Удивительно, но как на все ее поездки, причуды, выкрутасы и авантюры смотрит ее муж? Или он еще до конца не осмыслил, с кем связал судьбу? А может, муж вообще был только ширмой, фикцией?
Впрочем, меня это не сильно заботило.
Каждый из нас получал на данный момент то, что хотел. До поры до времени, как говорится.
— Жерар, милый!
— Да, ма шерри?
— Ты был прекрасен прошлой ночью. Отчаянно страстен, горяч, ненасытен…
Умеет, умеет польстить, чертовка!
— Благодарю, но с тобой иначе нельзя, ма шерри, ты восхитительна.
Не оставаться же в долгу.
— Придется теперь быть осторожнее, милый.
В каком смысле — осторожнее?
— Мне кажется, пришло-таки время познакомиться с твоими родителями.
Очередной заход, чертовка?
— Милая, не начинай, мы же договаривались…
— Милый, увы, все течет, все меняется… Иногда жизнь, хотим мы того или нет, диктует новые правила, вносит свои коррективы… Порой даже… ломает традиции.
Так. Новая игра. Спокойно. Никаких эмоций.
— Извини, я тороплюсь. Совсем забыл, у меня важная встреча.
— Сегодня воскресенье. Твоя важная встреча — обед у родителей, и мы пойдем туда вдвоем.
Спокойно, Жерар, спокойно, не поддавайся!
— М-м-м… милая, ты когда уезжаешь?
— Все зависит от тебя.
Это уже что-то новенькое.
— Ты больше не торопишься домой? Тебя там никто не ждет?
— Никто. Уже никто. Мой муж подал на развод.
Ха-ха.
— Что ж, теперь нам будет проще встречаться.
— Не ерничай. Я беременна…
— Ой-ля-ля, вот это новость, поздравляю!
— …От тебя.
Все испортила, глупая чертовка.
А ведь могли бы еще столько ночей наслаждаться друг другом!..
Глупая, до чего же глупая. И — недальновидная.
До идиотизма.
Такой тривиальный, дешевый прием!
Могла бы придумать что-нибудь и более занимательное.
Увы, здесь она просчиталась. Просчет, за которым теперь для нее — пустота.
Какие, однако, широкие у нее запястья. И руки заметно крупные. Как у простолюдинки.
А размер ноги, похоже, не многим меньше, чем у меня. И щиколотки соответственно тоже нетонкие, неизящные. Далеки от аристократизма ее конечности, короче говоря. Прежде почему-то не обращал внимания. Скрывалось как-то — за общим антуражем. Не присматривался, точнее.
Так вот в чем суть! Как ни прикидывайся, сколько ни образовывайся, низкое происхождение все равно даст о себе знать. Рано или поздно.
И это многое теперь объясняет.
Выходит, ничего удивительного: все ее примитивные ухищрения должны, обязаны были со временем проявиться. Но так глупо?! Досадно даже…
В глубоком молчании я проводил ее в аэропорт. Она тоже замкнулась. Не могла взять в толк, вероятно, с чего это я вдруг стал неприступнее цитадели.
Адью, крошка. С меня довольно.
Все прежде происходящее между нами мне вдруг стало резко антипатично. До омерзения. Возможно, именно омерзение явственно читалось на моем лице. А этого данная особа была не способна пережить.
Во всяком случае, наша связь оборвалась так же круто, как и зародилась. Ву а ля!
Больше чертовка меня не тревожила. Я стер ее из памяти.
Так мне тогда казалось.
Нет, я был просто убежден в этом.
В тот же год мы с Мадлен поженились.
«Мужчины женятся от усталости, женщины выходят замуж из любопытства», — заметил как-то Оскар Уайльд.
Старина Жерар сдался-таки на милость законного супружества. Во многом меня подтолкнула к этому интрига с чертовкой. Захотелось уже обезопасить себя от прицельных нападок подобных ей «гончих». Перестать быть мишенью. Да и, попросту говоря, я вдруг и впрямь почувствовал изнеможение от частой смены партнерш, от состояния лихорадочного поиска свежих ощущений. Не то что бы категорически потянуло в тихую бухту, нет! Скорее, захотелось передышки. Прислушался к советам доктора, словом.
Да и семья вконец замучила навязчивыми рекомендациями, сходными уже, скорее, с угрожающими требованиями.
Мы с Мадлен переехали в фамильный особняк в пригороде Парижа и зажили безоблачной филистерской жизнью. Наши семьи вздохнули с удовлетворением и оставили меня наконец в покое. Я приобрел регулярные горячие завтраки с предусмотрительно подложенным свежим номером газеты «Le Monde», отутюженные носовые платки и рубашки, которые прежде ненавидел. А также массу приятных ненавязчивых мелочей, характеризующих ежедневную заботу обо мне другого человеческого существа. Если добавить к этому негласную договоренность никогда не посягать на свободу друг друга, можно было смело констатировать, что жизнь выказала мне величайшее свое расположение.
