9
Картье усадил Лену на диванчик, подал ей стакан воды «Valvert», молниеносно, по-кошачьи, подскочил к двери, бесшумно повернул ключ в замке. Не хватало еще, чтобы вот именно сейчас кто-нибудь заглянул к нему с вопросом или предложением и увидел столь пикантный и долговременный сюжет для сплетен. «Жена босса вся в слезах в кабинете у новенького выскочки! Каково?!»
Решив, что терять уже как-то и нечего, Виктор присел рядом, взял Лену за руки, совершенно не играя голосом, который то срывался от волнения в пропасть, в донный хрип, то почти взлетал к небесному писклявому своду, начал свое колдовство:
– Простите… Прости, но я не мог вас… оставить тебя в коридоре в твоем нынешнем состоянии. Нельзя, чтобы кто-нибудь тебя увидел такой… несчастной.
– Несчастной, – всхлипнула Лена, – именно несчастной. Я так несчастна. Спасибо тебе, Виктор.
– За что? – Картье изумленно вскинул брови. Он с первых ее слов поверил в свою удачу здесь, в этом давно задуманном им деле, и сейчас уже мастерски играл, умело владея собой, не позволяя себе того, чего страстно желал сейчас: броситься на нее и целовать, целовать, ощущая на языке соль ее слез, сладость ее губ и нежный, сливочный вкус ее кожи.
– За то, что ты такой понятливый.
Она постепенно овладевала собой. Вот уж и слезы из ручейков превратились в звезды-одиночки, а после и вовсе просохли, всхлипы сделались неслышными, и лишь редкие судороги, заставлявшие порой трепетать крылья ее точеного, гордого носика, напоминали о недавнем шторме. Он пристально смотрел на нее, подмечая все новые признаки успокоения, боясь не заметить тот единственный, тот кратчайший миг, когда нужно задать очень точный, краткий, банальный вопрос. Вопрос, после которого она расскажет ему обо всем. Ее истерика (если можно назвать то, что с ней произошло именно так) была очень сильной. «Либо это особенность темперамента, а она, безусловно, очень страстная женщина, это видно. Либо это накапливалось в ней, слой за слоем, и вот, наконец, все разом взорвалось, словно чудовищной силы бомба, начиненная ревностью, уязвленным самолюбием, нерастраченной силой любви. Дай бог, чтобы второе оказалось истиной, а первое лишь благодатной почвой. Лишь на полях жизни, где прорастаем мы из малого семени, становится понятно, кто чего стоит и кто какой цветок. Есть морковная ботва, есть ландыш, есть нарцисс. Лена – орхидея, что цветет краше и дольше всех, постоянно меняясь и все в лучшую сторону».
– Видишь ли, я все же не настолько понятлив и прозорлив, чтобы с точностью определить причину твоего состояния. Но не торопись говорить, что все это меня не касается. Не держи это в себе, иначе рецидив неизбежен. – Не встречающий видимого сопротивления Картье, все еще не выпуская ее рук, потянул Лену к себе, но ничего такого себе не позволил. Теперь они были совсем близко друг от друга, их разделяло не больше, чем расстояние между большим пальцем и мизинцем руки взрослого человека. Критическое расстояние для первого поцелуя, которого… не произошло.
– Так ты расскажешь мне? – тихо попросил Картье.
– Да. – Лена опустила глаза и замолчала. Он ожидал, нетерпеливо покусывая нижнюю губу, умудряясь делать это незаметно. Дождался… В книгах нельзя ставить «смайлики», такой практики пока нет, но благодаря стремительному упрощению всего и вся дело, похоже, не за горами. Во всяком случае, здесь, после слова «дождался», смешливой рожице было бы самое место.
– Это Костя. Это из-за него. Он довел меня почти до помешательства. – Подбородок ее задрожал. – Как можно быть таким?
