Аммонитовый ряд отражается в ритме Вселенной; волна поднимается из зеркала, нарастает, захлестывает и снова откатывает. Свертывание из прямых линий до епископских посохов, турбин и спиралей, потом опять их разгибание — праформа через изобилие барочных вариантов возвращается к вторичной простоте. Это находит себя повсюду, в истечениях секунд и миллионов лет, во всех областях и стилевых разновидностях».
ВИЛЬФЛИНГЕН, 10 ЯНВАРЯ 1966 ГОДА
Ночью присутствовал при обсуждении ситуации на фронтах, генералы обменивались самокритичными замечаниями. Один сказал: «Я всегда недооценивал их уровень».
Как будто я видел это напечатанным — однако я спросил себя: имел ли он в виду уровень своих коллег или противника?
* * *Чтение: «Изида, журнал для всех любителей естествознания», Берлин 1880. Мне кажется, будто скромные печатные органы старых натуралистов проходят сквозь наш бетонный мир, словно угольные жилы; от них всегда исходит немного тепла.
Как курьез отметил объявление одного «оптового торговца заморскими птицами и другими животинами», Дж. Абрахамса из Лондона: «Постоянно ищутся животины монструозного или необыкновенного свойства, а кроме того карлики, великаны и другие экстраординарного вида люди любой национальности».
Такое б и Свифта развеселило.
ШТУТГАРТ, 17 ЯНВАРЯ 1966 ГОДА
Еще по поводу Лесного пути[291]. Идущий лесными тропами должен, намереваясь сделать что-то, учитывать экономию. Если допустить, что он активен в Ариостовом смысле, то есть, например, один на тысячу, то ему следовало бы либо вообще отказаться от активных действий, либо поступать соответствующим его положению образом. Если он хочет создать более комфортный климат, то вариант покушения отпадает с самого начала, поскольку оно пойдет на пользу властителю. Лучше анонимные проявления, которые свидетельствуют о превосходной живости ума и разрастаются по принципу снежного кома.
Но относится ли вообще улучшение климата к его задачам? Для него проще поменять климат или в пределах бессмысленного окружающего мира создать микроклимат, келью, в которой еще можно дышать.
Идущий лесными тропами хочет сохранить свою свободу, это его самый потаенный и прирожденный порыв. Он не может ему не следовать, говорит ли он или молчит, действует ли он или не действует.
Напротив, абсурдно мнение, будто его задача — защищать демократию. У одного на тысячу иные заботы, все равно, как называется конституция. Чего люди не знают да и не хотят знать: то, что они довольны состоянием несвободы. В наше время кроме демократии святее всего разве что армейский сапог.
Поэтому победители во Второй мировой войне, чтобы придать своим вымогательствам полную моральную силу, вынуждены исходить из двух противоречащих друг другу фикций:
1. Немцы полностью ответственны за действия и преступления своего правительства; они единодушно стояли за ним.
2. Это правительство было чисто тираническим; оно узаконило свои акты насилия махинацией с голосами и осуществляло их против воли народа.
В зависимости от того, нужно ли обдурить кого-то во внутренней политике или во внешней, используется та, либо иная версия. Когда во время корейского кризиса потребовалось увеличение наших вооружений, Эйзенхауэр принес немецким солдатам публичное извинение. Ханс Шпайдель[292]потребовал этого. Спрашивается, а не лучше ли нам было б остаться с дурной репутацией.
ВИЛЬФЛИНГЕН, 20 ЯНВАРЯ 1966 ГОДА
Со славой дело обстоит, как с кристаллами, которые нужно почуять в обломках породы. В большинстве случаев слава растрачивается раньше времени.
* * *Ночью на постановке «Сказок Гофмана». У меня наверху было только стоячее место; здание было переполнено. Внизу перед суфлерской будкой, скорее, даже в центре партера, стоял большой гроб из слоновой кости. Крышка медленно приоткрылась в ногах, и покойник начал спектакль арией.
* * *Во второй половине дня классификация рода Amphicoma[293], прежде всего, красивых видов, которые в марте 1961 года я собрал на Мёртвом море. У животных двойной волосяной покров, на это указывает название. Цветовая палитра от блекло-желтого до пурпурно-коричневого и темно-фиолетового. Угасшие было солнца при виде их вспыхивают опять.
