Сноу встал из-за стола и поднялся по ступеням к своей узкой койке, которая когда-то принадлежала Доналу Нойе.
«Такова моя участь, — раздеваясь, понял он. — Отныне и до конца моих дней».
ДЕЙЕНЕРИС
— Что? — вскрикнула Дени, когда Ирри осторожно потрясла её за плечо. Снаружи царила беззвездная ночь. «Что-то не так», — сразу догадалась она.
— Это Даарио? Что случилось?
Во сне они с Даарио были мужем и женой — простыми людьми, которые жили простой жизнью в высоком каменном доме с красной дверью. Во сне он покрывал её поцелуями — целовал губы, шею, грудь.
— Нет, кхалиси, — прошептала Ирри, — это ваш евнух Серый Червь и безволосые. Вы примете их?
— Да.
Дени поняла, что её волосы всклокочены, а ночная рубашка смята и спутана.
— Помоги мне одеться. И принеси чашу вина — мне надо взбодриться.
«И утопить в вине мой сон».
Она услышала приглушенные всхлипы.
— Кто это плачет?
— Миссандея, ваша рабыня, — у Чхику в руках была лучина.
— Моя служанка. У меня нет рабов, — но Дени никак не могла понять суть. — Почему она плачет?
— Она плачет по тому, кто был ей братом, — объяснила Ирри.
Остальное она узнала от Скахаза, Резнака и Серого Червя, когда те предстали перед ней. Ещё до того, как они успели сказать хоть слово, Дени знала, что вести будут недобрые. Одного взгляда на уродливое лицо Бритоголового было достаточно.
— Дети Гарпии?
Скахаз кивнул, мрачно скривив рот.
— Сколько убито?
Резнак заломил руки:
— Д-девятеро, ваше великолепие. Отвратительное преступление, чудовищное. Ужасная, ужасная ночь.
«Девять». Это слово резануло её точно ножом. Каждую ночь под ступенчатыми пирамидами Миэрина шла невидимая война. Каждое утро с восходом солнца находили свежие трупы и рядом гарпий, нарисованных кровью на стене. На смерть был обречен любой вольноотпущенник, разбогатевший сверх меры или сказавший что-то лишнее. «Но девять за одну ночь…». Это пугало.
— Рассказывайте.
Доложил Серый Червь:
— Ваши слуги были убиты, когда обходили дозором улицы Миэрина, охраняя дарованный вашим величеством порядок. Все были хорошо вооружены копьями, щитами и короткими мечами. Ходили они по двое, и по двое же были убиты. Ваши слуги Черный Кулак и Кетерис были убиты из самострелов в Лабиринте Маздана. Ваши слуги Моссадор и Дуран были убиты камнями, сброшенными со стены у реки. Ваши слуги Эладон Златовласый и Верное Копьё были отравлены в винной лавке, куда они пристрастились заглядывать каждый вечер после обхода.
«Моссадор». Дени стиснула кулаки. Миссандея и ее братья были выкрадены из родного дома в Наате разбойниками с островов Василиска и проданы в рабство в Астапор. Ребенком Миссандея проявила такой талант к языкам, что добрые господа определили её в писцы. Моссадору и Марселену так не повезло: их оскопили и сделали Безупречными.
— Удалось схватить кого-либо из убийц?
— Ваши слуги арестовали хозяина лавки и его дочерей. Они клянутся, что ничего не знают, и молят о пощаде.
«Все они клянутся, что ничего не знают, и молят о пощаде».
— Отдайте их Бритоголовому. Скахаз, раздели их и допроси.
— Будет сделано, ваша милость. Как мне их допрашивать — мягко или с пристрастием?
— Для начала мягко. Послушай, что они скажут и какие назовут имена. Может, они тут и ни при чём, — она поколебалась. — Благородный Резнак сказал «девять». Кто еще?
— Трое вольноотпущенников убиты в собственных домах, — сообщил ей Бритоголовый. — Ростовщик, сапожник и арфистка Рилона Ри. Прежде чем убить, ей отрезали пальцы.
Королеву передернуло. Рилона Ри играла на арфе дивно, словно сама Дева. Будучи ещё рабыней в Юнкае, она играла для всех высокородных семей. В Миэрине Рилона стала предводительницей вольноотпущенников и представляла их в совете Дени.
— Кого-нибудь ещё арестовали, кроме торговца вином?
— Нет, о чём с горечью сознаётся ваш слуга. Просим простить нас.
«Милосердие, — подумала Дени. — Будет им милосердие дракона».
— Скахаз, я передумала. Допрашивай торговца с пристрастием.
— Сделаю. Или я могу сурово допрашивать дочерей на глазах у отца. Это должно выжать из него пару имен.
