– Слишком мало сала!
Тогда безутешная королева бухнулась ему в ноги и простонала:
– О, мой бедный, несчастный царственный супруг! О, какое горе пришлось вам вынести! Но взгляните: виновница у ваших ног – покарайте, строго покарайте меня! Ах, Мышильда со своими кумовьями, тетушками и семью сыновьями съела сало, и…
С этими словами королева без чувств упала навзничь».
Вот какие чувствительные люди жили в старину!
2Сказка Эрнста Теодора Амадея Гофмана «Щелкунчик и Мышиный король» издавна была знаменита в России. Вообще считается, что в России Гофмана с 20-х годов ХХ века – да и до сего дня – любили даже больше, чем у него на родине, в Германии: родился он в немецком городе Кенигсберге, который уже полвека носит имя Калининград – то есть напоминает о советском деятеле Михаиле Ивановиче Калинине, мало чем себя проявившем (разве что тем, что Сталин отправил в концлагерь его ни в чем не повинную жену, а Калинин продолжал ему верно служить), а не о жившем там философе Иммануиле Канте или Гофмане.
На родине он был, однако ж, не только писателем, но и музыкантом, зарабатывал одно время уроками пения, был известным музыкальным критиком. Считается даже, что он сделал немало для правильной оценки Бетховена – и положил начало его углубленному изучению…
Фантастика Гофмана в России как-то пришлась ко двору. «Золотой горшок», «Крошка Цахес», «Повелитель блох», «Песочный человек» (который называют новеллой ужасов)… А «Житейские воззрения Кота Мурра…»? Те самые, где в «Предисловии издателя» рассказано, что он, получив от приятеля некую рукопись, «был весьма и весьма удивлен, когда его друг признался ему, что рукопись сия вышла из-под пера некоего кота, отзывающегося на кличку Мурр, и что в манускрипте этом изложены житейские воззрения этого кота…» Этого мало – в заключение «издатель считает своим долгом заверить, что он лично познакомился с котом Мурром и нашел его чрезвычайно приятным молодым человеком, пресимпатичным и благовоспитанным». Тут уж тот, кто успел к своим шестнадцати годам прочитать «Мастера и Маргариту», поневоле вспомнит кота Бегемота и хотя бы разговор его с Мастером, после того, как тот обратился к коту на вы: «– Приятно слышать, что вы так вежливо обращаетесь с котом. Котам обычно почему-то говорят „ты“, хотя ни один кот никогда ни с кем ни пил брудершафта». Ясно, что сочинения Кота Мурра были внимательно прочитаны в России во всяком случае Гоголем и Михаилом Булгаковым – всеми любимый Бегемот состоит хоть и в далеком, но все же несомненном родстве с этим персонажем Гофмана. От кого же иного взял кот Бегемот свое забавное самодовольство, как не от своего далекого литературного предка? От того, кто в «Предисловии автора, для печати не предназначенном», пишет: «С уверенностью и спокойствием, неотъемлемо присущим истинному гению, передаю я свету мою биографию, дабы свет научился тому, как можно стать воистину великим котом, дабы свет признал, до чего я великолепен, и стал бы меня любить, ценить, почитать и даже благоговеть передо мной…»
Напомним еще, что вступление колонн русской армии в Дрезден и отступление французской гвардии Гофман внимательно наблюдал из чердачного окна. Некоторые считают, что именно эти наблюдения и дали потом поразительную точность батальных сцен в сказке «Щелкунчик и Мышиный Король».
…Эта сказка больше всего, пожалуй, и прижилась в России. Недаром на ее мотивы написал Чайковский свой знаменитый балет «Щелкунчик», который уже немало лет идет в Петербурге в постановке и изумительном оформлении знаменитого художника Шемякина.
Пересказать ее совершенно невозможно – надо читать самим всю подряд. Потому прежде всего, что там внутри одной сказки – другая. И они между собой причудливо переплетаются.
Вот рассказанный нами вначале эпизод с недостачей сала в королевской колбасе – это как раз из сказки о твердом орехе Кракатук и принцессе Пирлипат: вся судьба ее после ужасного колдовства королевы мышей Мышильды и ее семиголового (да-да, именно так!) сына зависит от этого ореха. А потом получается так, что в конце концов это колдовство переходит на того самого героя, который нашел орех, сумел его разгрызть (а всех, кто пробовал это сделать до него, «в полуобморочном состоянии уносили приглашенные на этот случай зубные врачи») и дал ядрышко принцессе! Она съела – и к ней вернулась красота. А безобразным по новому мышиному колдовству стал тот, кто ее расколдовал и должен бы по обещанию короля жениться на ней. А теперь принцесса Пирлипат в ужасе отвергла его – она закрыла лицо руками и закричала:
– Вон, вон отсюда, противный Щелкунчик!