ВИЛЬФЛИНГЕН, 27 ФЕВРАЛЯ 1966 ГОДА
Теплый февральский день. В лесу волчье лыко[294] в полном цвету. В саду весенник зимний[295] желтыми кругами расстилается на солнце, ранний крокус, подснежники, голубые зимовники[296]. Прогулка по лесу с Хайнцем Людвигом Арнольдом. Он заметил первую ящерицу. (В прошлом году на Шатцбурге только 30 марта.)
ВИЛЬФЛИНГЕН, 8 МАРТА 1966 ГОДА
Весенники «растягиваются» под полуденным солнцем. Во второй половине дня посидели с профессором Кальманом. Беседа об «особо важных персонах» его клиентуры, в том числе о папе. Вечером сажал репчатый лук и бобы. Несмотря на прекрасную погоду, земля была еще ледяной.
К Ханне Нагель: «То, что змея означает для Вас нечто исключительно страшное, пожалуй, понятно; она самый наглядный символ Земли и ее неразобщенной силы: жизни и смерти. Так объясняли ее народы и культы, акцентируя то одну, то другую сторону. Впрочем, на Вашей картине господствует, кажется, не только ужас, но и любопытство, ожидание, согласие.
Вы пишете: „Мраморные утесы я, к сожалению, не могу понять“. То же самое происходило со мной: представьте себе, непосредственно перед Второй мировой войной я увидел предстоящее, как зарево от пожара, и со всеми подробностями доверил увиденное бумаге. Я не мог его объяснить; только события дали мне ключ. Я думаю, Вы тоже найдете его, и верю даже, что Вы станете признанным иллюстратором книги». (Так и случилось. 30 декабря 1979 года.)
«Это мнение разделяет и профессор Кальман, в данный момент находящийся здесь в доме и заканчивающий хороший портрет. Он считает Вас нашим лучшим графиком. Итак, я займусь Вашим произведением, друг Дрексель тоже уже попросил более детальных разъяснений по этому поводу».
ВИЛЬФЛИНГЕН, 29 МАРТА 1966 ГОДА
Лицо спящего, грезящего, забывшегося в воспоминаниях. Иногда он улыбается; затем по челу его пробегают тени.
Как много есть переживаний, заданий и обязанностей, в которых мы отказали. Отказали: то есть не ответили, как это ожидалось. Отказали родителям, учителям, товарищам, друзьям и тем также, с кем мы встречались мельком. Легкие промахи, неловкости, надменности, упущения, злые поступки и неправедные деяния.
Ну ладно, все это теперь далеко позади, отступило на годы и десятилетия до самого детства. Раны, которые мы причинили себе самим и другим, давно зарубцевались. О многих вещах знаем теперь одни мы. Партнеры, сообщники, заинтересованные лица давно умерли; они еще при жизни получили от нас возмещение или простили нас. Лиц, знающих о содеянном, больше нет.
Мы искупили вину, но шрамы болят по-прежнему, и порой сильнее, чем болели раны. О том, что мы претерпели несправедливость, мы позабыли, но от того, что мы поступали несправедливо, нам никак не оправиться.
Чем же объясняется это копание в отживших пластах, неукротимое беспокойство? Во-первых, наверное, тем, что мы стали старше, моральная способность различения стала сильней. Но тогда нас должно было бы извинить воспоминание о наших хороших поступках. Однако этого не происходит. Почти как если б добро было делом само собой разумеющимся, мы проходим по нашему прошлому, словно по ландшафту, в котором различаем только неровности, низменности и пропасти.
Можно предположить, что подлинная картина прожитого нами благороднее и достойнее, чем мы сумели осуществить внутренней памятью; «осуществить» — значит: представить существующее. Ткется нескладно: мы перепутали нить судьбы. А пряжа была предназначена для лучшего.
Здесь наша сущностная личность устраивает суд над нашей исторической личностью и ее поведением. Боль нельзя успокоить временем; у нее другой смысл.
* * *Об этом Ницше в «Веселой науке»:
Но позволительно ли, впрочем, самооправдание, не относится ли оно к лазейкам? Хотелось бы думать, что оно обретает смысл только in articulo mortis[298]. Умирающий дарит его себе самому. Таинство его подарить не может; оно его подтверждает.
ЮБЕРЛИНГЕН, 30 МАРТА 1966 ГОДА
Чехов, 30 мая 1888 года[299], Суворину: «Требуя от художника сознательного отношения к работе, Вы правы, но Вы смешиваете два понятия: решение вопроса и правильная постановка вопроса. Только второе обязательно для художника. В „Анне Карениной“ и в „Онегине“ не решен ни один вопрос, но они Вас вполне удовлетворяют потому только, что все вопросы поставлены в них правильно. Суд обязан ставить правильно вопросы, а решают пусть присяжные, каждый на свой вкус».