– Костя? – сыграв искренность, удивился Картье, вспомнив о своих наблюдениях там, в том полуяпонском ресторанишке, когда ему показалось, что видит он пару коллег по работе, просто знакомых, но уж никак не влюбленных супругов. – Но как это может быть? Ведь он же совершенно замечательный человек, добряк и умница, и, если я хоть что-то понимаю в этой жизни, он тебя очень-преочень любит. Почему твои глаза говорят, что я настолько не прав? Я так сильно ничего не понимаю?
– Нет. – Она попыталась улыбнуться, но из этого почти ничего не вышло. – Просто ты совсем ничего о нем не знаешь и знать не можешь. Вернее, не так, – она резко вздохнула, словно перед погружением в воду, – ты его знаешь совсем не с той стороны, что я.
– Ну это понятно. Ведь я с ним не сплю, – пошутил Картье и, увидев, что Лена близка к повторному срыву, к новой истерике, мысленно подрисовал себе еще один выигранный балл. Он играл с ней, как кот играет с мышью, и счет был в его пользу. – Расскажи же мне про тайную жизнь этого парня. Только не говори мне, что он педофил, или педик, или что-то в этом роде. Иначе я окончательно разуверюсь в человечестве и начну думать, что Город грехов – это всеобщий удел, включая непогрешимого римского папу и все католическое духовенство.
– Да при чем тут, – вяло отмахнулась Лена, – половые извращения, тайная жизнь в стиле серийного маньяка, слезливая жена на судебном процессе уверяет присяжных в том, что муж ее добропорядочнейший человек и знает лишь одну позу «под одеялом». Все не так. Ничего этого нет и в помине. Просто он самый обыкновенный жлоб. Просто жлоб, и все тут.
– Да как-то не похож он на жлоба… Жлоб это такой здоровый детина, что называется, «от сохи», мать прачка, отец слесарь, вырос на улице, отслужил в армии, живет по понятиям, мутит с полублатными бизнесочки а-ля автосервис, рассекает на «Брабусе», имеет между бровей даже и не складку, а целый гранд-каньон от того, что вечно напускает на себя вид сосредоточенной серьезности. Считает, что весь мир у него в кармане, при этом патологически жаден и безвкусен до ужаса. У него телефон звонит голосом Расторгуева из «Любэ»: «Давай за них, давай за нас». Узнал, что помолвка – это круто и модно, и дарит на помолвку будущей супружнице своей колечко с, мать его, черным бриллиантом, больше похожим на активированный уголь, что, конечно же, тоже очень круто, ведь колечко стоит тридцатку гринов! В личной жизни неразборчив. Имеет легкое хроническое венерическое заболевание, о чем в силу уверенности в том, что уж с ним-то такого никогда не может быть, даже и не догадывается. Говорит приземистым баском, и кадык так и ходит на шее, будто это поршень в цилиндре его «Брабуса». Вот, душа моя, кто такой истинный жлоб, – вдохновенно закончил Картье и уставился на Лену, впечатленную его экспромтом.
– Ты в ударе, – она улыбнулась, – ладно, так и быть. Пусть будет по-твоему. Пусть твой жлоб будет таким, как ты его описал, а мой будет похож на Костю. Пусть это будет жлобство явное и жлобство тайное. Идет? – Картье кивнул. – Костино жлобство в его самомнении и занудстве. Представь себе зануду с чрезвычайно завышенной самооценкой. Представил? Это мой муж. Он считает себя кем-то вроде мессии, но не для окружающих, а для самого себя. Уверен в своей исключительной гениальности и совершенно сам собой удовлетворен.
– Гм… Часто онанирует? Ты ловила его за этим делом? – развязным тоном спросил Картье. – Если это так, то ничего страшного. Все делают это, когда партнер уже не так доставляет, как раньше. Онанизм, тем более мужской, это вход корабля в гавань измены. Предтеча похода «налево». Может и не случиться, но, как правило, случается. Мы, мужчины, народ весьма любопытный, всю жизнь ищем, у кого же из вас поперек.