— Поступай, как считаешь нужным, но добудь мне имена, — гнев полыхал в ней огнем. — Убийств Безупречных больше не будет. Серый Червь, прикажи своим людям вернуться в казармы. Они будут охранять мои стены, ворота и меня саму. С этого дня порядок в Миэрине будут поддерживать сами миэринцы. Скахаз, набери новую стражу и составь её поровну из Бритоголовых и вольноотпущенников.
— Слушаю и повинуюсь. Сколько стражников мне набрать?
— Сколько понадобится.
Резнак мо Резнак разинул рот от удивления:
— Ваше великолепие, но откуда взять деньги на жалованье такому количеству людей?
— У пирамид. Назовем это платой за кровь. Я буду взымать с каждой пирамиды по сто золотых за каждого вольноотпущенника, убитого Детьми Гарпии.
Бритоголовый заулыбался.
— Будет сделано, — сказал он, — но вашей лучезарности следует знать, что великие господа Жак и Меррек готовятся оставить свои пирамиды и покинуть город.
Дейенерис уже осточертели и Жак, и Меррек, и все миэринцы, великие и малые — в равной степени.
— Пусть уходят, но проследите, чтобы они не взяли с собой ничего, кроме одежды на теле. Удостоверьтесь, что их золото останется у нас, и запасы провизии тоже.
— Ваше великолепие, — возроптал Резнак мо Резнак, — мы не знаем достоверно, что эти благородные господа хотят присоединиться к вашим врагам. Скорее, они просто перебираются в свои поместья в холмах.
— В таком случае они не будут возражать, если мы сбережём их богатства в стенах города. В холмах не на что тратить деньги.
— Они боятся за своих детей, — сказал Резнак.
«Да, — подумала Дейенерис, — как и я».
— Значит, мы должны сберечь и их. Я потребую от каждого из них двоих детей, и с других пирамид тоже. Мальчика и девочку.
— Заложники, — просветлел Скахаз.
— Пажи и виночерпии. Если великие господа будут возражать, объясните им, что в Вестеросе служить при дворе — это великая честь для ребенка, — договаривать она не стала. — Идите и сделайте, как я велела. Мне нужно оплакать моих мертвецов.
Дени вернулась в покои на вершине пирамиды и обнаружила на лежанке заплаканную Миссандею, пытающуюся изо всех сил приглушить звуки рыданий.
— Идем, поспишь со мной, — сказала она маленькой переводчице. — До рассвета ещё много часов.
— Ваше величество добры к вашей служанке, — Миссандея скользнула под простыни. — Он был хорошим братом.
Дени обняла девочку.
— Расскажи мне о нем.
— Когда мы были маленькими, он учил меня лазать по деревьям. Он мог поймать рыбу голыми руками. Однажды я увидела, как он спал в саду, а над ним порхала сотня бабочек. Он был так красив в то утро. Ваша служанка… я хотела сказать, я любила его.
— Как и он тебя, — Дени пригладила волосы девочки. — Только скажи, моя милая, и я отошлю тебя из этого ужасного места. Я найду где-нибудь корабль и отправлю тебя домой. В Наат.
— Лучше я останусь с вами. В Наате мне будет страшно. Вдруг опять придут работорговцы? С вами я чувствую себя в безопасности.
«Безопасность». От этого слова глаза Дени наполнились слезами.
— Я хочу, чтобы ты была в безопасности.
Миссандея была всего лишь маленькой девочкой, но рядом с ней Дейенерис чувствовала себя такой же маленькой.
— Ни с кем я не чувствовала себя в безопасности. Разве что с сиром Виллемом, но он умер, и Визерис… Я хочу уберечь тебя, но… так тяжело… быть сильной. Мне не всегда ясно, что делать. Но я должна знать. Я — всё, что у них есть. Я их королева… я их… я их…
— …Мать, — шепнула Миссандея.
— Мать драконов. — Дени задрожала.
— Нет. Мать всем нам, — Миссандея обняла её крепче. — Вашему величеству надо поспать. Скоро придёт рассвет, и соберется ваш двор.
— Мы обе будем спать, и нам приснятся сны о лучших временах. Закрой глаза, — когда девочка послушалась, Дени поцеловала её в веки. Миссандея хихикнула.
Целовать Миссандею, однако же, было проще, чем заснуть. Дени закрыла глаза и попыталась думать о доме — о Драконьем Камне, Королевской Гавани и всех других местах, о которых ей рассказывал Визерис — местах в другой, более доброй, стране… но мысли её точно корабли, подхваченные встречным ветром, постоянно возвращались к Заливу Работорговцев. Когда Миссандея сонно засопела, Дени выбралась из её объятий и вышла на предрассветный воздух — опереться на холодный кирпичный парапет и поглядеть на город. Перед ней рассыпались тысячи крыш, и луна расцветила их оттенками слоновой кости и серебра.
