Мы ночевали у Соррильо. Ночь была удивительно мягкой и теплой. В шепоте и бормотании этих двух дочерей природы голос любви и человеческих переживаний звучал настолько сильно, что я готов был сойти с ума от волнения. Домой мы возвращались тоже втроем верхом на лошади. Из-за Сораймы мы двигались медленно. Я должен уехать через неделю после нарождения новой луны. Лали хотелось, чтобы я знал доподлинно, беременна она или нет. Прошлой луной у нее не было крови. Она боялась ошибиться, но если и на этот раз ее не будет, значит она с ребенком. Соррильо привезет мне одежду. Я должен буду одеться в деревне. Приходится повторяться, поскольку я, как и все индейцы гуахира, был совершенно голым. За день до отъезда мы втроем побываем у знахаря. Он нам скажет, оставлять мою дверь в доме закрытой или открытой. Ничего печального в нашем возвращении не было, даже если учесть положение Сораймы. Мои женщины предпочитали, чтобы все происходило в открытую и чтобы никто в деревне не подтрунивал над ними, думая, что я их оставил. Когда у Сораймы родится сын, она возьмет себе напарника и будет охотиться за жемчугом, чтобы скопить как можно больше к моему возвращению. Лали тоже будет ловить каждый день дольше обычного, чтобы как-то занять себя. Я очень сожалел, что не выучил больше дюжины слов на гуахира. Так много хотелось мне сказать им такого, чего не передашь через переводчика. Мы приехали в деревню. Первым делом следовало навестить Сато и извиниться за отъезд без предупреждения. Сато был благороден, как и его отец. Прежде чем я заговорил, он положил мне руку на горло и сказал: «Уйлу (молчи)». Новая луна народится через двенадцать дней. Еще восемь пройдет после новолуния. Итак, я уеду через двадцать дней.
Я снова принялся изучать карту, рассматривая варианты обхода деревень. За этим занятием на память мне пришли слова Хусто. Где я обрету большее счастье, чем здесь, где меня все любят? Не навлекаю ли я на себя несчастье, возвращаясь к цивилизации? Будущее покажет. Три недели пролетели, как одна. Лали убедилась, что забеременела. Теперь меня будут ждать двое или трое ребятишек. Почему трое? Ее мать дважды родила двойню. Мы поехали к знахарю. Нет, мою дверь не надо закрывать. Следует только воткнуть поперек двери ветку. Гамак, в котором мы спали втроем, теперь должен свисать с самой высокой части потолка. В этом гамаке они будут спать всегда вдвоем, поскольку Лали и Сорайма теперь одно целое. Затем он усадил нас поближе к очагу, бросил туда зеленых листьев и минут десять окуривал дымом. Мы отправились домой и стали ждать Соррильо. Он приехал в тот же вечер. Всю ночь мы провели за разговорами у костра рядом с моим домом. Через Соррильо я сказал пару теплых слов каждому жителю деревни. На рассвете я вошел с Лали и Сораймой в дом. Целый день мы занимались любовью. Сорайма предпочитала позу сверху. Так она лучше чувствовала мое тело в своем. Лали обвивала меня, словно цепкий плющ, крепко удерживая меня в своем теле, которое билось и трепетало, как и ее сердце. Отъезд выпал на послеполуденное время. Я говорил через Соррильо:
– Сато, великий вождь племени, принявшего меня и подарившего мне все, я должен сказать тебе: я ухожу от вас на много лун, и ты должен отпустить меня.
– Почему ты хочешь оставить друзей?