Лена посмотрела на него с нескрываемым изумлением:
– Послушай, да ты же совершенно невообразимый пошляк! Но если немного подумать, то в твоих словах почти все истинная правда. Нет, я не замечала, чтобы он онанировал. Мне кажется, что он вообще не знает, что это такое.
– Он что, импотент? – хмыкнул Картье.
– Физически нет, морально да. Он пренебрегает мною, а я его очень люблю, хочу быть с ним, но вместо этого всякий раз получаю какие-то невнятные отговорки…
«Все. Если сейчас она начнет говорить со мной о том, что у нее с мужем год не было секса, то мои шансы на эту женщину невелики. Таким делятся с подружками, значит, она воспринимает меня, словно свою подружку и мужчину во мне не видит». – Картье невольно причмокнул, что было истолковано Леной, как несомненное сочувствие.
– На самом деле я все объясняю очень примитивно, просто не хочу тебя посвящать в подробности, но поверь, что для моего сегодняшнего состояния есть повод. Мы ссоримся редко, но метко. Сегодня он довел меня, как видишь, до предела, он замечательно умеет это делать. – Здесь она спохватилась, что, должно быть, уже сказала много лишнего, но Картье, увидев это, ласково потрепал ее по плечу:
– Леночка, мне можно говорить все. Я ведь друг. Твой друг. Хоть я и не верю в долгую дружбу между мужчиной и женщиной, но в течение какого-то времени она возможна, покуда…
– Что «покуда»? – неожиданно быстро откликнулась она.
– Покуда эта дружба не перерастет в нечто совершенно иное.
Она задумалась. Опустила голову, и Картье потерял контакт с ней, словно на время вышел из тоннеля. Вернее, какой еще «тоннель»? Это называется иначе…
– Леночка, мне можно говорить все. Я ведь друг. Твой друг. Хоть я и не верю в долгую дружбу между мужчиной и женщиной, но в течение какого-то времени она возможна, покуда…
– Что «покуда»? – неожиданно быстро откликнулась она.
– Покуда эта дружба не перерастет в нечто совершенно иное.
Она задумалась. Опустила голову, и Картье потерял контакт с ней, словно на время вышел из тоннеля. Вернее, какой еще «тоннель»? Это называется иначе…
Представьте себе, что на свете есть знание, наука, мудрость и вся она заключена в одном единственном слове «каббала». Начав постигать каббалу уже невозможно, немыслимо остановиться. Ты сразу попадаешь в поток, который уносит тебя прочь от прежней жизни во тьме незнания, суеверий и предрассудков. Картье начал свой путь в каббале несколько месяцев назад. Кто-то подарил ему диск с записью лекций великого ученого Михаэля Лайтмана, и Виктор начал слушать этот диск в машине. В первый день он простоял под окнами офиса до тех пор, пока не закончилась первая лекция, так как ему вдруг очень понятным и простым языком объяснили многое из того, чего сам себе он никак не мог объяснить. Ему ответили на вопросы, на которые у него не было ответов. И Картье заболел каббалой. Сперва он с чем-то был не согласен, но после долгих размышлений понял: все, о чем говорит мудрец, является той единственной истиной, которая объясняет природу человека, лишая людскую породу ее псевдозагадочности. Владея каббалой, начинаешь читать людей, знать людей, любить людей. В умении любить заключается суть каббалы. Никто не умеет быть настолько счастлив в любви, кроме как каббалист. Он знает, что есть поток наслаждений и каким образом в этот поток не только попасть самому, но и поместить в него объект своей любви, навсегда сделав себя его смыслом.