Мадлен была занята научной деятельностью, поэтому перед тем как заключить брачный договор, осторожно попросила меня не торопить ее с детьми. Ее пожелание звучало примерно так: мы оба должны отнестись к данному вопросу со всей ответственностью.
Она считала, что к столь важному мероприятию следует подготовиться заранее. Обследоваться у лучших специалистов. Восстановить запущенное. Зафиксировать приобретенное. Отказаться от алкоголя, табака, неправильной пищи. Продумать удобные для зачатия и воспроизведения сроки. Выбрать правильное время. Заранее лечь в соответствующую клинику на сохранение. Распланировать нашу дальнейшую жизнь с учетом вновь создаваемой. Но прежде ей необходимо завершить очередной этап в своей карьере: защитить диссертацию, получить ученую степень, укрепить научные позиции…
Я охотно поддержал ее в этом. К чему торопиться со столь ответственным актом, дорогая?
В качестве альтернативы мы завели себе бульдога с безукоризненной родословной.
В глубине души я был очень признателен супруге за подобное решение. Пусть рождение ребенка для нее и виделось всего лишь отсрочкой на неопределенный срок, однако… В общем, торопить я ее не собирался. Требовать — тем более.
Увы, я не осмелился признаться Мадлен до свадьбы, что планировать со мной детей бессмысленно.
Их от меня попросту не могло быть.
Никогда.
Я был бесплоден.
Жан Ренуар когда-то сказал: «Жизнь — это кино». Пожалуй, так оно и есть.
Впрочем, давно известно: лишь тот, кто отлично разбирается в премудростях жизни, способен по-настоящему глубоко понять кинематограф. Исследователей кино объединяет фанатичная любовь к нему. Я не являюсь исключением. Однако если внимательно изучить биографии большинства кинодеятелей, то легко можно заметить: в жизни они не всегда способны проявлять такую же свободу нравов, какую без труда демонстрируют на съемочных площадках или провозглашают в своих фильмах. Многие из них — откровенные невротики. Некоторые вообще страдают шизофренией в скрытой форме.
Со мной все обстояло иначе. Ажиотаж вокруг звезд кинематографа всегда напоминал мне поклонение предков сакральным фигурам, незыблемым авторитетам, недосягаемым божествам. Преклонение современных людей перед чародейственным миром кинематографа имеет, по сути, ту же основу, что и преклонение перед глубиной собственных чувств. Зная это, я всегда умело контролировал свои эмоции, предпочитая оставаться сторонним наблюдателем и никому не позволяя вовлекать себя в глубинные переживания.
При всем том приобретенный мною опыт был настолько занимателен, что со временем назрела зудящая необходимость выразить его кинематографическими средствами. Обучение в Сорбонне и во ВГИКе, многолетнее общение с кинематографистами всевозможных рангов, регулярное участие в кинофестивалях в Канне, Оберхаузене, Берлине, Локарно и Римини, многочисленные киноведческие статьи и исследования позволяли уже взяться за осуществление заветной мечты.
Русская тематика стала модной практически во всех сферах искусства, и я тоже ухватился за нее. На протяжении целого десятилетия изучая характеры и повадки русских, наблюдая за их взаимоотношениями в многообразных предлагаемых жизнью обстоятельствах, я готовился создать кинобестселлер, кинохит — le chef d\ Êuvre des arts cinйmatographiques. Одним словом, шедевр — remarquable. Идею, понятно, вынашивал не один год.
Перестройка спутала все карты. В России наступил кризис кинематографа.
В аккредитации на Московский Международный кинофестиваль мне вообще было отказано. Места в делегации утверждались аж за восемь месяцев до события, но меня попросту проигнорировали. Несмотря на то что лучше меня русское кино не знал никто.
Это было мелкой местью некоего третьесортного режиссера, неизвестно за какие заслуги назначенного руководителем группы. Дело в том, что я дважды переходил ему дорогу. Не смог, ох не смог он забыть мне давней интрижки с его любовницей! Хотя скорее всего дело заключалось даже не в том покрытом мхом романе. Больнее, пожалуй, ранил его мой прошлогодний отказ лично ему, причем именно тогда, когда он перешел в иную ипостась. Он мне всегда был глубоко антипатичен: его внешняя и внутренняя заурядность раздражали безмерно. Поэтому, когда он предложил пойти с ним на сближение, я громко и публично высмеял его. Этого он, похоже, не смог пережить вдвойне.
Я никогда даже не задумывался, отчего именно мне он сделал тогда столь недвусмысленное предложение. Поводов, во всяком случае, я ему не давал.