– Я должен идти и наказать тех, кто преследовал меня, как зверя. Благодаря тебе, вождь, я нашел пристанище здесь, в твоей деревне. Я жил счастливо, ел хорошо, обрел благородных друзей и двух жен, которые зажгли солнце в моей груди. Но все это не должно изменить меня как мужчину и превратить в животное, которое, найдя однажды теплое и сухое убежище, остается там навсегда из страха перед борьбой и страданием. Я иду навстречу врагам; я иду к своему отцу, который нуждается во мне. Здесь я оставляю свое сердце в моих женах – Лали и Сорайме и в моих детях – плодах нашей любви. Мой дом принадлежит им и еще не родившимся детям. Если кто-то из мужчин забудет об этом, я надеюсь, ты, Сато, напомнишь ему. Назначь человека по имени Усли, который под твоим неусыпным оком день и ночь будет наблюдать за моей семьей. Я глубоко всех вас люблю и буду любить вечно. Я все сделаю для того, чтобы скоро возвратиться к вам. Если я погибну, выполняя свой долг, мои мысли устремятся к вам – к Лали, Сорайме, и моим детям, и еще ко всем индейцам гуахира, ставшим для меня родным народом.
Я долго стоял и крутил головой во все стороны, стараясь запечатлеть в памяти мельчайшие подробности идиллической деревни, приютившей меня на целых полгода. Это племя индейцев гуахира, наводившее страх вокруг как на другие племена индейцев, так и на белых, обогрело меня, дало возможность перевести дух, предоставило мне ни с чем не сравнимое прибежище от людской злобы и несправедливости. Там я нашел любовь, мир, успокоение для ума и величие души. Прощайте, гуахира, дикие индейцы с полуострова на стыке Колумбии и Венесуэлы! Ваша огромная страна, к счастью, не познала влияния соперничающих из-за нее соседних цивилизованных стран! Ваш необузданный, первобытный образ жизни и умение защищаться научили меня многому, что может пригодиться в будущем: лучше быть диким индейцем, чем магистром права.
Прощайте, Лали и Сорайма, мои несравненные женщины, порывистые и непредсказуемые от природы, непринужденные в своих поступках. Перед самым расставанием они собрали весь жемчуг в небольшой холщовый мешочек и передали мне. Я вернусь. Это решено. Когда? Как? Я не знаю, но обещаю, что вернусь.
На закате дня Соррильо сел на свою лошадь, и мы отправились в Колумбию. У меня на голове соломенная шляпа. Я шел пешком, ведя лошадь под уздцы. Индейцы, все как один, стояли, закрыв лицо левой рукой, а правую простирали мне вослед. Это означало, что они испытывают боль и не хотят видеть мой отъезд, а протянутая рука призывала меня возвратиться. Лали и Сорайма прошли со мной не более ста метров. Мне казалось, что вот сейчас они поцелуют меня на прощанье, как вдруг они резко повернулись и с громким криком побежали к дому, так ни разу и не оглянувшись.
Тетрадь пятая Назад к цивилизации
Тюрьма в Санта-Марте
Покинуть земли индейцев гуахира не представило никакого труда. Мы проехали пограничные посты Ла-Вела без всяких неприятностей. Тот путь, который для нас с Антонио оказался столь долгим и тяжелым, с Соррильо мы преодолели на лошадях за какие-то два дня. Не только сами пограничные посты представляли собой чрезвычайную опасность, но и вся обширная стодвадцатикилометровая зона, вплоть до Риоачи, откуда я бежал полгода назад.
В повстречавшейся нам таверне, где можно было поесть и попить, я провел свой первый эксперимент в разговоре с одним штатским колумбийцем. Соррильо при этом находился рядом. По его словам, вышло совсем неплохо: сильное заикание хорошо скрывало мой акцент и манеру речи.
И вот мы снова на пути к Санта-Марте. Соррильо должен меня оставить на полпути и вернуться домой.
Мы расстались с Соррильо. Решили, что будет лучше, если он возьмет лошадь с собой, поскольку владелец лошади должен проживать по конкретному адресу, принадлежать той или другой деревне, иначе он рискует попасть в неловкое положение из-за каверзных вопросов наподобие: «А вы знаете такого-то и такого-то? Как зовут мэра? Чем сейчас занимается мадам X? А кто у вас содержит погребок?»