И его вытолкали вон.
Но участвовавший во всей этой истории звездочет вычитал в расположении звезд следующее: уродство Щелкунчика исчезнет, если, во-первых, он победит семиголового сына Мышильды, а во-вторых – «если, несмотря на уродливую наружность, юного Дроссельмейера полюбит прекрасная дама».
Сказку же рассказывает главной героине «Щелкунчика» Мари ее крестный Дроссельмейер. И Мари, слушая увлекательную и страшную историю, нисколько не сомневается (только никому не говорит), что искусный часовщик при дворе отца принцессы Пирлипат – это не кто иной как сам ее крестный и есть – старший советник суда Дроссельмейер, ко всему прочему – умелый часовщик…
Каждую ночь у нее идет своя жизнь, о которой не знает никто, кроме ее брата Фрица. А все началось с того, что на Рождество крестный, который умел своими руками делать все, что угодно, подарил всей семье замечательного человечка. «Правда, он был не очень складный: чересчур длинное и плотное туловище на коротеньких и тонких ножках, да и голова тоже как будто великовата. Зато по щегольской одежде сразу было видно, что это человек благовоспитанный и со вкусом. На нем был очень красивый блестящий фиолетовый гусарский доломан, весь в пуговичках и в позументах, такие же рейтузы и столь щегольские сапожки, что едва доводилось носить подобные и офицерам…» И Мари вскоре становится ясно, что Щелкунчик-то – вовсе не бессловесная кукла, а племянник ее крестного Дроссельмейера, и что он к тому же – принц, заколдованный и превращенный в деревянного человечка злой Мышильдой… И каждую ночь идет битва – Щелкунчик защищает ее кукол от полчищ мышей. Все в доме считают, что никаких мышей в нем вообще нет. Только Мари знает, как обстоит дело на самом деле…
Щелкунчик очень подружился с Мари. И вот однажды ночью, когда она никак не могла сомкнуть глаз от тревоги и страха, «кто-то осторожно постучал в дверь и послышался тоненький голосок:
– Бесценная мадемуазель Штальбаум, откройте дверь и ничего не бойтесь! Добрые, радостные вести.
Мари узнала голос молодого Дроссельмейера, накинула юбочку и быстро отворила дверь. На пороге стоял Щелкунчик с окровавленной саблей в правой руке…»
3Он сообщил об очень важной победе над своими серыми врагами и предложил следовать за ним – тогда он покажет ей невиданные диковинки…
Мари ответила: «– Я пойду с вами, господин Дроссельмейер, но только недалеко и ненадолго, так как я совсем еще не выспалась». И Щелкунчик обещал выбрать кратчайшую дорогу к диковинкам.
«Он пошел вперед. Мари – за ним. Остановились они в передней, у старого огромного платяного шкафа. Мари с удивлением заметила, что дверцы, обычно запертые на замок, распахнуты; ей хорошо было видно отцовскую дорожную лисью шубу, которая висела у самой дверцы. Щелкунчик очень ловко вскарабкался по выступу шкафа и резьбе и схватил большую кисть, болтавшуюся на толстом шнуре сзади на шубе. Он из всей силы дернул кисть, и тотчас из рукава шубы спустилась изящная лесенка кедрового дерева.
– Не угодно ли вам подняться, драгоценнейшая мадемуазель Мари? – спросил Щелкунчик.
Мари так и сделала. И не успела она подняться через рукав, не успела выглянуть из-за воротника, как ей навстречу засиял ослепительный свет, и она очутилась на прекрасном благоуханном лугу, который весь искрился…
– Мы на Леденцовом лугу, – сказал Щелкунчик…»
И дальше в этом чудесном путешествии где она только ни оказывается – у Апельсинового ручья, у Лимонадной и у Медовой реки – и в селе Пряничном, расположенном на его берегу. Щелкунчик сказал: «Народ в нем живет красивый, но очень сердитый, так как все там страдают зубной болью. Лучше мы туда не пойдем».
Они плыли в раковине, в которую были впряжены два золото-чешуйчатых дельфина, по Розовому озеру, и разные чудеса и диковины не переставали встречаться ей по дороге.
Но наутро дома, когда она стала рассказывать о своих ночных приключениях, ей не поверил никто. И она больше никогда никому о них не рассказывала.
«…Но волшебные образы сказочной страны не оставляли ее. Она слышала нежный шелест, ласковые, чарующие звуки; она видела все снова, как только начинала об этом думать, и вместо того чтобы играть, как бывало раньше, могла часами сидеть смирно и тихо, уйдя в себя, – вот почему все теперь звали ее маленькой мечтательницей.
