В Души, где мы больше года вели почти гарнизонную жизнь, я часто встречал Юстуса как в окопах, так и на постое. Он перешел на службу в пехоту, когда у гусаров ему стало скучно, и остался в моей памяти денди. Есть образы, которые врезаются глубоко, — это как раз тот случай: вот он, возвращаясь из боевого дозора, в предрассветных сумерках вальяжно шагает по деревенской улице. Вечером он с той же вальяжностью полубога угощал элитными импортными сигарами.
Англичане освободили его после четвертой попытки побега, потому что знали толк в спорте. С другой стороны, они стали его побаиваться. Однажды он, переодевшись девушкой, инсценировал самоубийство через повешение. Расчет был на то, что солдат, разносивший пищу, перережет веревку; затея была рискованной, но она удалась.
Оши Киус[24], который был с ним в лагере военнопленных под Вейкфилдом, рассказал мне эту и другие истории про него.
НА БОРТУ, 13 ИЮНЯ 1965 ГОДА
Около одиннадцати часов за нами заехал Вернер Трабер и отвез нас к судну. Гавани всегда возбуждают, во-первых, как царства титанов, масштабы которых превосходят человеческие, и потом как места с необычным оборудованием. Вдобавок зримое воплощение статических отношений — например, триста ватерклозетов, построенных в ряд на причале.
Друг и организатор этого путешествия препроводил нас на борт теплохода «Гамбург», где мы с ним еще и позавтракали. Каюту украшали розы от него и гвоздики от Юстуса, не забыты были и сигареты с виски. В этой «палате» нам предстоит прожить четыре месяца; она просторна, прекрасно обставлена, с двумя окнами, душем, туалетом и отдельной прихожей. Мы уже загрузили большой багаж.
Отплытие около четырнадцати часов, море спокойно. Вечером пришвартовались в Бремерхафене.
НА БОРТУ, 14 ИЮНЯ 1965 ГОДА
После завтрака работал.
Во второй половине дня по дамбе в город. Сначала в «Звериных гротах», узкой, но очень искусно возделанной полоске земли на берегу реки. Она показалась мне песчаной отмелью. Кроме огороженных площадок и плавательных бассейнов мы увидели вольер и аквариум, оба большие и в хорошем состоянии; очевидно, звери чувствуют себя здесь комфортно.
Новостью для меня оказалась павлиновая индейка[25] — создание, о котором я хочу собрать дополнительную информацию. Она и в самом деле составляет точную средину между самкой павлина и индюка. Вид смущает, потому что сглаживает привычные глазу различия.
Можно обойтись без традиционной полемики с теорией Дарвина, если принять в расчет идеальность времени. Произошло ли библейское «Да будет» мгновенно, или творение растянулось во времени — все это тактические различия и (notabene!) различия человеческого воззрения.
Из всех человекообразных обезьян вид шимпанзе особенно раздражает. В горилле утешает брутальная сила, в орангутанге — растущая космами шерсть. Шимпанзе напоминает добродушного моряка, на чьем лице оставила следы какая-то злокачественная болезнь. Весьма радует гиббон, непревзойденный лидер в гимнастике. Он проделывает мастерские номера; они свойственны ему от природы, а не заучены в мучительных тренировках. В придачу эротическая небрежность.
Одна мартышка, казалось, ссорилась с другой — или это была любовная игра? Малиново-красный прут торчал круто вверх. Ниже мошонка — небесно-голубая. Орган производил такое впечатление, будто его натерли светящимися пастельными красками.
Зоосады: это другой мир. Ребенком я чувствовал приближение[26] уже по дороге туда, когда до меня доносились необычные крики; так начиналась инициация. Ночью в церкви. Там Герман Пфаффендорф назидательно: «Ему же следует чаще подносить зерцало смерти».
Далее табличка с обетом: «Отец сказал: это чудесно. Хорошо, что я доверился».
РОТТЕРДАМ, 16/18 ИЮНЯ 1965 ГОДА
На исходе ночи мы бросили якорь в устье Мааса; место нашей швартовки оказалось занято. С утра сильный дождь, в то время как погрузочные работы продолжались. Чрево корабля поглотило огромное количество калийных удобрений, предназначенных для порта Суэттенгем, и множество самых разных товаров.