Мне необходимо было следующим летом попасть в Москву. Во что бы то ни стало. Я приступил наконец-то к съемкам фильма по собственному сценарию. С рабочим названием — «Русская любовь».
Действие фильма разворачивалось в двух центральных российских городах и в Средней Азии. Павильонные съемки были закончены, все крупные планы и диалоги отсняты, поэтому нужно было срочно лететь — осматривать натуру и приступать уже к основной работе. В Москве, Санкт-Петербурге и Алматы. Я решил начать с Москвы.
Накануне позвонил Максиму, чтобы узнать, не смогу ли вновь воспользоваться его неизменным гостеприимством. На пару ночей.
— Отлично, Жерар, приезжай, давненько не виделись, буду рад, — искренне откликнулся Максим.
Я как бы невзначай поинтересовался: известно ли уже, кого прочат в председатели Московского кинофестиваля?
— Ходят слухи, что возглавить фестиваль следующим летом предложили небезызвестному тебе заслуженному деятелю культуры и бывшему нашему уважаемому зав. кафедрой.
— В самом деле? Хорошая новость! Как думаешь, он даст согласие?
— Думаю, его уломают. Лучшей кандидатуры явно не измыслить.
Максим сделал паузу и — со смешком — добавил:
— Ты, кстати, в курсе, что он теперь — супруг твоей бывшей пассии?
Вот как?
— Милый друг, это тоже слухи?
— Ты что, и вправду не знаешь? Она склеила его еще два или три года тому назад! Развела с женой, бросила своего питерского капитана, вернулась в Москву…
— И что теперь?
— Теперь на нем себе карьеру делает. Важничает страшно!
Похоже на нее. До чрезвычайности узнаваемо.
— А помнишь его мастер-класс? Кажется, после этого ты даже загорелся дисер у него писать. Потом что, передумал?
— Не передумал… просто не сложилось, — задумчиво отозвался я.
То, что я услышал, казалось невероятным. Профессор и чертовка?! Вот это поворот…
— А где они живут, не в курсе?
— В курсе. У нее.
— Вместе с родителями?
— Не совсем. Отец ее скончался вскоре после их соединения: два льва в одной клетке ужиться не смогли…
— Понятно.
Понятно, еще как теперь все понятно! В ближайшие дни мне непременно, просто необходимо к нему попасть! Главное, чтобы он оказался в Москве и был не сильно занят. Нужно любым способом заручиться его поддержкой и получить личное приглашение на кинофестиваль. Весьма недурно пока все складывается. Удачно даже, я бы сказал.
Вот только где найти номер телефона чертовки? Я ведь стер тогда все, что ее касалось.
В ярость впал. В буйство. Недопустимая слабость. Никогда нельзя позволять эмоциям брать над собой власть.
Проклятье, опять эта ноющая боль в низу живота. Стоит только немного понервничать…
Непременно надо показаться доктору перед отъездом. Месяца три уже, как испытываю подобный дискомфорт и частые позывы. Все некогда: пробы, съемки, суета… Теперь уж, похоже, деваться некуда.
Диагноз врача на этот раз прозвучал как вердикт.
Да, прежде док был не столь суров… Во всяком случае, давал мне шанс. И я его, помнится, правильно использовал. Тогда. С чертовкой. С тех пор прошло… с ума сойти — пять лет! Ничем серьезнее ангины я за эти годы не болел, и вот на тебе — застарелый недуг предательски напомнил о себе. Как не вовремя…
Что теперь? Отменить поездку? Лечь в клинику? Перенести сроки съемок? То есть — отложить дело жизни в долгий ящик? Ну, нет. Я столько лет шел к этому, я все уже спланировал… До такой степени увлекся своим будущим детищем, что даже забросил собственное здоровье! Забыл, что такое личная жизнь. К Мадлен не прикасался уже больше месяца. Пардон, гораздо дольше. Последний раз это случилось… да, где-то сразу после ее дня рождения. В последний день августа, если точнее. Нехорошо. А до того — ой-ля-ля — 14 июля. В День взятия Бастилии, точно помню. У меня тогда еще ничего не получилось. Все отвлекало — эти летающие самолеты, разноцветный дым, гул, стрельба, крики, хлопки…
Сдается мне, Мадлен себе кого-то завела, раз меня не тревожит. Впрочем, правильно делает. От этого предначертанного супружеского долга, от этого унылого нотариально заверенного интима просто тоска берет. Хорошо еще, что в брачном контракте хоть и указано: «Регулярно», но без уточнений — насколько. Иначе я давно бы числился в злостных штрафниках. Раз в месяц тоже ведь регулярно. Или еще лучше — раз в полгода.