Но наутро дома, когда она стала рассказывать о своих ночных приключениях, ей не поверил никто. И она больше никогда никому о них не рассказывала.
«…Но волшебные образы сказочной страны не оставляли ее. Она слышала нежный шелест, ласковые, чарующие звуки; она видела все снова, как только начинала об этом думать, и вместо того чтобы играть, как бывало раньше, могла часами сидеть смирно и тихо, уйдя в себя, – вот почему все теперь звали ее маленькой мечтательницей.
Раз как-то случилось, что крестный чинил часы у Штальбаумов. Мари сидела у стеклянного шкафа и, грезя наяву, глядела на Щелкунчика. И вдруг у нее вырвалось:
– Ах, милый господин Дроссельмейер! Если бы вы на самом деле жили, я не отвергла бы вас, как принцесса Пирлипат, за то, что из-за меня вы потеряли свою красоту!
Советник суда в ту же минуту крикнул:
– Ну, ну, глупые выдумки!
Но в то же мгновение раздался такой грохот и треск, что Мари без чувств свалилась со стула».
Когда же она очнулась, тут-то и произошло самое главное и самое интересное, о чем вы, надеюсь, прочитаете сами – когда будете читать всю сказку. Потому что в этом кратком о ней рассказе мы не упомянули множество интереснейших подробностей и эпизодов.
4Особый интерес сказок Гофмана, не похожих ни на какие другие, – в причудливом сочетании правды и вымысла. Порой так до конца и не понять – что же происходило в реальности, а что – примерещилось или приснилось. Отсюда и выражение: «– Ну, это просто гофманиада!» Так обозначали нечто уж вовсе выходящее из ряда вон, событие реальное, но, однако, фантастическое по своей необычности.
ЕСТЬ ЛИ У ЖИЗНИ СМЫСЛ?
1Грустно наблюдать, что вполне зрелые, но все – таки еще молодые – по меркам ХХ и ХХI веков – люди…
Впрочем, прервемся, чтобы пояснить представление о возрасте в разные эпохи.
В первой трети ХIХ века Пушкин напишет: «И так они старели оба…» – про супругов Лариных. А Евгений Онегин обмолвится: «…Ларина проста, / Но очень милая старушка…». Но вдумайтесь: в тот момент у «старушки» еще обе дочери не замужем! Это значит по меркам той эпохи – им уж никак не более двадцати. И родить старшую в те времена Ларина вряд ли могла позже, чем в двадцать лет…
То есть этой «милой старушке», долго «старевшей» вместе со своим супругом («Смиренный грешник, Дмитрий Ларин, / Господний раб и бригадир, / Под камнем сим вкушает мир»), – ну никак не более сорока лет…
Так вот, про наши дни. …Еще молодые по нашим меркам люди – примерно от сорока до пятидесяти лет – всерьез полагают, что проблема смысла жизни осталась на школьных уроках литературы. К их текущей повседневной жизни эти высокопарные слова не имеют ни малейшего отношения.
Ну, там – Пьер Безухов, Андрей Волконский и прочие персонажи школьных сочинений. Ну – уже в послесоветской школе – Раскольников, герои «Идиота», «Бесов»… Полвека назад, во всяком случае, в школе в обязательном порядке учили наизусть знаменитый внутренний монолог Печорина, и многие тогдашние школьники и сейчас вспомнят, не заглядывая в томик Лермонтова: «Пробегаю в памяти всё мое прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? Для какой цели я родился?.. А верно она существовала, и верно было мне назначенье высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные; но я не угадал этого назначенья…» – и так далее.
А книга, о которой я хочу рассказать в первую очередь моим главным адресатам – подросткам, вся говорит так или иначе о смысле жизни. Называется – «Сама жизнь» (СПб., 2008). Ее автор, недавно скончавшаяся к глубокому горю многих и многих Наталья Трауберг, рассказывает нам, в сущности, о правильном и неправильном с ней обхождении.
Ведь есть, согласитесь, что-то странное, гротескное в том, что внимательно изучаем инструкции – как правильно обращаться с электроприбором, с электроникой. И не вчитываемся в авторитетные руководства (а их немало) по обращению со своей жизнью. Но ведь прибор, если мы не будем следовать инструкции и испортим его, все-таки можно купить новый. А испорченную жизнь не обменяешь на новую.
Главное – книга эта о том, что в жизни должен быть смысл. А если кто видит, что его жизнь лишилась смысла, ее единственной живой краской стала азартность в заработке денег – на хорошую еду, хорошую одежду, хорошую мебель, хороший отдых, – значит, ему надо обязательно задуматься над этим смыслом. Не оставлять мысли о главном только Пьеру Безухову.
