Музыкой и дорогой Глеб наслаждался еще пару минут, после чего на хвосте у него повисла полицейская машина, а еще через тридцать секунд она повелительно взвыла, принуждая Корсака прижать автомобиль к обочине и остановиться.
Глеб остановил машину и выключил радио. Из полицейской машины, остановившейся позади, вышел молодой светловолосый полицейский в форме ППС. Он неторопливо подошел к машине Глеба, остановился, пригнулся, чтобы лучше видеть лицо Корсака, и представился:
— Старший лейтенант Нечаев. Можно взглянуть на ваши документы?
— Легко.
Глеб достал из бардачка водительское удостоверение и страховочный талон и протянул все это полицейскому. Тот взял документы, внимательно их просмотрел. Уточнил:
— Отдыхать или по делам?
— На похороны родственника, — ответил Корсак.
— Родственника? — Он снова посмотрел на удостоверение Глеба, потом перевел взгляд на его лицо и спросил недоверчиво: — Вы родственник Бориса Алексеевича, директора нашего музея?
— Да.
Пару секунд полицейский о чем-то размышлял, подозрительно поглядывая на Глеба, затем поинтересовался:
— Надолго думаете задержаться?
— Нет, — честно ответил Корсак. — Как только церемония закончится, тут же уеду.
Глебу показалось, что мрачноватое выражение на лице полицейского сменилось выражением облегчения.
С чего бы это?
— Хорошо, — сказал полицейский, возвращая документы Глебу. — Приятного пути. И… примите мои соболезнования.
Глеб убрал документы в бардачок, кивнул полицейскому и тронул машину с места. Набирая скорость, он глянул в зеркальце заднего вида. Полицейский стоял на том же месте и, глядя вслед уносящейся к городу «бэхе», говорил с кем-то по мобильному телефону. Корсак почему-то подумал, что полицейский говорит о нем, и мысль эта была неприятна.
Еще немного, и ты станешь параноиком, Корсак.
Глеб включил приемник и сделал музыку погромче.
* * *Гостиничный номер, в который заселился Глеб, был так себе. Стены обшарпанные, мебели почти никакой. Зато с видом на городской парк.
Распаковав сумку и поменяв рубашку на свежую, Глеб уселся в скрипучее кресло, взгромоздив ноги на полированный желтый столик, и минут двадцать наслаждался чтением местной газетки «Полесская правда», которую ему сунул на входе в гостиницу портье.
Просмотрев разделы «Криминал», «Стройки нашего города» и «Поздравления», Глеб зевнул и посмотрел на часы. До начала похоронной церемонии оставалось еще полтора часа. Немного подумав, Корсак решил спуститься в гостиничное кафе и чего-нибудь перекусить.
Пять минут спустя он сидел за столиком и ел «картошку с грибами по-домашнему», запивая ее клюквенным морсом. Картошка была приготовлена отменно, морс тоже был выше всяких похвал, и настроение Глеба чуть-чуть приподнялось.
— Глеб? — окликнул его вдруг женский голос.
Корсак отложил вилку и поднял взгляд.
— Да, — с легкой растерянностью ответил он, глядя на окликнувшую его светловолосую женщину. — А вы…
Ресницы ее дрогнули.
— Глеб, это действительно ты?
— Да, — повторил он и внимательнее вгляделся в лицо женщины. Брови его приподнялись от удивления. — Кира?
Женщина улыбнулась:
— Она самая. Что, так сильно изменилась?
— Изменилась. — Глеб вгляделся в лицо бывшей одноклассницы. — Но не сильно.
— Я присяду?
— Конечно.
Пока Кира Бегунова усаживалась на стул, Глеб успел заметить, что она почти не располнела, и что морщин у нее на лице гораздо меньше, чем могло бы быть у женщины, миновавшей сорокалетний рубеж. Одета Кира была в темную юбку и голубую кофточку из тонкой шерсти.
