— Ну да, с архивом…
Желтогорячая неискренне, деланно захохотала.
— Ты чего? — обернулся к ней адъютант.
— Да смешно мне!.. «С архивом?» Кому вы очки втираете?.. Денежки там в ящиках–то! Золото!..
Адъютант быстро шагнул к Желтогорячей и крепко схватил ее за руку. Женщина вскрикнула и присела от боли.
— С архивом! Понимаешь: с архивом?.. — тиская и закручивая ей руку, приговаривал он. — Так и запомни: с архивом?.. А если еще будешь болтать — так отправлю к тем… к часовым…
5. Королева Безле.
Когда пьяная, кутящая компания уставала от хмельного веселья и едкая, опасная (таящая в себе взрывы) тоска наползала на кутящих, было одно средство взбодрить, пришпорить разгул: заставить толстую рассказать, когда и почему прозвали ее «Королевой Безле».
Она сразу наливалась кровью, свирепела, отдувалась. Она сначала сердилась и поглядывала на всех исподлобья, враждебно. Но ее улещивали, ее уговаривали, к ней подыгрывались.
— Ну же, голубушка, плюньте на все, берегите здоровье? Расскажите про того нахала…
И она сдавалась.
— Сволочи вы все мужчины, — укоризненно качала она головой. — Уж такие сволочи?.. Я, думаете, не понимаю? Я все очень даже хорошо понимаю… Я тогда девчонкой была. У меня, ведь, отец прокурором был. Если б не мужчины — я бы теперь какая грандам была?.. Меня поручик один скрутил… Ну, да это не главное… А вот, когда я в Самаре в кафешантане выступала, я в гусарском ансамбле очень даже большой успех имела… В ментике, в трико, сапожки…
— Это с твоими–то ляжками, Королева Безле??.. Хо–хо?..
— Вас ляжками–то только и проберешь, гады?.. Не буду рассказывать?..
— Ну–ну, голубушка? Не будем больше, не надо, господа, перестаньте?..
— Да… Успех у меня был большой… И устроили интеллигенты бал. Доктора, адвокаты, два писателя… Кабинет большой заняли, сервировка, цветы. Меня — хозяйкой бала. Я — представительная, интересная… Пили, шалили. А тут писатель один, газетный, бумагомарала проклятый, вьется вокруг меня, гадости всякие шепчет. Потом, когда речи стали говорить, застучал ножиком по тарелке: «Хочу, говорит, речь в честь Марии Вечоры» (это у меня псевдоним такой был шикарный). Ну, встал; я обрадовалась. Он начал — городил, городил — смешное да веселое, а потом: «Подымаю, говорит, тост за нашу очаровательную, породистую Королеву Безле». Зааплодировали все, меня поздравляют, хохочут: «Королева Безле! Королева Безле?» Так до конца ужина. Под конец кто–то и спроси: «А это что же за королева такая Безле? историческая?» Хохочет негодяй: «Да, да, — говорит, — историческая!» А доктор один смеялся, смеялся, прищурил глаза и говорит: «А ну–ка, разберите что это будет: «Королева безле?» Как это он раздельно сказал — все сразу и сообразили: без «ле» королева–это корова!.. Я тогда заплакала даже от обиды. Вот какой негодяи!..
— Ну, а потом?
— А потом, как пошла я за армией, бросила старый псевдоним — черт с вами: берите меня Королевой Безле!.. Только в Омске чуть скандал грандиозный не вышел. Кутила я с красильниковцами. Ребята денежные, щедрые, только хамы уж очень. Все шло отлично, как следует, да подвернись штабной какой–то. Пьяный уж, мокренький откуда–то прикатил. Услыхал, что меня королевой все называют, взбеленился: «Не позволю, говорит, чтоб величество оскорбляли!.. Изрублю!.. Большевики!» и полез с шашкой. Еле уняли его… успокоился… А утром — вызвали меня к коменданту, допрос: почему королевой именуюсь? Откуда такая королева Безле?.. Вот умора!.. Монархисты!..