Несмотря на свое увлечение, Картье себя каббалистом не считал. Его знания были чересчур поверхностными, он не вникал в теорию и схемы каббалы – великой науки, матери всех наук, известных на Земле. Но и того, о чем он услышал, сидя часами в салоне «Infinity», окруженный многочисленными динамиками из которых лился спокойный, приятный голос Лайтмана, было вполне довольно для того, чтобы в Картье проснулись его интуиция, его природный магнетизм. Это есть в каждом из нас. И дремлет до поры. И может так никогда и не проявиться. К счастью, с Картье случилось то, что случилось. Нет ничего случайного в мире, как не случайна была рука, в нужное время протянувшая Виктору диск с голосом Лайтмана. Одного лишь прослушивания достаточно, чтобы никогда уже не захотеть вернуться в прежнюю, слепую и глухую жизнь.
При входе в поток очень важно постоянно видеть глаза любимого человека. Вход в поток занимает от нескольких секунд до нескольких дней, но никогда не затягивается слишком надолго. Картье, стремительно влюбляясь, уже стоял в теплой, ласковой воде потока по щиколотку и тянул Лену за собой. До тех пор пока он смотрел ей в глаза, Лена была легка и податлива, она шла следом, словно не касаясь земли, и вот-вот уже должна была по его ощущениям коснуться воды. Но стоило ей опустить голову, отвести взгляд, как всякое движение прекратилось, и Картье беспомощно застыл на месте. Он понимал, что сейчас нельзя настаивать, нельзя прерывать ее мыслей, чтоб не утратить уже завоеванные позиции. Поэтому оставалось лишь с нетерпением ждать.
– Наверное, ты прав, – наконец, после некоторого раздумья медленно выговорила она и подняла глаза, в которые он тут же буквально впился взглядом.
– Знаешь, я ведь не случайно упомянул про дружбу между мужчиной и женщиной…
– Вот как? У меня ощущение, что ты вообще ничего не делаешь просто так. Есть люди простые, есть непростые, а ты совсем непростой человек.
Картье усмехнулся:
– Вот как? Ты так об этом говоришь, словно быть простым – это несомненное достоинство.
– Нет. В твоем случае это несомненный признак ума, и мне это очень нравится, – спокойно ответила Лена. – Прости, что я тебя перебила. Продолжай, прошу тебя. Мне нравится тебя слушать.
– Спасибо, но то, что я хочу сказать, весьма возможно, тебя не обрадует. Помнишь нашу первую встречу там, в том ресторанчике? Я был возмутительно нетрезв, но все свои ощущения прекрасно запомнил. Прежде чем подойти к вам с Костей, я некоторое время за вами наблюдал, и я вовсе не хочу сказать, что наблюдать, высматривать и тому подобное – это мое естественное состояние. Вовсе нет. Просто мне сразу бросилось в глаза ваше… Как бы это сказать? Несоответствие, что ли? Нет, не так. Ведь теперь-то я знаю, что вы супруги, а тогда я подумал, что передо мной как раз случай так называемой дружбы между мужчиной и женщиной. Когда оба вроде как расположены друг к другу, но в то же самое время друг другу скучны. Понимаешь меня?
Она кивнула:
– Вполне…
– Когда нет между людьми желания отдавать и получать, обмениваться между собой.