Но позволительно ли, впрочем, самооправдание, не относится ли оно к лазейкам? Хотелось бы думать, что оно обретает смысл только in articulo mortis[298]. Умирающий дарит его себе самому. Таинство его подарить не может; оно его подтверждает.
ЮБЕРЛИНГЕН, 30 МАРТА 1966 ГОДА
Чехов, 30 мая 1888 года[299], Суворину: «Требуя от художника сознательного отношения к работе, Вы правы, но Вы смешиваете два понятия: решение вопроса и правильная постановка вопроса. Только второе обязательно для художника. В „Анне Карениной“ и в „Онегине“ не решен ни один вопрос, но они Вас вполне удовлетворяют потому только, что все вопросы поставлены в них правильно. Суд обязан ставить правильно вопросы, а решают пусть присяжные, каждый на свой вкус».
То же касается и «Карамазовых», вообще всех романов. Результат заключается не в решении, а в проблеме. Тем произведение мастера отличается от работы подмастерья.
ПОРТО, 17 МАЯ 1966 ГОДА
После завтрака на пляж. Дорога между могучими эвкалиптами по узкой, окруженной крутыми гранитными горами долине ведет от деревни к заливу. Здесь, рядом с холмом, на котором высятся развалины «Генуэзской башни», устье реки Порто[300].
Сначала мы поискали место для солнечных ванн и нашли его на плоском выступе скалы, до которой опять поднялись вдоль бурного горного потока. По склону поднимаются цветущие кусты дрока и лимона в рост человека, лавры и земляничники, остролистый падуб. У самого ручья растет пышная зелень, в том числе фенхель, голубой чертополох, парадизея лилиецветная[301], папоротники, кроваво-красный клевер, большие зонтики дикой моркови, очень статной здесь.
Вниз к пляжу. Вода еще действительно прохладна. Море рассортировало гранит. Видны следы его работы, от многотонных глыб, отколовшихся из массива, до кристаллических зернышек. Между утесом и кромкой пляжа выложена лента из пятнистых яиц страусов, уток, чибисов и жаворонков. Волна прибоя катала меня взад и вперед, гладкая галька массировала спину с почти непереносимой силой.
ПОРТО, 20 МАЯ 1966 ГОДА
На море волнение; волны изрядно нас покрутили; их удары стали жестче. Отдыхая на утесе после купания, я почувствовал, что начал весну с гриппа, который до конца еще не прошел.
Затем собирал гальку, плоские овалы: розовый, красный, ржаво-коричневый, цвета старого золота, зеленоватый, синий, фарфорово-белый — каждый вариант опять же с более темными и светлыми вкраплениями. В том числе ветвистые узоры, как у «мохового» агата. Мы развлекались, пробуя расположить их по системе, — игра, во время которой пластично выделяются различия логической и эстетической оценки.
Японский мост высокой дугой соединяет берега реки Порто. Обратный путь вдоль лагуны ведет через эвкалиптовую рощу со скелетоподобными стволами поваленных и высохших деревьев. В болотистом полумраке светятся кромки ирисов[302]. Заросли уставлены машинами и палатками кемпинга. Поступишь правильно, если будешь двигаться по нему насвистывая и напевая, чтобы не оказаться нарушителем спокойствия в сем натюрморте. Старые ивы на берегу идиллически украшены брусочками мыла, зеркалами, зубными щетками и помазками. Меньше понравилось мне, что лагуну, где я обычно ловлю рыбу маленькой сетью, сегодня затянуло масляной пленкой. Ведь средство, которым уничтожали личинки комаров, истребляло и всю другую живность, обитающую в воде.
Молодые эвкалиптовые деревья стройны, старые коренасты, листва их располагается ярусами. Вкрапления огненно-красных листьев напоминают хохолки и флаги. Они устилают дорогу мозаикой серпов, полумесяцев, петушиных хвостов и наконечников копий. Между ними серебристо-серые головки цветов — маковые коробочки с филигранной отделкой. Листья будто пропитаны грунтом, поэтому эта лента едва выделяется на фоне гранита, через который ведет дорога.
ПОРТО, 21 МАЯ 1966 ГОДА
Новое строительство и упадок здесь, похоже, уравновешивают друг друга: из земли торчат каркасы гостиниц и пансионов, номера в которых уже, вероятно, сданы. Каштановые рощи, масличные сады и виноградники, напротив, дичают. Не хватает рук для ухода и сбора урожаев; молодежь эмигрирует в индустриальные страны. Каштановая мука, прежняя пища народа, уже почти не употребляется; плоды выискивают полудикие свиньи.