Во второй половине дня бушевал настоящий ураган; по старым кварталам города мы отправились к «Европейской мачте», высокой смотровой башне. Дома на судоходных каналах, из темного кирпича со светло обрамленными окнами, давали представление о прежнем характере города. Тут я ожил. Мои приоритеты: природа лучше благоустроенной земли, в городах старые строения лучше сегодняшних. Это вытекает из самой сути вещей.
С высокой башни хороший обзор. Многие гавани создают впечатление наносной земли в клеточку — так и эта.
НА БОРТУ, 19 ИЮНЯ 1965 ГОДА
По-прежнему в гавани Роттердама. Прояснилось. В этом году у нас лишь однажды выдалась по-настоящему прекрасная погода: на мой день рождения, а потом еще один раз, когда мы искали «баденгель»[27], хотя и не такая ясная. Мы топили до самого нашего отъезда 10 июня.
Сегодня немного «фёнит»[28], как сказали бы в Вильфлингене; работа не двигается. Даже написание писем дается с трудом.
Во второй половине дня снова en route[29].
НА БОРТУ, 20 ИЮНЯ 1965 ГОДА
Проснулись в гавани Антверпена. Я уведомил Анри Пляра[30], но не знаю, приедет ли он из Брюсселя.
У поручней. Суда в покое и в движении, раскачивающиеся краны и батареи нефтяных емкостей, зато персонала намного меньше, чем было видно тридцать лет назад. Реализовались видения Кирико[31].
Во второй половине дня в городе. Музей изящных искусств; на нижнем этаже произведения современной живописи. Я оставался там лишь несколько минут; фламандский характер ничего в течение столетий не выиграл. Остаются как раз те самые элементы, которые на юге и западе с самого начала отталкивали, только теперь они лишены фона, заднего плана. Смотри Бодлера и Леона Блуа[32]. Де Костеру еще удавались ретроспективные взгляды. Реализм во второй половине XIX века становится особенно топорным. При сравнении чувствуешь, что пропало.
Наверху старые картины, одна из самых великолепных коллекций, северный контраст к собранию Уффици. Здесь итальянцы представлены так же скудно, как там нидерландцы.
К сожалению, у нас было очень мало времени. Тут следовало больше наслаждаться атмосферой, чем вдаваться в частности. Сначала отдаешь честь большим, известным по каталогам, календарям и монографиям полотнам, потом незнакомым творениям знаменитых мастеров, чтобы наконец откликнуться на зов школ, в котором имя уже замолкает.
Полноту не нужно осиливать, ею, пожалуй, следует наслаждаться как таковой в анонимности ее прилива. Как проступает наружу безымянное и даже бесформенное, скрывающееся за именами и темами — это можно воспринять или смутно осознать даже за короткий срок, и выигрыш немедленно становится зримым, когда выходишь на улицу. Здесь я увидел множество физиономий, странных типов; трамвай, на котором мы возвращались, был полон ими. Картины заговаривали со мной; я отвечал. Теперь опять возвращалось эхо.
* * *Я ходил по залам, не задерживаясь нигде подолгу. И все же я не смог избежать властных чар мавританского князя в большом «Поклонении волхвов» Рубенса. Тут предстает Восток в своей простоте, своей необычности и великолепии. Мавританский князь; зеленый шелк одежд; богатство распознается по мельчайшим деталям.
«Изгнание из храма» различных авторов тоже не случайно бросилось мне в глаза. Оно иллюстрирует центральную тему нашего времени. Менялы проникли в те области, где до недавнего времени это было бы просто немыслимо. Своими банками и лавками они помогают одухотворению[33]; их мысли овладевают миром. Числа уничтожают картины; в храмах устанавливают вращающиеся двери. Один меняла изгоняет другого.
* * *Здесь я впервые увидел в оригинале картину, которая мне не нравилась уже в репродукциях: «Мария с ангелами и младенцем» Фуке. В ней отталкивает не маньеризм, а противоречие между сюжетом и демонизмом художественного исполнения с пламенными ангелами на заднем плане. Это производит такое впечатление, будто воздействие эйфорического и возбуждающего наркотика смешалось и выкристаллизовалось на картине.
НА БОРТУ, 21 ИЮНЯ 1965 ГОДА
В первой половине дня работал, после полудня снова в море. Я работаю параллельно над тремя рукописями: этим путевым журналом, потом над заметками общего характера, которые я начал по случаю семидесятилетия, и наконец над «Субтильной охотой»; там я добрался до «cicindela III»[34].