Впрочем, это, пожалуй, перебор. Однако если подобная регулярность устраивает обоих — пуркуа па? В наших семьях у супругов-родителей всегда были отдельные спальни, вот мы с Мадлен благополучно и продолжили их славную традицию. Благо мне лично столь интенсивно, как прежде, уже не требовалось…
С годами, как это ни печально, сначала угасают страсти, а за ними постепенно и потребности. Такие однообразие, тоска и скука — эти отношения. В данной сфере уже мало что может меня удивить. Тем более растревожить. Взбудоражить. Возбудить. Заставить хоть что-то чувствовать, проще говоря.
«На брачном ложе гибнет не меньше надежд, чем в могиле», — заметил однажды мой любимый Бальзак.
По всей видимости, я действительно слишком увлекся своим фильмом. Вот в чем причина дискомфорта….
В Россию мне надо, в Москву! Только там я неизменно воскресаю.
Телефон… Вспоминай, Жерар, вспоминай! Он был удивительно простой: дважды повторяющаяся тройка цифр и пятерка в конце… Пятерку помню… В конце… Ну, а что в начале?..
— Жерар, дорогой, поторопись, самолет через четыре часа, такси ждет внизу, убегаю на лекцию, проводить не смогу.
— Спасибо, Мадлен, милая, в том нет нужды. Мои вещи собраны?
— Да, твой кофр внизу. Плащ с кашне — на вешалке.
— Ты звонила в аэропорт? Вылет подтвердили? Задержки нет?
— Все в порядке. Твой рейс сто двадцать пятый. Не забудь зонт!
Сто двадцать пять! Гениальное совпадение! Мой рейс — сто двадцать пятый, а московский телефон чертовки — 125-125-5! О, манифик!
— Добрый день, профессор. Мое имя — Жерар. Беспокою вас из Парижа. Могу я поговорить с вашей супругой?
— Одну минуту. Подождите, пожалуйста.
Глубокий, прекрасный, волнующий баритон. Женщины, наверное, до сих пор обмирают от этого голоса. (И не только женщины, черт меня подери.) Почему же он не стал актером? Интересно было бы узнать…
— Алл-о-о?
Забытая манерность, привет тебе!
— Бонжур, ма шерри! — бесцеремонно застаю чертовку врасплох.
— О, мон шер… — По тону слышно, что не ждала меня. — Какими судьбами?
Неисповедимыми судьбами, крошка. Сам не рассчитывал тебя услышать. Се ля ви!
— Я не вовремя?
Молчание. Собирается с силами. Надо ей помочь. Как-нибудь так ненавязчиво…
— Сколько лет, сколько зим!.. — Пожалуй, так.
— Какими судьбами? — переспрашивает настырно.
Ждет от меня запоздалого раскаяния, вероятно.
— Звоню из аэропорта. Через четыре часа я буду в Москве, мечтаю тебя увидеть и заключить в объятия. Что думаешь по этому поводу?
— И… и надолго в наши края? — Определенно тянет время.
— В Москве буду ровно два дня, затем лечу в Питер, оттуда вернусь еще на пару-тройку дней и — в Алматы… Дальше поглядим, как пойдут дела. Так ты готова меня принять?
Ну… скорее, скорее отвечай!
— Конечно, конечно, мы с мужем будем рады видеть тебя у себя. Правда, дорогой? — елейно обращается в безответную пустоту.
— О’кей! И когда?
После недолгой заминки получаю желаемый ответ:
— Мы ждем тебя к вечернему чаю.
Отлично. Я рассчитывал услышать именно это. Итак, полдела сделано. Пока я буду в воздухе, она придет в себя, все осмыслит и — захочет взять стремительный запоздалый реванш. Продемонстрировать, так сказать, свои достижения во всем блеске. Превосходно. Пусть и старается, и демонстрирует… Это самое лучшее прикрытие… Моя ГЛАВНАЯ цель не должна быть очевидной.
В аэропорту я купил «Chablis Grand Cru Bougros». Около пятидесяти франков. Ради такого события следовало раскошелиться. Можно было, конечно, купить и более дорогое, к примеру, «Chвteau Latour»,(«Chвteau Lafite Rotschild»), или мои любимые «Chвteau Mouton Rotschild» и «Chвteau Haut Brion», или в крайнем случае «Chвteau Margaux», но не хотелось чрезмерно показывать свою заинтересованность. Это могло вызвать подозрение.
В Москве шел гадкий колючий дождь. Хорошо, что Мадлен напомнила про зонт и кашне. Умница Мадлен. Как же я сам заранее не озаботился прогнозом погоды?
Прием был устроен эффектный, надо отдать чертовке должное.
Видно, не забыла меня, видно, крепко застрял я в ее душе, раз так расстаралась.
Как-то, правда, усохла она за эти годы… потеряла былой лоск… и упругость… Похоже, непростую борьбу пришлось ей выдержать, чтоб заполучить такого выдающегося мужа!