Узкие террасы ниже «Коломбо», где во второй половине дня я собираю растения и так дохожу до самой реки. Тоже заросли, главным образом густой кустарник ежевики, который тянется вдоль каменных стен, перемежаясь плетями дикого аспарагуса. Пневая поросль фиговых деревьев еще плодоносит, и сквозь траву побеги обвивает виноградная лоза.
Я остановился возле старика, который на одном из участков закладывал грядку зеленого лука. Почва, должно быть, хорошая, потому что земля, казалось, струилась у него из руки как жирный, крупнозернистый нюхательный табак.
ПОРТО, 22 МАЯ 1966 ГОДА
В яркий солнечный день к Генуэзской башне, у которой, как у большинства этих старинных сторожевых вышек, отсутствует вход. Дозорные поднимались в нее по приставной лестнице, которую потом втягивали за собой через бруствер, формой она напоминает бокал, который сперва сужается и потом снова расширяется, образуя талию. Каменные стены вырастают прямо из открытой скалы. Они образуют единое целое, как если бы холм увенчали короной. Блоки скреплены надежным строительным раствором, о чем свидетельствует низвергнутый вниз тесаный камень с остатками креплений на стыке.
Ни на одном из островов Средиземного моря, даже на Балеарах и Родосе, я не видел такого богатого и пышного цветения macchia. Бесчисленные цветки, белые и желтые нивяники[303], некоторые из которых почти древовидные, ежевика, мак, ромашка, дрок, белый и красный ладанник[304], и на террасах издалека заметные каскады розовой герани[305]. Все они открылись и распустились, обратившись к солнцу. Круглые шапки цветов явно подражают ему. Чем их считать — зеркалами или символами великого светила? Признак радости или служения — их поворачивание по солнцу?
Появление семенных растений, обязанное дружеской поддержке со стороны насекомых — настоящее чудо в истории Земли. Совсем непохожие друг на друга творения вступили в эротическую связь, для этого образовались мириады органов. Это как если бы из первичной материи, бушуя, накатила новая волна самосознания.
Должно быть, то был великий праздник, когда Солнце, животное и растение сочетались таким способом браком. И в такие утра можно все еще ощутить отзвуки этого праздника.
ПОРТО, 23 МАЯ 1966 ГОДА
Незадолго до пробуждения отвратительная картина. Когда колосс лежит на земле, его окружают большие животные, ведомые приспешниками: гиены, волки, рыси и лисы. Потом делятся куски. Но одновременно из его внутренностей выползают личинки и черви и так густо покрывают его, что его форма, кажется, перестает быть различимой. Правда, без этого тоже не бывает очищения.
* * *Ежедневные солнечные ванны у ручья, с пеной пробивающегося сквозь грубые глыбы гранита, они освежают, как в долинах Гарца. Камень, и так красно-розовый, еще и подрумянен лишайниками.
У воды самшит, земляничное дерево[306], дикий инжир, высокие, уже отцветшие вересковые, в каменных стыках разрослась таволга[307], притворяющаяся папоротником, ее приятно перебирать пальцами.
Бабочки порхают вдоль ручья, внизу голубянки[308], между кустами золотисто-коричневый родственник перламутрового мотылька[309], а в высоте макушек зимородок.
Иногда попадается одна из переливающихся зеленым и черным ящериц, которых мне приходилось видеть и на Сардинии. Вытянувшись в длину или согнувшись аграфом, она нежится на маленькой скале в лучах солнца — недвижно, только пульсирует шейка: «Anken»[310], как говорит житель Нижней Саксонии.
Сквозь кроны остролистого падуба виден фрагмент Порто с Генуэзской башней, красными утесами и горами, покрытыми пятнами редкой macchia.
Место для мирного пребывания — находили его и другие, собиравшиеся, вероятно, пожить здесь, ибо на одном каменном блоке можно было прочитать: «Défense de camper»[311] и ниже: «Кемпинг запрещен» — мелкая, но видимо, неизбежная царапина на почти совершенной картине. Там, где речь идет о запретах, народы становятся полиглотами.
Во второй половине дня спуск к берегу реки до широкой галечной отмели. Скорпион, который не пожелал забираться ко мне в бутылку, как тридцать лет назад такой же на Касабланке, — на сей раз я уступил как более умный.