусством, видятся мне зародышем грядущих боев. Может, мы мечтали о войне? Может, да. Или чувствовали ее неизбежность?
Я не думаю, что дело в особой кровожадности и воинст венности чеченских мальчиков. Вероятно, и русские дети во всех городах и селах играли в те же игры, что и мы. Художественные произведения, скрытая и явная пропаганда, приучили нас ждать вторжения, столкновения с врагом и готовиться к защите своей родины. Что, как не это, имел в виду призыв: «Будь готов!» и наш автоматический, инстинктивный отклик: «Всегда готов!»
И мы готовились. Мастерили оружие, разыгрывали сражения. Мы были готовы. Просто нам не повезло. Никто не напал на нашу страну, и нам пришлось биться насмерть друг с другом.
Нет оружия, которое не было бы опасным. Иначе оно не называется оружием. Я запомнил, что нельзя наводить ружье на человека, даже в шутку, даже незаряженное. Запомнил после того, как поиграл с настоящим оружием, охотничьей двустволкой, которая хранилась у нас дома. И едва не убил лучшего друга своего детства.
Она висела в прихожей рядом с дождевым плащом отца.
Мой отец до сих пор сохранил привычку вставать очень рано. И тогда, когда я был ребенком, он вставал рано, за три часа до работы, и выходил управляться с хозяйством в мглистое и колючее зябкое утро. Выходя, он брал с собой ружье, заряженное крупной дробью.
Причиной тому были серо-коричневые разбойницы. Крысы. Крысы выпивали яйца в курятнике, грызли цыплят и гусят. На склоне ночи они еще шныряли по двору, не успев попрятаться в свои глубокие сокровенные норы.
Отец был талантливым стрелком. Вскинув ружье к плечу, он снимал крысу в прыжке или на бегу. Вернувшись после утренней охоты, он вешал ружье на крючок. Не знаю, как стреляет он сейчас. Скорее, он просто не может видеть оружия, тем более прикасаться к нему.
Двустволка висела в прихожей. Там же на полке стояла коробка с патронами. Взрослым и в голову не приходило прятать оружие от детей. Иначе мы не были бы чеченцами. Напротив, отец сажал меня рядом с собой вечером, когда чистил дуло ружья шомполом или снаряжал патроны – вставлял медный пистон в картонную гильзу, засыпал дробь и втыкал пыж из мятой газетной бумаги.
Как-то во время летних каникул родителей не было дома, а мне было строго-настрого сказано никуда не выходить. Поэтому я пригласил в гости своего друга Диньку, и мы устроили войну в доме. Я вооружился двустволкой и бегал за Динькой из комнаты в комнату, преследуя его, как красный комиссар белогвардейца. Наконец я припер мальчика к стенке.
– Именем революции! По поручению революционного трибунала! Бабах!
Я спустил один из курков.
Динька схватился за грудь, скорчился и сполз по стене на пол, изображая убитого злодея-контрреволюционера. А меня охватило смутное беспокойство. Я отошел и переломил ружье.
То, что я увидел, заставило меня побледнеть и едва не свалиться в обморок. Эта картинка до сих пор встает перед моими глазами. Вместе с разорванным, окровавленным телом ребенка, ужасом, болью и удивлением, застывшими в его глазах, стеной, исколотой дробью и забрызганной красным, густой вязкой лужей, расплывающейся под моими ногами.
Во втором дуле был патрон.
Я убежал в другую комнату, чтобы Динька ничего не увидел, трясущимися руками вытащил патрон в надежде, что он холостой. Но это был снаряженный патрон, с боевым пистоном и крупной охотничьей дробью. Такая дробь при выстреле в упор превратила бы тело мальчика в кровавую мешанину.
Мой палец только случайно нажал другой спусковой крючок.
Моя жизнь могла бы быть разрушена этим ужасом уже тогда.
Правда, потом пришло время других ужасов, и моя жизнь все равно оказалась разбитой.
Но я вспоминаю эту историю всякий раз еще и тогда, когда слышу дискуссии о разрешении гражданам свободно приобретать огнестрельное оружие. Винтовка, повешенная на стену в первом акте, в последнем обязательно выстрелит, так бывает всегда. Говорят, что раз в год стреляет даже незаряженный пистолет. Один раз в году, и этого достаточно.
Все, кто производит, перевозит, хранит или продает оружие, должны помнить, что оно выстрелит. Оно обязательно кого-нибудь убьет. В этом его смысл, назначение. Клинок выпьет свой глоток крови, дуло содрогнется в оргазме выстрела. Они найдут руку, которая поможет в этом.
Оружие делает человека господином над другими людьми, и оружие делает человека своим рабом.
И вот мы сидим на горах оружия, мегатоннах боеприпасов и рассуждаем о мире. У нас есть автоматы и пистолеты, танки и авианосцы, ракеты и атомные бомбы, и мы утверждаем, что не собираемся воевать. Тогда зачем мы имеем все это?
Даже сейчас, пока я пишу эти строки, смертельные смеси замешиваются, снаряды начиняются, вытачиваются патроны. Что мы будем делать со всем этим?
Самый логичный способ утилизации боеприпасов – это война.
У нашей войны была и эта дьявольская причина. Новой России остались склады, набитые смертью. И вот бомбы и мины повалились на города и села так кстати восставшего региона, восставшего и превратившегося в могильник для захоронения боеприпасов, срок угрюмого хранения которых на складах вышел весь. Потому не жалели ни бомб, ни снарядов. Даже оставили часть другой стороне, чтобы они тоже утилизировали, чтобы работа шла веселее, звучала громче, как фортепианная пьеса в четыре руки.
Теперь мой отец не может смотреть на оружие, не возьмет в руки даже охотничью двустволку. А мне оказалось мало того случая, и я шел по улицам Шали счастливый и гордый с пистолетом Стечкина в кобуре, стучащим по моему бедру.