Тут Картье спохватился, что слишком уж идеализирует перед ней отношения ее со Штукиным, и сделал более сильный ход:
– Хотя, ты знаешь? Если быть совсем уж честным, то даже и дружбы между вами со стороны не наблюдалось. Это видно, когда один кто-нибудь любит, а другой относится с прохладцей. Вот это тоже можно счесть за дружбу. А я просто видел, что впереди, чуть справа от меня, сидят коллеги по работе, которые зашли, чтобы в ресторанчике, в неформальной обстановке, обсудить какой-нибудь рабочий вопрос, проект, что-то в этом роде. Знаешь, к чему я все это говорю? – Картье на мгновение затаил дыхание, словно прыгун в последний момент решал, сигануть ли ему в воду с обрыва или безрассудство это ни к чему хорошему не приведет, и решился: – Я хочу сказать, что на самом деле мужа своего ты не любишь. Такая женщина, как ты, не может простить пренебрежения, ведь ты прекрасна и сама это знаешь. Ты верна ему, а ему плевать и на это, и вообще на все, что с тобой связано. Ты хочешь отдавать ему себя, а он не хочет брать ничего, что от тебя. Таким, как наш Костя, хорошо самим с собою. Кто-то назовет это закомплексованностью, кто-то попытается сострить, обозвав его фригидным импотентом, хотя обычно так в сердцах делают женщины, я же скажу, что это свидетельство его глубочайшего, невероятного эгоизма. А уж эгоизм – это самое дурное, что есть на земле, и он, конечно же, совсем не признак любви. Эгоизм в такой форме, в которой он есть у твоего мужа, абсолютно неизлечим. Поэтому, – торжествуя, вышел Картье на финишную прямую, – должен тебя расстроить. В ваших отношениях никогда и ничего не изменится. Он никогда не станет относиться к тебе по-прежнему и то, что ты называешь пренебрежением, а я простым безразличием и отсутствием любви, так и останется. В поток нельзя войти дважды, – не вполне понятно для Лены выразился Виктор, – а значит, у тебя всего два пути на выбор. Либо оставить все, как есть, но это утопия. Ты молода, умна и прекрасна, а значит, просто обязана быть счастлива. Либо… Ну я собственно, уже все сказал. Ты должна быть счастлива, Лена, – закончил Картье и в этот самый момент почувствовал, что Лена стоит в потоке рядом с ним.
Так началось то, что должно было начаться. Так началась река их любви. Женщина любит слушать. Не стоит забывать об этом так же, как о правиле все делать своевременно, в нужное время и в нужном месте. Его слова были точно семена, упавшие в благодатную почву ее души. Они немедленно дали всходы, и, еще не признавшись в этом самой себе, еще не осознав этого до конца, Лена оказалась влюблена в этого и впрямь непростого человека.
Чужая жена
1
Костя Штукин катал по столу карандаш, и звук при этом выходил граненый, ребристый: тр-р-р. Триста тысяч долларов, да еще наличными, – это серьезнейшая цифра. Вот просто так взять и выдать ее по первому требованию мало кому под силу. У Кости такие деньги, конечно же, были, и Картье нарисовал перед ним более чем убедительный план их вложения, но Штукин продолжал сомневаться. Мало ли что может случиться?
– Вот уволят завтра этого Шедина, и что тогда? – задавал он Виктору вполне закономерный вопрос. – А если он просто возьмет и кинет? Такие варианты, между прочим, всему рынку известны.
– Костя, ты можешь сам встретиться с этим человеком и обо всем с ним договориться, – сохраняя показное равнодушие и разыгрывая легкую обиду недооцененного подчиненного, посоветовал Штукину Картье. – Только в этом случае, боюсь, могут наступить различные осложнения…
– Например? – Штукин подался вперед и на время оставил карандаш в покое.
– Подорожает. Вот самая главная неприятность. А еще большая неприятность заключается в том, что этот Шедин напряжется, увидев еще одного «терщика», и решит, что его водят за нос, следовательно, озлобится. Или еще того хуже, подумает, что это внутренняя проверка, чтобы прямо с поличным его и сцапать, а затем еще и посадить. И тогда он нам откажет, и мы больше никогда не сможем приблизиться к «МДС» и на пушечный выстрел, а тем временем это не просто клиент, это целый бизнес. Я договорился, Костя, – Картье проникновенно посмотрел своему боссу в глаза. – Или ты думаешь, что я перед тобой исполняю? Отнюдь. Вообще, чтоб ты спал спокойно, я тебе предлагаю как-нибудь проследить за мной в момент передачи мной денег. Как именно следить, я не знаю. Пусть доблестная служба безопасности этим занимается, в конце-то концов. А вообще…