Как–то уж в этом походе по таежным проселкам Королеву Безле спросили:
— А ты не монархистка, королева?
Женщина вскинула голову, подперла руками мощные бока и гордо ответила:
— Нет!.. Я—революционерка!..
Полупьяные офицеры посмеялись шутке, но женщина обиделась.
— Вы не гогочите!.. Я — серьезно… Я ведь вас всех ненавижу! Всех!..
Королеву одернули, прикрикнули на нее, пригрозили:
— Если б ты не пьяная, да не женщина — так живо попала бы в расход!..
А позже, уже под утро, когда Королева Безле укладывалась в своей избе спать, Желтогорячая, превозмогая тяжелую сонливость, сказала ей.
— Вот ты, Маша, всегда меня ругаешь, что я задираю офицеров — а ты? Разве так можно?.. Ты знаешь на что они способны?..
— Я знаю, — вяло сказала Королева. — Я, Лидуша, не сдержалась… Во мне ведь все кипит… Я и не рада, что увязалась с ними… Я, Лидуша, ненавижу их…
— За что их любить? — зевнула Желтогорячая. — Нам если любить кого, надолго ли нас хватит…
— Нет, я не про это. Я их ненавижу за все их повадки; за злобу ихнюю… Как они, Лидуша, с крестьянами расправлялись!..
— Ну, — еще раз зевнула Желтогорячая (разговор какой неинтересный; спать хочется) — так ведь то красные… большевики. Как же иначе?
— А они хуже большевиков! Хуже! — вспыхнула Королева и грузно завозилась на постели. — В тысячу раз хуже!..
— Тише ты, сумаcшедшая! — оробела Желтогорячая — и сползла с нее сонливость. — Совсем ты, Маша, сдурела!.. Тише!..
— Не бойся… никто не услышит… А, веришь ли, — не лежит у меня сердце дальше с ними тащиться… Куда мы тянемся, зачем?..
— Ну–ну! Не глупи! Доберемся до Читы, а оттуда в Харбин… Там такие шантаны! Там иностранцев полно!.. Сама же все радовалась…
— Не знаю я теперь… Дико у них… Донесем ли мы, Лидуша, кости целыми до Харбина?..
— Посмотрим… Давай лучше спать…
6. Разговор практический.
— Георгий Иванович, вы сами допрашивали часовых?
— Сам, господин полковник!
— Ну и?..
— Сначала отпирались: «Знать ничего не знаем!» — а когда я принажал, один разнюнился: «Простите! на деньги позарился! на золото!..» Я спрашиваю: «Откуда узнали, что деньги в ящиках?» — «Ребята, говорит, болтали…» — Какие ребята?» — «Да, почитай, весь обоз!»…
— Вот как!..
— Да, очевидно, все разнюхали…
Полковник Шеметов нервно прошелся по избе и помолчал. Адъютант, остро поглядывая на него, следил.
— А ведь это неладно! — озабоченно сказал полковник. — ак вы, Георгий Иванович, полагаете?
— Куда уж тут ладно!.. Весь отряд узнает — большие могут нам быть, полковник, неприятности… И так люди ненадежны, болтают… Было несколько случаев дезертирства… Вчера арестовали подозрительного типа, на жида смахивает…
— Расстреляли?
— Разумеется…
Снова помолчали. Полковник щелкнул портсигаром, угостил адъютанта папироской, сам взял. Закурили.
— Какие меры, по–вашему, помогли бы? — затянувшись и окутав себя дымом, спросил полковник.
— Какие?.. Нужно, по–моему, деньги из ящиков переложить в другое место.
— Ну, а там, в другом месте, не разнюхают разве?.. Нет, это не план.
— Простите, полковник, нужно найти такое место, где бы не разнюхали.
— Но какое?..
— Подумаем… Найдем.
— Подумайте.