Нет, лучше идти пешком; где-то подбросят на грузовике, а где-то подъедешь на автобусе. А после Санта-Марты можно будет сесть на поезд. Здесь для всех надо выглядеть forastero (чужаком), подрабатывающим чем придется и живущим где придется. Соррильо разменял для меня три золотые монеты по сто песо. Он дал мне тысячу песо. Хороший работник зарабатывал от восьми до десяти песо в день, поэтому этих денег мне вполне хватит на какое-то время. Я остановил грузовик, который следовал почти до Санта-Марты, крупного порта на побережье в ста двадцати километрах от того места, где мы расстались с Соррильо. Грузовик ехал за козами или козлятами – толком я так и не понял.
Через каждые шесть-десять километров – таверна. Шофер вылезает из кабины и приглашает меня выпить. Он приглашает – я плачу. И каждый раз он пропускает по пять или шесть стаканов крепкого. Я едва выпил один. К пятидесятому километру он был в стельку пьян. А может, больше, чем в стельку, потому что свернул не на ту дорогу, влетел в грязь, посадив в нее машину по самый задний мост. Колумбийца это нисколько не расстроило. Он полез спать в кузов, а мне предложил поспать в кабине. Я не знал, что мне делать. До Санта-Марты оставалось еще километров сорок. Когда ты с шофером, разные встречные-поперечные не задают тебе вопросов. И, несмотря на остановки, продвигаешься все-таки быстрее, чем пешком. Под самое утро я решил поспать. Забрезжил рассвет, значит времени было около семи. Появилась повозка, запряженная двумя лошадьми. Грузовик мешал проезду. И объехать невозможно. Поскольку я спал в кабине, меня, естественно, приняли за шофера и разбудили. Заикаясь, я разыгрываю из себя человека, обалдевшего спросонья, не соображающего, где он и что с ним.
Проснулся настоящий шофер и тут же вступил в словесную перепалку с возницей. Несколько раз принимались вытаскивать грузовик, но безуспешно – машина увязла крепко, зарывшись в грязь по самые оси. В повозке сидели две монахини в черных платьях и белых чепцах. С ними были еще три девочки. После долгого препирательства шофер и возница пришли к соглашению, что надо расчистить место в кустах, чтобы повозка могла объехать машину, направляясь одним колесом по обочине дороги, а другим – по расчищенному месту. Только таким образом можно было преодолеть грязный участок длиной в двадцать метров.
Шофер и возница взялись за свои мачете – специальные тесаки для рубки сахарного тростника; это орудие есть у каждого мужчины, которому приходится много ездить по дорогам. Они рубили подряд все, что стояло на пути, в то время как я собирал срубленные ветки и раскладывал их на глубоких и топких участках, чтобы колеса повозки не проваливались или не соскользнули в яму. Часа через два объезд был готов. Тогда-то ко мне и обратилась с вопросом одна из монахинь, сначала поблагодарив, а затем поинтересовавшись, куда я направляюсь.
– В Санта-Марту.
– Но вы же не туда едете. Надо возвращаться назад. Поедемте с нами, мы вас довезем почти до Санта-Марты. Останется каких-то восемь километров.
Отказываться было нельзя, это могло бы вызвать подозрение и выдать меня с головой. Мне очень хотелось сказать, что я останусь, чтобы помочь шоферу, но, натолкнувшись на языковый барьер, я предпочел самое простое: «Gracias. Gracias. (Спасибо)».
И вот я в повозке, сижу сзади с тремя девочками, а обе монахини устроились на переднем сиденье, рядом с возницей.
Мы тронулись и довольно-таки быстро проехали те злополучные пять или шесть километров, по которым пьяный шофер по ошибке зазря прогнал свой грузовик. Добрались до хорошей дороги и пустили лошадей легкой трусцой. В полдень остановились у гостиницы, чтобы перекусить. Девочки сели за один стол с возницей, я с монахинями – за другой. Обеим монахиням было лет по двадцать пять – тридцать. Обе белолицые. Одна испанка, другая ирландка. Ирландка осторожно и вкрадчиво задавала вопросы:
– Вы нездешний, правда?