— А ты постарел, — сказала Кира, в свою очередь разглядывая Корсака. — И седая прядь в волосах. Но тебе идет. — Она снова улыбнулась. — Из молодого красавца ты превращаешься в импозантного мужчину средних лет.
— Да уж, — усмехнулся в ответ Глеб. — Импозантности во мне — как в замшелом пне.
Кира засмеялась. Глеб тоже не удержался от улыбки.
— Я рад тебя видеть, Кира, — сказал он.
— Я тебя тоже. Что тебя привело в наш городок, Глеб?
Корсак посчитал нужным стереть улыбку с лица.
— Приехал на похороны дяди, — сказал он.
— Ах да, я слышала. — Лицо Киры стало грустным. — Этот пожар… Это так ужасно! Знаешь, мы с ним иногда виделись, с твоим дядей. И он всегда заводил речь о тебе. Он очень тобой гордился, Глеб.
Корсак хмыкнул.
— Было бы чем!
— Не прибедняйся, Глеб. Говорят, ты стал известным журналистом.
На это Глеб не нашелся, что сказать. Не мог же он признаться, что журналистика давно набила ему оскомину, что он много раз делал попытки уйти из этой профессии, но каждый раз — по той или иной причине — вынужден был возвратиться.
— Ты надолго сюда?
— Да нет. Завтра уезжаю. Посижу часок на поминках — и на вокзал.
— Остался бы на пару дней, — сказала она негромким и, как показалось Глебу, странным голосом. — Погулял по городу, по памятным местам.
Корсак вздохнул:
— Не знаю… Немецкая земля, немецкий дух… Тут для меня все какое-то чужое.
— Даже я?
Глеб сдвинул брови. Кира рассмеялась.
— Не парься, я шучу. А если серьезно — я рада тебя видеть.
— Да. Я тоже рад. Кстати, а что ты тут делаешь? — весело уточнил Глеб. — Это ведь гостиница.
— Это кафе, — улыбнулась Кира. — И я — его хозяйка.
— Вот оно что!
— Да. Ты уже видел Эльзу?
Вопрос ошарашил Глеба своей неожиданностью.
— Эльзу? — растерянно переспросил он.
— Только не говори, что ты ее не помнишь. У вас ведь, кажется, был страстный роман перед тем, как ты уехал.
Кира посмотрела Корсаку в глаза, и он не выдержал, отвел взгляд.
— Я редко предаюсь воспоминаниям, — сказал он. — Тем более — воспоминаниям юности. Да я, наверное, и не узнаю ее при встрече. Она, должно быть, стала похожа на свою мать? Такая же толстая, седая и язвительная?
— Нет, — сказала Кира, по-прежнему разглядывая его. — Эльза неплохо сохранилась.
— Значит, ей повезло. — Корсак глянул на циферблат наручных часов. — Мне пора на церемонию.
Кира вздохнула:
— Да. Прости, что я не иду — не люблю похорон. Твой дядя был хорошим человеком.
— Вполне возможно, — сказал Глеб, поднимаясь из-за стола. — Спасибо за вкусный обед. Увидимся.
— Обязательно.
Глеб кивнул Кире и зашагал прочь. Он чувствовал, что Кира, так же, как недавно полицейский, пристально смотрит ему вслед, и из-за этого ему было как-то не по себе.
5Выйдя на улицу, Глеб остановился, раскрыл рот и полной грудью хватанул студеный осенний воздух.
Эльза!.. Неужели все это было в самом деле?… Да, было. И сколько проклятых месяцев и лет, сколько невероятных душевных усилий понадобилось ему тогда, чтобы выбросить Эльзу из памяти. Хорошо, что прошло так много времени. Чертовски хорошо! Но хватит ли их для того, чтобы старая, давно затянувшаяся рана не открылась вновь?!
— Корсак!
Глеб вздрогнул и обернулся. К нему небрежной походкой приближался высокий светловолосый парень с веснушчатым лицом. На вид ему было лет тридцать с небольшим, и серое модное полупальто сидело на его тощем теле, как мешок на жердине.