Где-то внизу под этими крышами собирались Дети Гарпии и плели заговоры, чтобы убить её саму и всех, кто её любит, и снова заковать её детей в цепи. Где-то внизу голодный ребенок просил молока. Где-то в постели умирала старуха. Где-то обнимались мужчина и женщина, страстно срывая друг с друга одежду. Но здесь наверху лишь лунный свет блестел на стенах пирамид и арен, ничем выдавая, что происходит внизу. Наверху была только Дейенерис — одна.
Она была от крови дракона. Она могла убить Детей Гарпии, и детей этих Детей, и детей их детей. Но дракон не может накормить голодного ребенка или облегчить боль умирающей.
«И кто осмелится полюбить дракона?»
Дени поняла, что снова думает о Даарио — с его золотым зубом и трёхзубой бородой, с сильными руками, покоящимися на рукоятях парных аракха и стилета — рукоятях чеканного золота в виде обнажённых женщин. В день его отъезда, прощаясь, он легко поглаживал их подушечками пальцев.
«Я ревную к рукоятке меча, — осознала она, — к женщинам из золота».
Она поступила мудро, отправив его к ягнячьим людям: она была королевой, а Даарио Нахарис не годился в короли.
— Прошло уже много времени, — сказала она только вчера сиру Барристану. — Что если Даарио предал меня и переметнулся к моим врагам?
«Три измены должна ты испытать».
— Что если он встретил другую женщину, какую-нибудь лхазарянскую принцессу?
Она знала, что старый рыцарь не любит Даарио и не доверяет ему. Несмотря на это, он всё равно галантно ответил:
— Нет на свете женщины прекраснее вашего величества. Только слепой может в этом сомневаться, а Даарио Нахарис не слеп.
«Нет, — подумала она, — у него глаза тёмно-синие, почти фиолетовые, и золотой зуб блестит, когда он улыбается».
Впрочем, сир Барристан был уверен, что Даарио вернется, и Дени могла только молиться, чтобы он оказался прав.
«Ванна поможет мне успокоиться».
Она прошлёпала босиком по траве к своему бассейну на террасе. Вода холодила кожу, заставив ее покрыться мурашками. Подплыла стайка мелких рыбешек и принялась пощипывать руки и ноги Дейенерис. Она закрыла глаза и отдалась воде.
Тихий шелест заставил её открыть глаза. Дени с легким всплеском села в бассейне.
— Миссандея? — позвала она. — Ирри? Чхику?
— Они спят, — прозвучал ответ.
Под деревом хурмы стояла женщина в плаще с капюшоном, касаясь травы длинными полами. Под капюшоном виднелось твердое блестящее лицо.
«Она носит маску, — вспомнила Дени, — деревянную маску, покрытую тёмно-красным лаком».
— Куэйта? Это сон? — она щипнула себя за ухо и поморщилась от боли. — Ты снилась мне на «Балерионе», когда мы впервые попали в Астапор.
— Это был не сон. Ни тогда, ни сейчас.
— Что ты здесь делаешь? Как прошла мимо моей стражи?
— Я пришла другим путем. Твои стражники меня не видели.
— Стоит мне позвать, и они убьют тебя.
— Они будут клясться тебе, что меня здесь нет.
— Так ты здесь?
— Нет. Послушай меня, Дейенерис Таргариен. Стеклянные свечи горят. Скоро придет бледная кобылица, а за ней и другие. Кракен и темное пламя, лев и грифон, сын солнца и скомороший дракон. Не верь никому из них. Помни Бессмертных. Берегись надушенного сенешаля.
— Резнак? Отчего мне его бояться? — Дени встала в бассейне. По её ногам стекала вода, и от ночного холода руки покрылись мурашками. — Если ты хочешь меня о чём-то предупредить, говори ясно. Чего ты хочешь, Куэйта?
В глазах заклинательницы теней блеснул лунный свет.
— Показать тебе путь.
— Я помню путь. На север через юг, на запад через восток, назад, чтобы продвинуться вперед. И чтобы обрести свет, я должна пройти через тень, — она выжала воду из серебряных волос. — Мне надоели загадки. В Кварте я была нищей попрошайкой, здесь я королева. Я приказываю тебе…
— Дейенерис. Помни Бессмертных. Помни, кто ты.
— Я от крови дракона. — «Но мои драконы рычат во тьме». — Я помню Бессмертных. «Дитя троих» — так они назвали меня. Трёх коней они обещали мне, три огня и три измены. Одну из-за крови, одну из-за золота, одну из-за…
— Ваше величество? — Миссандея стояла в дверях королевской опочивальни с фонарем в руках. — С кем вы разговариваете?