– О да, я из Барранкильи.
– Нет, вы не колумбиец: у вас слишком светлые волосы, а что касается цвета кожи, то вы очень загорели. Откуда вы?
– Риоача.
– Что вы там делали?
– Электрик.
– О?! У меня там приятель из электрической компании. Его зовут Перес, он испанец. Вы его знаете?
– Да.
– Очень рада.
В конце обеда обе монахини встали из-за стола и пошли помыть руки. Вернулась одна ирландка. Она посмотрела на меня и сказала по-французски:
– Я не собираюсь вас выдавать, но моя спутница утверждает, что видела ваш снимок в газете. Вы француз, убежавший из тюрьмы в Риоаче, правда?
Отрицать было бессмысленно, если не хуже.
– Да, сестра. Я прошу не выдавать меня. Я вовсе не злой человек, как меня расписывают. Я люблю Бога и уважаю Его.
Появилась испанка. Разговаривая с ней, ирландка сказала: «Да».
Последовал быстрый ответ, которого я не понял. Они о чем-то размышляли. Затем обе встали из-за стола и снова прошли в туалет. Пока они отсутствовали минут пять, я лихорадочно обдумывал ситуацию. Не убраться ли мне отсюда, пока их нет? А может, остаться? Если они собираются выдать меня, то, уйду я отсюда или останусь, результат будет тот же. Если уйду, меня быстро найдут. Места здесь не очень лесистые. Полиции нетрудно выставить дозоры и установить наблюдение за дорогами, ведущими в города. Я решил довериться судьбе, которая до сих пор была ко мне благосклонна.
Монахини вернулись с сияющими улыбками на лице. Ирландка спросила мое имя.
– Энрике.
– Вот что, Энрике, поедемте с нами до монастыря, что в восьми километрах от Санта-Марты. Ничего не бойтесь – вы едете с нами. Не разговаривайте, тогда все подумают, что вы наш монастырский работник.
Сестры расплатились за свой обед и за меня тоже. Я купил зажигалку и двенадцать пачек сигарет. Мы поехали дальше. За всю дорогу монахини ни о чем меня не спросили, за что я им был искренне благодарен. А возница так и не догадался, что я говорю плохо. Во второй половине дня мы подъехали к большой гостинице. Около нас стоял автобус, на котором было написано: «Риоача – Санта-Марта». Я решил дальше ехать на нем. Подошел к ирландке и сказал ей о своем намерении.
– Это будет очень опасно, – ответила монахиня. – Прежде чем доберетесь до Санта-Марты, вам придется пройти через два полицейских поста, где от вас потребуют cédula (удостоверение личности), а в нашей повозке этого не случится.
Я сердечно ее поблагодарил, и все мои сомнения и страхи исчезли после этого как дым. Наоборот, какая удача, что я встретил этих монахинь. Как они и сказали, к вечеру мы достигли alcabale (полицейского поста). Проверяли автобус, следующий из Санта-Марты в Риоачу. Лежа в повозке на спине, я притворился спящим; соломенная шляпа надвинута на лицо. Девочка лет восьми, склонив головку мне на плечо, действительно спала. Когда повозка подъехала к черте проверки, возница остановил лошадей между автобусом и полицейским постом.
– Cómo están por aquí? (Как вы тут поживаете?) – спросила монахиня-испанка.
– Muy bien, hermana. (Прекрасно, сестра.)
– Me alegro, vámanos muchachos. (Рада слышать, поедемте дальше, дети.)
И мы спокойно отъехали.