Парень остановился и окинул Глеба с ног до головы холодным, неприязненным взглядом.
— Не узнаешь? — сухо спросил он.
— Нет, — ответил Корсак.
— Сергей Бегунов. Брат девушки, которую ты бросил двадцать с лишним лет назад.
— Сергей? — Несмотря на жесткие слова парня, Глеб не удержался от улыбки. — Черт! Когда я видел тебя в прошлый раз, тебе было лет десять.
— Двенадцать, — хмуро поправил Сергей. — Но это не имеет значения. Какого черта ты тут делаешь?
— Где это «тут»?
— Возле кафе моей сестры.
— Вообще-то здесь гостиница. И я в ней остановился. Логично для приезжего, правда?
Светлые глаза Бегунова сузились.
— Умничаешь?
— Констатирую, — спокойно сказал Глеб.
Несколько секунд они стояли молча, оглядывая друг друга. Первым молчание прервал Корсак.
— Серег, — мягко начал он, — давай не будем начинать встречу со ссоры. Если ты сердишься на меня из-за твоей сестры…
— Заткнись, — прорычал Бегунов. — Я не собираюсь тебе ничего объяснять. Я просто хочу, чтобы ты держался от Киры подальше.
Взгляд Корсака похолодел.
— Не думаю, что это тебя касается, — спокойно сказал он.
— Мне плевать, что ты думаешь. Просто свали отсюда, пока зубы целы.
— Ты мне угрожаешь? — иронично уточнил Глеб.
— Понимай как хочешь.
Корсак улыбнулся, и, увидев эту улыбку, Бегунов побелел от гнева. Кулаки парня сжались, и он сделал шаг к Глебу.
— Спокойно, Серега, — осадил его Корсак. — Спокойно. Ты же не хочешь, чтобы нас с тобой забрали в полицию за драку? Я тоже. У меня похороны, и я не могу их пропустить.
— Мне плевать, что ты думаешь. Просто свали отсюда, пока зубы целы.
— Ты мне угрожаешь? — иронично уточнил Глеб.
— Понимай как хочешь.
Корсак улыбнулся, и, увидев эту улыбку, Бегунов побелел от гнева. Кулаки парня сжались, и он сделал шаг к Глебу.
— Спокойно, Серега, — осадил его Корсак. — Спокойно. Ты же не хочешь, чтобы нас с тобой забрали в полицию за драку? Я тоже. У меня похороны, и я не могу их пропустить.
— Свинья ты, Корсак! — выдохнул Бегунов. — Ты хоть знаешь, что после твоего отъезда она вены себе резала!
Глеб замер с открытым ртом. Потом растерянно моргнул и пробормотал:
— Я этого не знал.
— «Не знал», — презрительно передразнил Бегунов. — Да ты даже позвонить ей ни разу не удосужился. А ведь она тебя ждала. Долго ждала. И даже ехать к тебе собиралась.
Глеб молчал, как громом пораженный. Но продолжалось это недолго.
— Ладно, — сказал Глеб. — Ты сказал — я услышал. А теперь прости, мне надо идти. — Глеб тронулся с места, намереваясь обойти парня, но Бегунов снова встал у него на пути. Корсак становился. — Выпей валерьянки, — посоветовал он парню. — Или настойки пустырника. Говорят, помогает.
— Сразу после похорон ты отсюда свалишь, — сказал Бегунов. — И это не просьба.
Он отошел в сторону, давая Глебу пройти, а потом, так же, как полицейский из ППС, и так же, как Кира, долго смотрел ему вслед.
Настроение у Глеба было мрачное. Известие о том, что Кира пыталась покончить собой после их размолвки, случившейся больше двадцати лет назад, его поразило. Впрочем, не настолько, чтобы он впал в депрессию и бросился просить у Киры прощения. В конце концов, он тогда тоже сильно пострадал. И может быть, даже сильнее, чем Кира. И еще неизвестно, чье сердце было по-настоящему разбито, а кто из них троих просто ломал комедию.