В избе было жарко. На крашеном деревянном столе ярко горела штабная лампа–молния. Где–то за стеной, на хозяйской половине гудели голоса. За заиндевелым окном грудилась морозная голубая ночь.
Адъютант прошелся по избе и мягко (чуть–чуть согнув ноги в коленях) сел на скрипучую табуретку у стола. Полковник полулежал на диване. Над ним весь угол был заставлен, завешан иконами. Табачный пахучий дым тихо плыл вздрагивающими, вьющимися лентами: над огнем, над головами,. возле иконописных ликов.
Нарушая неожиданно молчание, адъютант перегнулся (тонко скрипнула табуретка) к полковнику и вяло улыбнулся:
— Я, собственно говоря, полковник, уже составил план… Я только боюсь, что вы из предрассудка откажетесь от него…
— Что такое? Какой план? — оживился полковник. — Если хороший — валяйте смело!
— План хороший! — снова покривил ад'ютант губы вялой улыбкой.
— Ну!?
Адъютант встал с табуретки, прошелся, остановился перед полковником:
— Видите ли… С нами следует при почетном карауле тело подполковника Недочетова… В условиях войны вообще не полагается пускаться в такие сентиментальности, но вдова полковника настояла, и мы принуждены были взять труп с собою… Мертвым, собственно говоря, все равно где гнить. А гроб — место надежное…
— Что такое? — вскинулся полковник, перебивая адъютанта. — Вы полагаете…
— Виноват, полковник, — вот вы и недовольны… Я предупреждал…
— Но, постойте, постойте! Что же вы это предлагаете?.. Положить к мертвому в гроб…
— Нет, не к мертвому, а вместо мертвеца… Вместо мертвеца!..
— Фу-у! какая гадость!..
Полковник взволнованно встал на ноги и ненужно застегнул пуговицы своего френча:
— И как вам, Георгий Иванович, такая гадость в голову пришла?
Адъютант снова вяло улыбнулся и промолчал. И когда полковник, немного успокоившись, опустился на диван, он выпрямился, ловко составил (хотя и в валенках) каблуки вместе, носки врозь и деревянно, по–военному, отчеканил:
— Честь имею кланяться, господин полковник!
— Постойте, погодите, Георгий Иванович! — болезненно поморщился полковник и растерянно поершил коротко остриженную голову. — Не торопитесь…
— Слушаюсь!
— Ах, оставьте этот тон, Георгий Иванович! — с кислой гримасой произнес полковник. — Говорите толком, советуйте… Разве нет иного выхода?..
— Нет, полковник!..
— Решительно никакого?..
— Решительно!..
— Но, боже мой!.. Как решиться… Нет, нет! Это так… недопустимо! Это прямо кощунство!..
— Ничего подобного, полковник. Это только крайнее средство. На войне — как на войне.
— Но, как практически?.. Как, наконец, быть с вдовой? Она такая решительная дама!
— Предоставьте это дело мне, полковник. На мою ответственность.
— Ах, голубчик! Я, право, не знаю, как быть… Это так необыкновенно, так неприятно…
— Это необходимо, полковник. Совершенно необходимо!..
7. Панихида.
Валентина Яковлевна, вдова, была тревожно изумлена, когда вечером на стоянке в большом селе гроб подполковника был перенесен в обширный амбар, из которого выкинули крестьянский скарб. И когда ее не пустили в этот амбар (куда зачем–то перенесли и зеленые ящики), она кинулась к полковнику. Но полковник был занят и ее не принял. Вышел к ней адъютант, любезный, ласковый, обходительный.
— Не беспокойтесь, сударыня! Мы решили дать передохнуть караулу и объединили два поста в один. На следующей стоянке все будет по–старому — Но почему меня не допускают к гробу?
— По уставу. Посторонним ни в коем случае нельзя быть возле охраняемого ценного полкового имущества…
— Там тело моего мужа! — вспыхнула вдова.