И человек, к счастью, устроен так, что стоит только начать над этим думать – и довольно быстро станет ясно, что смысл единожды данной нам временной жизни все-таки не в том, чтобы все время хотеть того, что предлагает сегодня со всех стен и телеэкранов реклама, уверяющая тебя – «Ведь ты этого достойна!..»
2Автор книги – замечательная переводчица, которая в течение долгих советских десятилетий бескорыстно (сама переводила, отдавала перепечатывать на машинке, раздавала нам, жаждущим) знакомила многих своих сограждан с тем написанным по-английски, что советские издательства издавать упорно не хотели. В первую очередь это были статьи и эссе замечательного английского писателя и мыслителя Гилберта Честертона (1874–1936). Не исключаю, что поразительный, заслуживающий изучения и подражания свод обиходных моральных правил Натальи Трауберг, как и широкий круг ее размышлений, сложился под воздействием любимого автора.
Она вспоминает, что когда ее внук был маленький, то часто кричал: «Кату!» – поскольку «еще не мог выговорить „хочу“. Сейчас он его не кричит, и на том – большое спасибо. Он вообще человек хороший, что всегда – чудо; трудно ведь избавиться от детского потребительства».
Тонкое замечание! Ведь многим (чаще – единственным детям, никогда не отвечавшим за младших) не удается избавиться от него в буквальном смысле всю жизнь. Они становятся эгоцентриками (не обязательно при этом – эгоистами), детски уверенными, что вселенная вращается вокруг них.
Наталья Трауберг пишет: «Когда-то считали, что этому (избавлению от детского потребительства. – М. Ч.) надо помогать». Она хорошо помнит, как строгая бабушка и кроткая нянечка «как-то подсказывали своим воспитанницам…, что твое желание – не закон». И никто из них «не отсчитывал от „хочу!“».
Характерный эпизод на тему «что такое эгоцентризм».
С двумя знакомыми вошла она в троллейбус. «…Чтоб им было удобно, я села спиной к водителю, они, соответственно, на двойное сиденье, лицом по ходу. Кто-то из них и скажи: „Впервые вижу человека, который любит сидеть вот так“. Видит Бог, я не добрая (к сожалению), но при чем тут „любит“? Неужели никто и никогда не выполняет машинально простейших правил совместной жизни? Мы же все живем вместе…»
Так случайно обнаруживается, что жизнь двух взрослых людей давно идет в уверенности: «Рыба ищет, где глубже, человек (по их взгляду – любой, каждый человек. – М. Ч.) – где лучше». И без специального решения, а тоже – машинально. Сели, скажем, за стол четверо, в вазе четыре яблока. Протягиваю ручонку – беру лучшее. Вот и весь нехитрый смысл жизни. Скудновато. И так же привыкают жить их дети, не знающие других примеров.
«Может быть, поэтому, – признается Наталья Трауберг, – мне так противно слово „комфортный“. Я не Шишков (напоминаем, что современник Пушкина адмирал Шишков был очень увлечен идеей замены всех иностранных слов – русскими и предлагал „галоши“ заменить „мокроступами“. – М. Ч.) и чувствую, что какой-нибудь „имидж“, даже „паттерн“ выражает то, чего по-русски почти не выразишь. Сама так не пишу, но и не содрогаюсь. А как услышу „мне комфортно“ от самых просвещенных людей – чуть не плачу (и я очень ее понимаю. – М. Ч.). Казалось бы, есть „мне удобно“, не очень приятные „привольно“, „вольготно“, наконец, очень емкое „мне хорошо“. Почему так привязались к иностранному слову? А вдруг потому, что здесь включен этот культ „кату“?»
3Многое в повседневном нашем не очень-то «комфортном» друг для друга обиходе автор книги связывает со слишком уж долгим советским временем.
«…Корень советского зла – не в материализме или марксизме, а в том, что каждый может над кем-нибудь издеваться».
Этот корень – «в очереди, в коммуналке, в непрестанных и злых советах подавальщиц и продавщиц, – словом, в том, что несчастные, измордованные люди норовят пнуть любого, кого не боятся. Особенно меня удивляют жалобы на нынешнее хамство. …Ведь грубили на моих глазах все семьдесят с лишним лет, а сейчас все-таки меньше».
Уважение к чужой свободе оказалось самым трудным делом не только для бывших советских людей (тех, собственно, кому сейчас больше тридцати), но и для их детей.
Девочка – или, скажем, барышня лет двадцати (не говорим уж про молодую даму) – без конца напоминает матери, что она «уже взрослая» и поэтому – «не надо меня учить!» Что ж – это можно бы принять во внимание. Защищать свою самостоятельность – это понятно и нормально; у нас в России потребность человека в самостоятельности часто недооценивают.