Кира… Эльза… К черту все это!
Кажется, я окончательно превратился в циника.
Глеб мрачно усмехнулся и постарался выбросить известие о несостоявшемся самоубийстве Киры Бегуновой из головы.
6Четверть века назад родители Глеба Корсака вынуждены были временно переехать в Полесск по причинам, которые сейчас могли показаться пустяковыми. Глеб провел в этом городе около года своей жизни. В ту пору он считал пребывание здесь чем-то вроде ссылки и без особой теплоты относился и к городу, и к его жителям.
Глеб всегда считал себя в Полесске чужим и без особых сожалений расстался с городом четверть века тому назад — с разбитым сердцем и тяжким грузом несбывшихся надежд.
И сейчас он чувствовал себя здесь таким же чужаком, как и раньше.
Глядя на восковое лицо покойника, Глеб вспомнил, что когда-то они неплохо проводили вместе время, разглядывая коллекции насекомых, гербарии, просматривая энциклопедии холодного оружия. Дядя Борис был отличным рассказчиком, и Глеб обожал слушать истории из его жизни. Многие истории были выдуманными (Глеб понимал это даже в детстве), но тем интереснее было следить за поворотами буйной дядиной фантазии, которая заводила его так далеко, что дядя Борис и сам часто казался удивленным.
…Возле гроба дяди Бориса стояли пожилые люди с лицами не столько печальными, сколько просто спокойными. Глеб знал, что похороны организовали какие-то приятели дяди. Вероятно, они сейчас и стояли возле «скорбного ложа».
У Глеба появилось острое чувство фальшивости всего происходящего, а вместе с ним и желание уйти отсюда.
Собственно, почему бы и нет? Никто ведь и не заметит.
Глеб решил, что этот план вполне осуществим, и собрался уже потихоньку повернуться, но в эту секунду рядом с ним появилась пожилая высокая женщина в черной шляпке с черной вуалью.
— Вы племянник Бориса Алексеевича? — тихо поинтересовалась пожилая дама.
— Да, — ответил Глеб.
— Почему же вы стоите здесь, а не у гроба?
— Я… не знаю.
— Идите, — шепнула пожилая дама. — Идите же!
И она легонько толкнула Глеба в спину. Делать было нечего, Корсак приблизился к гробу.
Борис Алексеевич Корсак лежал на своем скорбном ложе, как и принято покойнику, с величественным, строгим лицом. Ни удивления, ни страха, только горделивый покой. Словно за миг до смерти он увидел нечто такое, чего прочие, живые, и представить себе не могут, гордость за обладание новым знанием отобразилась на его лице.
Глеб вдруг вспомнил, как лет тридцать тому назад дядя Борис взял его с собой на немецкое кладбище.
День тогда был такой же пасмурный, как сегодня. Дядя, тогда еще молодой, легко загорающийся и любопытный до всего нового, приложил к надгробию кальку и стал заштриховывать ее мягким грифельным карандашом. Глеб с любопытством смотрел на то, как барельеф обретает на листе кальки грифельные контуры.
Барельеф был очень странный. Обычно на надгробных плитах был изображен ангел, иногда — Дева Мария с маленьким Иисусом на руках. А на этом камне была выбита голова какого-то звероподобного существа. На голове у существа не было ушей, а лицо (или скорее морда) было чуть вытянуто вперед.
— Кто это? — спросил Глеб у дяди, разглядывая таинственного монстра.
— Это? — Дядя улыбнулся. — Возможно, ангел.
— Он не похож на ангела, — усомнился Глеб.
— А ты видел ангела?
Глеб покачал головой:
— Нет.
— То-то же, — сказал дядя и продолжил работу.
— Зачем тебя это, дядь Борь? — спросил тогда Глеб.
