– Я ей показывал. Не тетрадь – листок. Она не знает. Возьми себе, только не показывай ни Бритт, ни Линн.
– Но Бритт его вдова, если это записи Густава, это ее собственность.
Вангер почти сокрушенно покачал головой:
– Прочти, сам поймешь, почему я отдаю тебе. Если решишь, что ей стоит знать – отдай.
Ларс подозрительно покосился на тетрадь. Что там такое, если у обычно немногословного Вангера столь бурное выражение эмоций? Но едва пробежав глазами первую же страницу, с удивлением посмотрел на Дага:
– Ты думаешь, это написано Густавом?
– Я тебя спросил о том же. Почитай, там много интересного. Но это не все, существует продолжение, думаю, его-то и искали убийцы. Что там могло быть, если за это можно вот так зарезать? Спроси у Бритт, только осторожно.
– Думаешь, нашли?
– Едва ли… Странное убийство, Ларс. Убийцам от Густава было что-то нужно, но если они это что-то нашли, то можно бы просто пустить пулю в лоб и поскорей убраться. Они же знали, что Бритт в доме. Отдал ли Густав, что искали? Связано ли оно с этой тетрадью? Короче, почитай, ты его знал лучше меня, может, наведет на какие-то мысли. Только если решишь что-то предпринять, обязательно поставь меня в известность.
Да, Линн умница, да из нее вышел бы прекрасный следователь или хотя бы консультант, да, главное препятствие для них уже не первый год – прошлое Ларса и то, что он оберегает Линн от этого прошлого.
Ларс называет это защитой жены от ненужных эмоций, она сама недоверием с его стороны. Это все время стоит между Линн и Ларсом, и еще долго будет стоять, если не развязаться с прошлыми ошибками.
В юности кажется, что если жизнь впереди, то можно совершать любые поступки, дружить с любыми людьми, а потом, когда юные годы пройдут, все исправить – разорвать ненужные связи, выбросить из памяти недостойных людей, забыть эту самую бурную юность.
У большинства людей так и происходит, но случается, что прошлое не желает забывать о тебе. И то, что в юности для тебя и твоих приятелей было просто игрой, даже безопасной и не нарушающей никакие законы, после взросления выглядит иначе, безобидные игры кажутся преступными, а друзья, помнить о которых ты вовсе не хотел бы, напротив, не желают тебя забывать.
А если эти друзья не остановились на играх, если их игры, те, в которые вы играли вместе, стали преступлениями?..
Тогда прошлое способно накрыть человека, словно огромная волна на пляже.
Конечно, единственный верный выход – честно рассказать обо всем. Но как быть, если эти признания причинят сильную боль любимой? Вот и приходится увиливать от одной за другой волн прошлого, накатывающих в самый неподходящий момент.
С Густавом Ларс познакомился лет восемь назад при своеобразных обстоятельствах. Пришлось одолжить ему денег, иначе парня просто сожрали бы кредиторы. С кредиторами, имеющими югославские имена и бандитский вид лучше не шутить.
Густав сумму вернул, обещал больше не связываться с опасными людьми, но Ларс сразу понял, что это вранье, не просто связался, но и деньги, чтобы вернуть долг ему, снова взял у бандитов.
– Сколько ты у них взял?
– Я вернул, спасибо тебе.
– Я спрашиваю: сколько ты взял сейчас, чтобы отдать долг мне? И под какие проценты.
Проценты были кабальными. Ларс вздохнул:
– Я дам тебе сейчас еще столько же, ты отдашь долг югославам и никогда больше не будешь у них брать. А мне вернешь, когда сможешь. Если, конечно, послушаешь мой совет и сумеешь выбраться.
– Под какие проценты ты даешь мне?
– Я не ростовщик и не наживаюсь на этом. Без процентов. Не скрою, для меня это заметная сумма, потерять ее будет тяжело, но если ты еще раз влезешь в долг, чтобы отдать мне, я деньги заберу и больше не дам. Понял? Я не спрашиваю, чем и как ты зарабатываешь, не хочу знать, но связываться с теми, кто обирает тебя до нитки, не советую.
Они остались приятелями, долг Густав вернул только через два года. В то, что он не связывался с наркоторговцами и прочей дрянью, Ларс не верил, но предпочитал об этом не думать. О том, чем Сьеберг зарабатывает, тоже.
Оказалось – зря, его связи привели к такой страшной смерти. Но Ларс не нянька и не способен воспитывать взрослого мужчину, который к тому же на пару лет старше.