НА БОРТУ, 21 ИЮНЯ 1965 ГОДА
В первой половине дня работал, после полудня снова в море. Я работаю параллельно над тремя рукописями: этим путевым журналом, потом над заметками общего характера, которые я начал по случаю семидесятилетия, и наконец над «Субтильной охотой»; там я добрался до «cicindela III»[34].
Сегодня я снова задумался о постоянной и изменяющейся температуре крови: эта тема занимает меня с недавнего времени. Печь имеет смысл только в закрытом помещении. Равномерная температура, которая и сегодня еще наблюдается на обширных областях океана, могла сохраняться так долго лишь до тех пор, пока Земля была окутана оболочкой пара. Огромное количество воды, скорее всего, находилось во взвешенном состоянии. Наверно, моря занимали значительно меньший объем? Вместо них — огромные болота со своей флорой. Растения тоже поглощают много воды. Другая крайность — оледенение; целиком покрытая замерзшей водой планета. В итоге пустыня без воды и воздуха.
НА БОРТУ, 22 ИЮНЯ 1965 ГОДА
Под утро в Саутгемптоне. Третий раз в жизни я пересек Канал, как всегда ночью. Я вдруг проснулся и в окно каюты посмотрел на город, от которого был виден только овал пестрых огней, похожий на планетную систему. Некоторые вращались, другие мерцали, большинство же было неподвижно.
В гавани чайки с шоколадно-коричневой головой. У некоторых экземпляров концы крыльев казались черными, но точно я не разглядел. Дома справлюсь по «Петерсону». Между тем мне шлет привет Боденское озеро.
Среди доков машины кажутся крошечными — симптом того, что глаз привыкает к масштабам мира титанов.
Вечером беседы у поручней — так вчера с господином Беккером, одним из пассажиров, который рассказал мне, что владеет коллекцией оловянных фигурок и постоянно ее увеличивает, главным образом за счет литейных форм собственного изготовления.
Чтоб сэкономить олово и все-таки достичь известного разнообразия, формы изготавливают похожими на индийских богов. Всадник правой рукой размахивает саблей в пяти различных позициях, его лошадь выбрасывает пять передних ног. После отливки лишние части отпиливают и таким образом варьируют композицию. Разнообразие заложено в модели; для индивидуальности оставляется свободное место. Начинающий поступил бы наоборот. Для коллекционеров даже издается журнал.
Мне вдруг вспомнилась одна греческая басня: гигант упрекает Зевса за то, что тот поместил рога быку на голову, а не на самое сильное место, на грудь. На что Зевс: «Ты ведь даже не знал, что такое бык, пока я его не создал, а берешься меня поправлять».
* * *Для чтения в дороге я взял с собой Лихтенберга, и притом в подборке Герберта Нетте, 1962 год, издательство «Дидерихс». Этот необычный для наших широт ум стал занимать меня столь же часто, как Монтень, Бэкон и «Парерга»[35], и всегда не без пользы.
Польза эта зависит не столько от текста, сколько от тональности; чтение натягивает струны духа; скоро приходишь в такое настроение, будто выпил полбутылки шампанского.
Тестовый вопрос для учеников старших классов: почему сентиментальность Вертера противоречит тому духу, которым питается сентиментальность Лоренса Стерна? Где заканчивается Просвещение, где начинается эпоха «Бури и натиска»?
* * *Лихтенберг, стр. 30: «Что же такое самый плохой и самый прекрасный поступок, который ты, на твой взгляд, совершил в жизни? Тайный кабинетный вопрос».
Тут некоторым в голову скорее придет самый плохой поступок, нежели лучший — и, вероятно, еще не самый плохой.
Если мы в равной мере составлены из добрых и злых генов, например, со времен Каина и Авеля, то добрые все же распределены гораздо диффузнее. Зло порождает более яркие фигуры; преступление дольше сохраняется в памяти народов и отдельных людей. Смесь более или менее неопределенна. Если добру и удается чистое воплощение, то ему отвечает абсолютное зло; доходит до солнечных затмений в моральном мире. «Мессия», песнь вторая.
НА БОРТУ, 23 ИЮНЯ 1965 ГОДА
Ночью на море волнение. Поэтому сны становятся оживленнее. Вероятно, играют роль и другие климатические условия. Штирляйн:
«После таких ночей меня радует, что я нормально освобождаюсь от снов».
«Что же такого скверного ты увидела?»