— Люди вложили в это изображение душу и талант, — ответил дядя. — И свои представления о загробном мире. Если угодно — это визуальная метафизика. А значит — особый род искусства.
— И много у тебя таких картинок?
— Много. Сто сорок штук. Когда их будет двести — я попробую сделать книгу.
— И кому будет интересна такая книга? — скептически уточнил Глеб.
Дядя улыбнулся и ответил:
— Вероятно, таким чудакам, как я.
И сейчас, тридцать лет спустя, Глеб подумал, глядя на бледное лицо дяди: «Что ж, теперь ты и сам станешь частью этого «особого искусства».
— Можно закрывать? — тихо спросил у Глеба кто-то.
— Да, — машинально ответил он.
Какие-то мужчины накрыли дядю красной крышкой, а затем, включив шуруповерты, с отвратительным и неуместным жужжанием прикрутили крышку к гробу.
…Окончательно все закончилось минут через пятнадцать. Глеб стер с рук платком налипшую грязь (пришлось бросить в могилу пригоршню земли), протолкался сквозь толпу и торопливо двинулся прочь от холмика, заваленного пластиковыми венками.
— Молодой человек! — окликнул его кто-то.
Глеб остановился и обернулся. Это была пожилая дама в старомодной шляпке с вуалью. Пожилой седовласый мужчина в алюминиевых очках, одетый в темный костюм и белую рубашку, поддерживал ее за локоть.
— Вы ведь придете на поминки? — спросила дама.
Глеб замешкался с ответом, и пожилая дама твердо и не без упрека в голосе проговорила:
— Вы должны прийти. Таковы правила. Поминки будут в кафе «Ромашка». Это рядом с домом вашего дяди.
Глеб растерянно кивнул, повернулся и быстро зашагал прочь, унося в душе тягостное чувство пугающей противоестественности всего происходящего.
Лишь забравшись в машину и захлопнув за собой дверцу, Корсак почувствовал небольшое облегчение.
7Пожилая дама, с которой Глеб беседовал на кладбище, оказалась рядом с ним и на поминках. Корсак сидел от нее по левую сторону, а по правую — тот самый пожилой джентльмен, который держал ее за локоток на кладбище.
На этот раз дама подняла вуаль на шляпке, и Глеб, искоса ее разглядывая, отметил, что на морщинистом лице дамы остались некоторые признаки настоящей благородной красоты. Должно быть, когда-то она была сногсшибательно красива, подумал Глеб.
Кто-то из гостей поднялся и предложил всем сказать несколько слов о почившем. Желающие тут же нашлись. Все это были люди пожилые, невзрачные, и Глебу они казались на одно лицо. Говорили о том, что почивший был хорошим и приличным человеком, о том, что он никому не сделал зла, и все в таком же духе.
Глеб послушно подносил ко рту рюмку с водкой после каждого такого «поминального слова», и после третьей рюмки почувствовал, что начал потихоньку хмелеть.
— Глеб… — обратилась вдруг к нему пожилая дама. — Вас же зовут Глеб?
Корсак кивнул в знак согласия.
— Глеб, скажете о Борисе Алексеевиче несколько слов?
— А это обязательно? — уточнил Корсак.
Дама посмотрела на него с легким упреком:
— Вы ведь его самый близкий родственник.
— Ладно.
Глеб поднялся на ноги и негромко постучал вилкой по рюмке. Все присутствующие повернули головы в его сторону и приготовились слушать.
— Больше всего на свете, — начал Глеб, — мой дядя любил сидеть по вечерам в своем кресле на крыльце, потягивать коньяк и читать своих любимых немецких романтиков. Гете, Шиллера… — Глеб усмехнулся. — Если честно, я никогда не понимал этой его любви к немцам. Мне они казались слишком пафосными, формальными и фальшивыми. Но речь сейчас, конечно, не об этом. Мой дядя был хорошим человеком. И он не заслужил такой страшной смерти. Пусть земля ему будет пухом!