Когда Густаву понравилась Фрида, сделал все, чтобы они познакомились, надеясь, что бывшая следователь строгая и сдержанная Фрида сумеет урезонить Густава. Потом переживал, потому что этот приятель увел разумную Фриду в такие дебри, что оставалось лишь покачать головой. Но Фрида сменила его на Магнуса, а Густав взялся за Бритт. Никакие возражения не принимались, любовь казалась вечной, и к изумлению друзей состоялась свадьба.
Что если его гибель результат такого жизненного поворота?
Густав не был юношеским прошлым Ларса и не тащил за собой грехи его молодости, но он словно олицетворял это прошлое.
Они вместе посещали закрытый клуб, в который Ларс свою дочь не пустил бы никогда. Но Ларс из праздного любопытства и отработки некоторых техник БДСМ, а Густав ради удовольствия, получаемого в роли Топа.
Опасное удовольствие, оно не для каждого, легко можно заиграться.
Ларс очень бережно приучал к БДСМ Линн, когда-то он обещал будущей жене (тогда никто не мог и помыслить о том, что они будут женаты), что превратит ее в ненасытную развратницу за закрытыми дверями. Он никогда не унижал Линн, никогда не переступал тонкую грань между удовольствием и болью, которая удовольствия уже не приносит. Предпочитал, чтобы и секс доставлял только радость, не был ни высокомерен, ни жесток, ни просто груб. В этом залог их с Линн совместной жизни, залог ее доверия, очень хрупкого из-за ее ревности.
Густав иной, он не считался с партнершами, используя женщин, как манекены, он способен не просто оскорбить, но и обращаться с подругой, как с рабыней (из-за этого ушла Фрида). Сьеберг словно олицетворял собой все, что было неприемлемо между Линн и Ларсом, и уже этим был для Ларса опасен.
Ларс не только не знал семью Густава, но и не имел понятия, существует ли таковая вообще. Густав темная лошадка, неизвестно чем спекулирующая, неизвестно на что живущая, неизвестно откуда взявшаяся. Зато теперь известно, чем кончившая.
Это Ларс настоял на брачном контракте Бритт и Густава, чтобы сберечь деньги Бритт, если вдруг окажется, что из своих у Густава одни долги. Казалось, Ларс прекрасно знает Густава, даже ничего не ведая о его прошлом. Просто люди такого сорта очень ярки, их нельзя не заметить и ни с кем не спутаешь.
Но первая же страница записей Густава показала, что Ларс не только ничего не знал о прошлом Густава, но и не подозревал, что за человек перед ним. Если верно, что характер человека формируется в его детстве, то каким же должен быть характер Сьеберга?
Чтобы прочитать остальное, Ларс поехал не домой, а в офис своей благотворительной организации, попросил секретаря никому не сообщать, что он здесь, и не беспокоить, пока сам не выйдет. А еще принести кофе, побольше и самого крепкого.
Перед Ларсом была почти готовая к публикации (если автор рассчитывал на это) автобиография. Может, это не Густава? Он писал о ком-то другом или это вообще не его рука? Тетрадь, похожая на блокнот, найдена в доме Густава, но это говорит только о том, что Густав, возможно, держал ее в руках. Возможно, принес в дом.
Возможно, читал, но что Сьеберг это написал, утверждать нельзя.
Значит, первый вывод: эта тетрадь может иметь какое-то отношение к дому Густава, но вовсе не обязательно к самому Густаву. Это литературно обработанные автобиографичные или выполненные в стиле автобиографии записи, повествующие о некоем мальчике, а потом юноше. Даже имени нет, везде только «я».
Ларс вспомнил, что у него есть текст, написанный рукой Густава, это какая-то анкета, где буквы печатные, а заявление от руки…
Секретарь нашла нужную бумагу быстро и принесла вместе с большой чашкой кофе и полным кофейником.
Поблагодарив, Ларс с трудом дождался, когда она выйдет, чтобы открыть папку и сравнить почерк с почерком из тетради.
Сомнений не было – одна и та же рука.
Но это все равно ничего не значило, возможно, Густав просто переписывал чей-то текст или все же пытался сочинять. А придумано хорошо…
В детстве я мечтал о мире, где людям разрешено улыбаться. Я знал, что такой мир существует, в нем жили некоторые мои товарищи по школе, в таком мире жили те, кто приезжал в Дундрет кататься на лыжах по склонам. Я лгу, никаких товарищей у меня в школе не было, просто не могло быть. С тех пор как мама снова вышла замуж и мы переехали в Галливаре, ни у кого из нас больше не было друзей – ни у меня, ни у Йена, ни у Сары… Потому что друзья это те, с кем ты общаешься не только на уроках, но и после них, с кем ходишь в кино или на лыжах, смотришь телевизор или играешь в компьютерные игры.