Дени метнулась взглядом к дереву. Там не было никого — ни плаща с капюшоном, ни лаковой маски, ни Куэйты.
«Тень. Воспоминание. Никто».
Она была от крови дракона, но сир Барристан говорил, что кровь эта может быть дурной.
«Неужели я схожу с ума?»
Когда-то её отца называли Безумным.
— Я молилась, — сказала она наатийке. — Скоро рассветёт. Стоит перекусить перед приемом.
— Я принесу вам что-нибудь на завтрак.
Снова оставшись одна, Дени обошла вокруг пирамиды в надежде найти Куэйту — мимо сгоревших деревьев и обугленной земли там, где её люди пытались пленить Дрогона. Но она не услышала ничего, кроме ветра в кронах фруктовых деревьев, и не увидела в садах никого живого, кроме нескольких белесых мотыльков.
Миссандея вернулась к ней с дыней и чашей сваренных вкрутую яиц, но Дени не хотелось есть. Как только небо посветлело, и звезды угасли одна за другой, Ирри и Чхику помогли ей облачиться в токар из лилового шёлка с золотой бахромой.
Когда Резнак и Скахаз явились к королеве, она обнаружила, что смотрит на них с подозрением, помня о трех изменах. «Берегись надушенного сенешаля». Она опасливо потянула носом в сторону Резнака мо Резнака. «Я могу приказать Бритоголовому арестовать его и подвергнуть дознанию». Предотвратит ли это исполнение пророчества? Или его место просто займет какой-нибудь другой предатель?
«Пророчества неоднозначны, — напомнила она себе, — и Резнак может быть именно тем, кем кажется, и не более».
Скамья из чёрного дерева в пурпурном зале оказалась доверху завалена атласными подушками. Это зрелище вызвало у неё легкую улыбку. «Дело рук сира Барристана». Старый рыцарь был хорошим человеком, но иногда чересчур простодушным.
«Это была просто шутка, сир», — подумала она, но всё равно села на подушки.
Бессонная ночь скоро дала о себе знать. Дени едва подавляла зевоту, слушая, как Резнак толкует о ремесленных гильдиях. Похоже, каменотесы были недовольны королевой, и каменщики тоже. Некоторые бывшие рабы начали тесать камень и класть кирпичи, лишая работы членов гильдий — и подмастерьев, и самих мастеров.
— Вольноотпущенники слишком мало берут за свой труд, — говорил Резнак. — Некоторые называют себя подмастерьями или даже мастерами, а эти звания принадлежат по праву только ремесленникам — членам гильдий. Каменотёсы и каменщики почтительно просят вашу милость поддержать их древние права и обычаи.
— Вольноотпущенники мало берут за свой труд, потому что хотят есть, — указала ему Дени. — Если я запрещу им тесать камень или класть кирпичи, скоро у моего порога выстроятся свечники, ткачи и ювелиры, требуя не допускать бывших рабов и до этих ремесел.
Она немного подумала.
— Запишите указ: отныне только членам гильдии разрешается называть себя подмастерьями и мастерами… при том условии, что гильдия будет допускать в свои ряды любого вольноотпущенника, способного доказать нужные навыки.
— Так будет объявлено, — сказал Резнак. — Угодно ли будет вашей милости выслушать благородного Хиздара зо Лорака?
«Он что — никогда не отступится?»
— Пусть подойдет.
Хиздар в этот раз пришел без токара. Теперь он надел простые серо-синие одежды и, кроме того, побрился. «Он сбрил бороду и обстриг волосы», — поняла она. Хиздар зо Лорак присоединился к бритоголовым — правда, совсем волос он не лишился, но, по крайней мере, нелепых крыльев у него на голове уже не было.
— У тебя отменный цирюльник, Хиздар. Надеюсь, ты пришел ко мне всего лишь показать его работу, а не мучить меня разговорами о бойцовых ямах.
Он склонился в глубоком поклоне.
— Боюсь, ваше величество, что должен.
Дени скривилась. Даже её собственные люди никак не оставляли эту тему. Резнак мо Резнак подчеркивал, что казну пополняют налогами. Зеленая Милость уверяла, что открытие ям угодно богам. Бритоголовый считал, что этот жест придаст ей народную поддержку против Детей Гарпии. «Пусть дерутся», — ворчал Силач Бельвас, который когда-то и сам был бойцом в ямах. Сир Барристан предлагал заменить их турнирами — по его словам, ученики-сироты уже сбивали копьями кольца и дрались затупленным оружием. Дени знала, что это предложение безнадёжно, хоть и исходит из благих побуждений. Миэринцы хотели видеть кровь, а не боевое искусство — иначе бойцы носили бы латы. Похоже, только маленькая Миссандея разделяла убеждения королевы.