«Я хотела зажечь лампу и вставила штепсель в глаза змеи».
«Согласен — картина не из приятных. Но какая-то соль в этом есть».
В общем, утренний разговор. Я же, напротив, беспрерывно вертел туда-сюда группы согласных звуков bl и pl, в связи со своим вечерним занятием. Кроме Лихтенберга я прихватил с собой «Немецкий словарь» и прочесываю лексику. Эта работа из тех, которую можно исполнять лишь по щепотке. То, что она продолжается и во время сна, не идет во вред, но утомляет.
* * *В числе покойников, которые время от времени снятся мне, — Фридрих Зибург[36]; он охотно появляется в период путешествий. Так и сегодня, а прошлый раз на траверзе острова Медвежий в поездке на Шпицберген. Или он тогда был еще жив? Впрочем, это, по крайней мере во снах, без разницы.
Список родившихся до 1900 года поредел; скоро останется лишь несколько перестойных деревьев. Кроме Зибурга я потерял Теодора Хойса[37] и Эрнста Бёрингера[38]; я стоял у могилы всех троих. Духовность, а также гуманность этого поколения иная — я не имею в виду ценность, просто с каждым уходит неповторимое. Наверно, это справедливо для любой эпохи — правда, в более спокойные времена кончину вида замечают меньше, чем кончину индивидуумов; уверены в своей непрерывности.
НА БОРТУ, 24 ИЮНЯ 1965 ГОДА
Читал Лихтенберга, работал над «Субтильной охотой», в Бискайском заливе: я проплываю его уже в третий раз, и он мне ни разу не показал зубы. А что он на это способен, я понял на примере небольшого судна «Ирис», на котором в 1935 году в обществе Магистра[39] направлялся в Норвегию и перенес все стадии морской болезни. Как я позже слышал, судно стало жертвой Бискайского залива; стюард, которому удалось спастись, рассказал об этом Александру[40] во всех подробностях.
В носовой части. Рассеченная волна наполняется массой воздушных пузырьков, и ее венчает белая пена. Вода под нею светло-зеленого цвета, в отличие от поверхности моря, которая поблескивает матовым кобальтом. Таким образом, воздух воздействует на воду подобно раствору, извлекая скрытые оттенки.
Волна как мотив. В ней исчезают различия между предметным и беспредметным видением, между силой и формой, движением и материей. Так видел Нольде[41]. Ее можно воспринимать и абстрактно, как Хокусай[42].
В утренние часы прошли мыс Финистерре. До самой ночи продолжалась серая погода, к которой мы уже привыкли, а теперь мы впервые радовались безупречно ясному небу.
Раскладка шезлонгов, наполнение плавательного бассейна, веселость персонала и гостей — такая внезапная перемена позволяет догадываться о мощи больших гороскопических трансформаций. Приветствие: «Ну, теперь совсем другое дело» и тому подобное.
Во второй половине дня по правому борту группа островов, Парего, если я правильно понял название. Одновременно слева португальская береговая полоса. Опорто; загодя приметил себе прекрасный, уединенный песчаный пляж.
НА БОРТУ, 25 ИЮНЯ 1965 ГОДА
Осмотр мостика. Эхолот, радар, радиостанция — какие изменения со времен Трафальгара, который мы сегодня прошли в первой половине дня! Потом был Гибралтар; погода, к сожалению, была настолько пасмурной, что мы видели лишь бетонные плиты и прочие уродливые сооружения на скалах. Приветствовал его как старый Гибралтарский фузилёр: «С Элиотом слава и победа!»[43]
В проливе появилась стая маленьких резвящихся дельфинов. Как получается, что вид именно этих существ будит такое сильное ощущение жизни? Видимо, из-за того, что движения чередуются, и животные нанизываются как жемчужины на ожерелье. А еще из-за того, что игра происходит на границе двух стихий. Уже древние радовались этому зрелищу.
Продолжал Лихтенберга, на палубе при хорошем солнце и спокойном море. В нем одинаково присутствует ассоциативная и комбинаторная способность. Ассоциативная охватывает все разом, всегда провоцируя охоту на образы или даже засаду, комбинаторная же выясняет суть вещей в последовательности. В одном случае дух действует по правилам искусства и наглядного представления, в другом — по правилам логики и знания; здесь образно, там последовательно. Здесь он прослеживает взаимосвязи, там — причины. Такое взаимодействие одного с другим вообще встречается редко.