У нас с братом и сестрой таких возможностей не было. В доме не только компьютера, но и телевизора не имелось! Стиг Ольстен считал телевидение порождением Дьявола, журналов или газет отчим не выписывал, по радио слушал только религиозные программы.
Мы и до второго маминого замужества жили странно, отца я помню плохо, он умер, когда мне едва исполнилось пять, к тому же вечно отсутствовал дома – занимался охотой далеко на севере. Когда после особо долгой отлучки отец вернулся домой едва живым, мама ругалась, что он вовсе не на охоте пострадал, а из-за своего неуемного волокитства. Думаю, так и было, его просто избили до полусмерти из-за очередной совращенной девчонки, люди на севере суровы и меньше полагаются на правосудие, чем на собственные кулаки.
Отец несколько месяцев кашлял кровью, а однажды не проснулся.
Маму поддержала коммуна, а еще больше церковная община. Вот тогда и началась наша новая жизнь, которая с каждым днем становилась все более мрачной.
Следующие пару лет мы без конца молились о прощении, в том числе нашего беспутного, как говорила мама, отца. Я не понимал, почему нужно молиться о нем, если отец виноват, то пусть сам и расплачивается. Но мама твердила, что без наших молитв душа отца непременно попадет в ад.
– А если мы будем молиться, то в рай?
– Нет, конечно, нет! Никакими мольбами его душа в раю не окажется.
– Тогда зачем молиться?
– Пусть хотя бы в огне чистилища очистится.
К тому времени, когда я отправился в школу (пришлось подождать год, чтобы пойти вместе с Иеном, мама твердила, что младшему брату нужна защита), ежедневные молитвы, воскресные службы, посты и страх перед происками нечистой силы уже въелись в детское сознание.
Мне было семь, Саре десять, а Йену шесть, когда в нашей жизни появился Стиг Ольстен, вернее, он появился в маминой жизни, а для нас стал отчимом. Все вокруг мамы были убеждены, что ей одной с тремя детьми не справиться, хотя с нами и справляться нечего, тогда мы еще не бунтовали, даже я. Йен не бунтовал никогда.
Крепкий, уверенный в себе Ольстен казался маме каменной стеной, за которой она сможет спрятаться от жизни и тех самых козней Дьявола.
Спряталась, во всяком случае, от жизни. И окончательно спрятала нас. Если до тех пор у нас были бесконечные молебны, то теперь появилась такая вещь, как еженедельная порка. Отчим абсолютно уверен, что без порки раз в неделю мальчиков не воспитать. В школе быстро заметили, что в определенные дни мы не можем сидеть нормально и заинтересовались причиной. Не знаю, как отчиму удалось отвертеться, но с тех пор он порол нас по субботам и пообещал, что если мы пророним кому-то хоть слово, последует уже не просто порка, а настоящее снятие шкуры.
Я пытался протестовать, выясняя, за что получаю удары розгами, отчим находил причины – то недостаточно быстро встал утром, то плохо заправил постель, то невнятно прочитал молитву, то получил не ту отметку в школе… Йен вопросов не задавал, он просто терпел и все.
Перелистывая страницу за страницей, Ларс не мог поверить собственным глазам – Густав оказался вполне приличным писателем! Но с первых строчек у Ларса появилось подозрение, которое крепло с каждой фразой и каждым именем или названием, приводимым в тексте. Чтобы так описывать окрестности Галливаре, там нужно жить, чтобы столь прочувствованно рассказывать о страданиях во время порки и, главное, о психологических переживаниях из-за унижений, их нужно перенести. Неужели?..
Ларс гнал эту мысль от себя, но она возвращалась снова и снова.
Густав писал о себе, своем детстве и своих переживаниях!
Но это означало, что Ларс ничего не знал о приятеле, и не только Ларс – никто другой. Поверить, что это детство Густава Сьеберга, которого приятели знали как неисправимого бабника и любителя красивых женских тел, причем, тел обнаженных, завзятого БДСМ-щика, предпочитающего эстетские штучки, но при этом вполне способного не оставить на теле нижней ни сантиметра без синяка или кровоподтека, да мало ли чем известного в своем кругу, невозможно.
Густав менял женщин чаще, чем рубашки в своем нешуточном гардеробе. Развратив и превратив в послушную рабыню одну, он тут же принимался за другую. Даже делал предложение, но ни разу не доводил дело до свадьбы. Кроме последнего случая с Бритт. Может, в этом причина его гибели?