В десять вечера другой пост, ярко освещенный электричеством. Две колонны автомобилей всевозможных марок. Машины подъезжают и справа, и слева, пристраиваясь в хвост очереди на проверку. Открываются багажники, и полиция проводит досмотр. Вижу, как одну женщину пригласили выйти из автомобиля. Она лихорадочно роется в сумочке. Ее уводят в здание контрольно-пропускного пункта. Вероятно, у нее нет cédula. В таком случае ничего не поделаешь. Пропускают по одной машине. Поскольку они выстроились в две колонны, нет никакой возможности проскочить без очереди под благовидным предлогом. Нет пространства для маневра. Приходится смириться и ждать. Я понял, что дела мои плохи. Перед нами небольшой автобус, забитый пассажирами до отказа. На крыше кузова чемоданы и коробки. Сзади в огромной сетке всевозможные пакеты, узлы с барахлом и прочая мелочь. Четверо полицейских подбадривают пассажиров, чтобы они поживей выходили из автобуса. В автобусе только одна, передняя дверь. Пассажиры выходят. У некоторых женщин на руках грудные дети. По одному их снова запускают в автобус. «Cédula. Cédula». Все протягивают полицейским свои пропуска с наклеенными фотографиями.
Соррильо не предупредил меня об этом. Если бы я знал, то заранее обзавелся бы такой карточкой. Дал себе слово, что если в этот раз пронесет, то не пожалею никаких денег на cédula и без удостоверения из Санта-Марты в Барранкилью не поеду. Барранкилья – большой город на побережье Атлантики. По справочнику в нем проживает двести пятьдесят тысяч человек.
Боже, как они затянули с проверкой этого автобуса. Ирландка повернулась ко мне:
– Лежите спокойно, Энрике.
Я даже разозлился на нее за это неосторожное слово – возница наверняка все слышал.
Подошла наша очередь. Повозка въехала на освещенный участок поста. Я решил сесть. Мне показалось, что лежать будет хуже: могут подумать, что я прячусь. Я сел, прислонясь к задней спинке повозки и уставившись в спины монахинь. Меня было видно сбоку. Соломенная шляпа надвинута на глаза, но не чересчур, не слишком вызывающе.
– Cóme están todos por aquí? (Как вы тут поживаете?)
– Muy bien, hermanas. Y cómo viajan tan tarde? (Хорошо, сестры. Почему так поздно едете?)
– Por una urgencia, por eso no me detengo. Estamos muy apuradas. (По срочному делу, поэтому не хочу задерживаться. Мы спешим.)
– Váyanse con Dios, hermanas. (Поезжайте с Богом, сестры.)
– Gracias, hijos. Qué Dios les proteja. (Спасибо, дети. Храни вас Бог.)
– Аминь, – сказал полицейский.
Нас спокойно пропустили, ни о чем не спрашивая. Через сотню метров повозка остановилась, и монахини на некоторое время скрылись в придорожных кустах. Когда ирландка снова оказалась в повозке, я растроганно сказал ей:
– Спасибо, сестра.
– Пустяки. Мы сами так перепугались, что у нас расстроились желудки.
В полночь мы прибыли в монастырь. Высокие стены, огромные двери. Возница поехал ставить лошадей и повозку на место. Трех девочек увели в монастырь. На ступенях монастырского двора разгорелся жаркий спор между двумя монахинями и сестрой-привратницей. Ирландка пояснила, что та не хочет будить настоятельницу, чтобы мне разрешили переночевать в монастыре. Здесь я совершил большую глупость, а следовало бы пошевелить мозгами. Надо было воспользоваться заминкой и уходить в Санта-Марту. До города оставалось всего восемь километров.
Эта ошибка стоила мне семи лет каторжных работ.
Наконец матушку настоятельницу разбудили, и мне предоставили комнату на втором этаже. Из окна виднелись огни города, маяк и огни бакенов на канале. Большое судно медленно выходило из гавани.
Лег спать. С восходом солнца в комнату постучались. Ночью мне приснился кошмарный сон. Лали раздирала себе живот прямо у меня на глазах, и оттуда кусками выпадал наш ребенок.