— Там ценные документы, сударыня, и мы не вправе нарушать устав…
Адъютант был любезен, учтив, предупредителен, но в серых глазах его крылось непреклонное, неумолимое. Женщина молча повернулась и ушла. Рассказывая об этом полковнику, адъютант озабоченно щурил глаза.
— Вы думаете–она о чем–нибудь подозревает? — встревожился полковник.
— Нет… но вообще барынька хлопотливая… Задаст еще она нам беспокойства!
— Что же делать?
Адъютант усмехнулся:
— Надо доделывать дело до конца.
— Как?
— Не мешало бы завтра пораньше перед выступлением панихиду по болярину Недочетову соорудить…
— Циник вы!.. Ах, какой циник!
— Я говорю серьезно, полковник. Это убило бы всякие подозрения и у барыньки и у других.
— Я не могу согласиться на это, Георгий Иванович!
— Вы должны согласиться… Представьте, что вдова сама захочет…
— С вами невозможно спорить!
— Я прав, полковник! Вы сами понимаете, что я прав…
Утром (серый зимний рассвет только–только разгорался) молодцеватый полковой поп со стариком деревенским налаживались в плохо топленой церкви служить панихиду. Пришли господа офицеры, наряжена была воинская часть. Явились женщины: вдова и среди других Королева Безле и Лидка Желтогорячая. У полковника разболелась голова, он в церковь не пришел.
Накадили густо ладаном, запели. Вдова опустилась на колени возле гроба.
Желтели огоньки свечек. Шелестели шаги, сипло звучали слова молитв; в толпе кашляли, сморкались.
Адъютант стоял впереди остальных (немного сбоку вдовы), затянутый, строгий и торжественный, как на параде (только валенки портили весь шик). Он умеренно, но неторопливо и набожно крестился. Он не глядел по сторонам и весь, казалось, ушел в службу.
Желтогорячая слегка толкнула толстую и тихо сказала ей.
— Жоржинька–то, гляди, какой богомольный!.. Видно, чем–то бога хочет обмануть!..
— Тише… не мешай!..
После панихиды, когда четверо солдат взялись за гроб, вышла заминка. Гроб оказался не под силу четверым. Адъютант злобно сверкнул глазами, шагнул к гробу и взялся помочь; вслед за ним ухватился за гроб еще один офицер, испуганно и многозначительно взглянувший на адъютанта.
В толпе солдат пошел легкий говор:
— Отяжелел покойник!
— Отсырел, оттого и тяжельше стал…
— С морозу это… В топленую церкву втащили — он и запотел…
У выхода, на кривой занесенной снегом паперти, вдова оглянулась на адъютанта и, чуть дрогнув бровями, сказала:
— Спасибо вам!..
8. «Ей богу!»
Преимущественным правом на Желтогорячую эти дни пользовался адъютант Георгий Иванович. Она могла кутить со многими (в его обществе), с ней могли обращаться свободно, бесцеремонно и бесстыдно другие, но ночевать когда он хотел, она оставалась только с адъютантом. И здесь у адъютанта после туманной пьяной ночи, Желтогорячая мгновеньями обретала над ним какую–то кратковременную, вспыхивающую власть — власть женщины Адъютант, разомлев от кутежа, истомленный близостью женщины, становился безвольным, вялым, податливым, совсем иным, не тем, каким бывал в штабе среди офицеров, в отряде. Желтогорячая умела пользоваться этой расслабленностью Георгия Ивановича. Она сама тоже преображалась — делалась сдержаннее, скромнее, скупее на ласки. Она доводила в эти мгновенья адъютанта своей сдержанностью и холодностью до унижении, просьб тихой покорности. Искусная в любовном ремесле, она овладевала невоздержанным, жадным до ласки мужчиной полностью — и, незаметно для него, мстила ему за все, что переносила от него на людях, во время кутежей.
Глубокой ночью, после панихиды, она сидела возле адъютанта, который тянул ее к себе, задыхаясь и пьянея.
— Постой! — равнодушно говорила она. — Я устала… Лежи спокойно…
— Ну, приляг! Только приляг, Лидочка!.. Только приляг!..