В мире все возможно.
Я ненавижу запах касторового масла и глицерина. Касторовое масло, наверное, терпеть не могут все, а вот глицерин многие любят, к тому же меня не раз уверяли, что глицерин запаха не имеет. Не имеет, но только если с ним ничего особенного не связано. У меня связано.
Отчим решил, что готовить розги зимой неудобно, и, вообще, розги это мелочь, для таких детей как я нужно нечто посерьезней. Пусть это будет стек. А стек это кожа, за которой нужно бережно ухаживать, чтобы не рассохлась, не задубела, оставалась мягкой и гибкой. Мягкая она вовсе не для того, чьей кожи касается, стек это больно, очень больно, даже если смазан глицерином.
Глицерином и касторовым маслом стеки смазывал я.
Вообще, я довольно быстро понял, что отчим относится к нам по-разному, мне доставалось куда больше, чем брату с сестрой, он считал, что это из-за моего бунтарского характера. Опуская на мою спину розгу или стек, отчим всегда приговаривал:
– Я отучу тебя бунтовать, маленький гаденыш! Ты разучишься смотреть волчонком!
Йен волчонком не смотрел, он смотрел затравленным щенком. Сара почему-то стала ото всех прятаться, даже от меня, хотя раньше мы вместе лазали по окрестностям, не обращая внимания на наказания от отчима.
Маме было не до нас, она родила одного за другим Курта, Маркуса, Карин и Биргит. Позже я понял, что были еще два выкидыша. И младшие сестренки тоже родились больными и прожили всего по полгода. Мама была беременной постоянно, за шесть лет шесть беременностей. Она выглядела плохо, болела и не вмешивалась ни в наше воспитание, ни в наше обучение, всем заправлял отчим.
Ларс читал, не отрываясь, с количеством перевернутых страниц росло его убеждение, что нужно найти родных Густава, именно там кроется тайна его смерти. Начинать надо от Галливаре. Если рассказ в тетради действительно о Густаве и его семье, то по описанию легко найти сам дом, а там и родственников.
Тетрадь заканчивалась каким-то странным намеком, у Ларса осталось ощущение, что семья в Галливаре больше не жила.
Вангер намерение одобрил:
– Знаешь, я чувствовал, что ты так поступишь. Тебе дать связь с тамошней полицией? Вдруг понадобится помощь?
– Дай чье-нибудь имя и номер телефона и предупреди, что я от тебя. Если и впрямь понадобится – обращусь, но нарочно дергать людей не буду, у всех дела и без наших розысков мальчиков, которые давно выросли.
Последняя неделя выдалась мрачно-суматошной. Конечно, все из-за убийства Густава и того, что за ним последовало.
А предыдущие? И те, что были перед ними?
Нет, те спокойные, слишком спокойные, все по заведенному порядку, все чинно и скучно. Секс дважды в неделю в миссионерской позиции с обязательным предохранением, мягкий поцелуй в лоб при расставании даже на пару часов и такой же при встрече…
А где же неистовство, с которого они начинали? Куда делись безумства с флоггерами в руках, колокольчиками в сосках и безостановочным сексом с одним оргазмом, перетекающим в другой?
Так ли давно Ларс соблазнял Линн, обучая ее искусству потакать себе в самых невероятных желаниях. Требования два: не скрывать своих желаний ни от себя, ни от него, и осуществлять их за закрытой дверью спальни. Развратницей вовсе не обязательно быть у всех на виду, достаточно собственной постели, но уж там стесняться или делать все по правилам запрещается!
Да и что такое правила? Кто их может устанавливать для тех, кто занимается любовью наедине?
Линн все понимала, подчинялась, участвовала в экспериментах, но всегда была ведомой, не проявляя инициативу. Лишь однажды, как выяснилось потом, намереваясь с Ларсом расстаться, она дала волю чувствам, сама практически изнасиловав будущего мужа. Какая же это была восхитительная ночь для обоих!
В остальное время Ларс придумывал и осуществлял, а Линн пряталась в своей раковине, норовя захлопнуть ее при первом же сомнении.
Сомнений было немало, ревнивая женщина все толковала не в пользу мужа, ему приходилось оправдываться и оправдываться. Да, он вынужден признать, что сам давал повод, но вовсе не собирался не только изменять жене, но и вообще смотреть на других, даже самых красивых и сексапильных. Ларс любил Линн, точно знал, что это взаимно, но он устал прилагать немыслимые усилия, чтобы не позволить ей свернуться как ежику в клубок и выставить колючки.