— Оставь!.. Я посижу. Я говорю тебе — устала… Ты лучше вот что скажи: скоро конец этой собачьей жизни?
— Ложись, Лидочка… Скоро. Вот только перемахнем через Байкал.
— Мне надоел этот поход. Грязно, кругом вшивые, тою и гляди, сыпняк поймаешь!.. Теперь бы ванну душистую с одеколоном принять, в постель чистую, свежую, чтоб электричество…
— Потерпи, все будет!
— Да когда же?..
Желтогорячая встала, отошла от адъютанта; он сел на лежанке и жадно тянулся взглядом за нею.
— Скоро!.. Ты зачем ушла?.. Пойди сюда, цыпленок! Пойди!..
— Ах, оставь!.. Слышишь, мне надоели эти грязные чалдонские избы, холода, ухабы…
— Только переберемся через Байкал — и там все наше!
— А у тебя денег хватит, чтобы там с треском пожить?
— Хватит!.. Да иди же сюда, Лидочка!
— У тебя свои есть, или ты про те, которые в ящиках?
— В ящиках никаких денег нет!..
Желтогорячая подошла к адъютанту ближе и сердито закричала:
— Ты мне эти фигли–мигли не строй!.. Ты другую дурочку найди и морочь.
— Да верно, Лидочка, ей богу, там уж денег нет!
— Нету?!. А куда же они делись?
Она подошла еще ближе, и адъютант ухватил ее за бедра и притянул к себе.
— Ложись! — шепнул он.
— Подожди… Минуточку подожди! — Придушенно ответила она, не вырываясь от него, податливая, отдающаяся. — Где же они, Жоржик, эти деньги?
— Ты только дай честное слово, побожись, что никому, ни одной душе не скажешь!
— Ей богу!..
— В гробу они!..
— В гробу?!
— Ну да, вместо подполковника… Да ляг же!..
Вся напружинившись, Желтогорячая выпрямилась, зажглась любопытством, жадным, неудержимым:
— А тело? Тело куда дели?..
— В Максимовщине, в селе где–то похоронили… Да оставь же!.. Иди, иди ко мне!..
— Ты расскажи!.. Ты все расскажи! — горела Желтогорячая. Но сдавалась, чуяла, что все скажет, что не уйдет он от нее.
— Потом… — сухим, жарким шепотом вскинулось, метнулось к ней. —
Потом!..
Он сильно сжал ее, и она замолчала, поникла, отдалась…
Потом усталый, размягченный, сонный он рассказал ей, как все было.
Желтогорячая лежала, поблескивая глазами и хохотала.
— Ах ловко!.. А эта честная давалка, вдовушка–то, какие поклоны перед гробом отмахивала!.. Вот умора!..
Потом, посмеявшись вдоволь, она примолкла, подумала и по–иному (и глаза потемнели у нее) сказала.
— Ну и сукины же дети вы с полковником!.. Ни черта вы не боитесь, ни бога!.. Ах, сволочи!..
— Не ругайся, Лидочка! — вяло и почти засыпая, просил адъютант.
И совсем сморенный сном, но, борясь с ним, он вспомнил:
— Ты смотри — никому ни слова, ни единой душе!..
— Слыхала… Ладно!..
Утром, устраиваясь в кошеве с Королевой Безле, Желтогорячая шепнула ей:
— Ну, Маруся, и новость же я тебе расскажу — пальчики оближешь!..
И рассказала все, что узнала от адъютанта.
Толстая вся затряслась, заколыхалась от гнева.
— Ах они гады, мерзавцы!.. — заругалась она. — Да ведь это на что же похоже? Ведь это издевательство! Им не грех так гадиться над покойником? Над вдовой так насмехаться!? Ах, гады, гады!..
— Да будет тебе!.. — испугалась Желтогорячая. — Тебе ничего рассказывать нельзя!.. Ты не вздумай болтать!.. Слышишь — чтоб никому!..