Затем он подверг критике ферму Кэмпбелла только лишь на основании бесед с некими местными фермерами – он признался, что сам эту ферму не посещал. Он сказал: «Кэмпбелл, помимо всего, выступает в роли рекламного агента или же его предприятие является рекламной кампанией, демонстрирующей трактора и сельхозтехнику от соответствующих производителей. Кроме того, он дешево приобрел эту технику. Вот так обстоит дело с зерновой фабрикой Кэмпбелла».
Таким образом, Осинский характеризовал идею создания крупных сельскохозяйственных ферм как мошенничество, а вовсе не как образец технически продвинутого земледелия. Вместо нее в качестве образцов для подражания он приводил примеры нескольких немецких ферм интенсивного земледелия, связанных с пивоваренными заводами и другими предприятиями, предлагая то, о чем говорил немецкий марксист Каутский.
В ответ партийный руководитель с Северного Кавказа Иванов заявлял, что доклад Осинского о прекращении работы некогда крупных ферм отражает капиталистические условия, неприменимые в Советском Союзе, и убеждал, что эффект от общей экономической консолидации на базе совхозов обязательно компенсирует высокие затраты на их создание.
Ответом на это замечание стала реплика Рыкова: «правильно». Муралов, заместитель наркома сельского земледелия РСФСР, ответил на критику Осинского в адрес экстенсивного земледелия цитатой из книги самого Осинского, посвященной американскому земледелию. В книге имелось документальное подтверждение неуклонного прироста производства зерна на крупных американских фермах на протяжении десятилетий, это дискредитировало критические замечания Осинского об экстенсивном земледелии. Осинский, сказал Муралов, не знает содержания собственной книги. Муралов также процитировал слова ведущего советского специалиста по засухам агронома Н.М. Тулайкова, на базе экспериментальных данных доказавшего, что до того, как вопрос истощенности почвы приобретет серьезное значение, зерновые культуры можно выращивать на одной и той же земле семь лет подряд.
Именно в этот момент Сталин решил вмешаться в дискуссию и дать ответ Осинскому. В своем выступлении он защищал проект создания совхозов, а также американскую модель, лежавшую в основе этой программы. Для начала он привел пространные цитаты из статьи Тулайкова, где тот описывал ферму Кэмпбелла, рассказывал о ее огромной площади в 38 500 га, о полной механизации производства и высочайшем уровне производительности. Затем Сталин, как и Иванов, заявил об отсутствии в Советском Союзе таких капиталистических условий, как частная собственность и рента. Поэтому в условиях советской системы крупные зерновые хозяйства «вообще не нуждались как в максимальной, так и в средней прибыльности для развития, а могли бы ограничиться минимальным уровнем рентабельности (а иногда работать даже без прибыли), что наряду с отсутствием абсолютной земельной ренты создает крайне благоприятные условия для развития крупных зерновых хозяйств».
В итоге он отметил, что новые совхозы наряду с колхозами и уже существующими совхозами могли бы выполнять роль экономической опоры для села, что позволило бы увеличить объем поставок зерна и, таким образом, избежать применения чрезвычайных мер.
Тулайков, гораздо более компетентный и знающий специалист в области сельского хозяйства, чем Осинский, в действительности был прав, а заявления Осинского на пленуме о крупных американских фермах были глубоко ошибочными. В США было намного больше крупных ферм, чем те три, которые он пытался посетить. Ферма А. Шарон действительно прекратила существование в 1920-х годах из-за споров, возникших между собственниками, но она была прекрасно организована и приносила прибыль на протяжении 42 лет своего существования.
Во время Первой мировой войны ферму Дальримпля временно поделили несколько фермеров только по причине прибыльности сдачи земли в аренду, но как только цены упали, многие из новых владельцев вернули свои наделы семье Дальримпль. В 1930-х годах площадь фермы вновь насчитывала более 10 000 га, она приносила прибыль и функционировала вплоть до 70-х годов прошлого столетия.
Что касается Кэмпбелла, он действительно рекламировал свой успех, но успех этот был вполне реальным. Томас Кэмпбелл-младший был невероятно одаренной личностью, автором кандидатских диссертаций по инженерному делу и юриспруденции. Будучи студентом, он руководил фермой площадью 1 600 га и сумел преодолеть первоначальные препятствия в виде засухи, неурожая и долгов, что позволило ему в начале 20-х годов превратить свою огромную ферму в невероятно успешное предприятие, функционирующее исключительно на основе механизированного производства зерна. В 1924 году он получил урожай пшеницы на миллион долларов, а его ферма продолжала оставаться крупной и урожайной вплоть до его смерти в 1966 году.
Ферма Кэмпбелла прославилась как крупнейшее и наиболее продуктивное зерновое хозяйство мира, а несколько иностранных государств, ознакомившись с его работами, приглашали его в качестве консультанта по модернизации ферм.
Тулайков, а следовательно, и Сталин были правы, говоря о Кэмпбелле следующее: «Его высокомеханизированное крупномасштабное земледелие создало прецедент, которому последовали фермеры США и многих других государств. Что бы мы ни думали об экологических и экономических последствиях крупного фермерства, масштабная механизированная фабрика-ферма стала образцом модерна в сельском хозяйстве – по крайней мере в аспекте культивации зерновых и прочих культур, а также многих видов скотоводства. Автономные диверсифицированные фермы, идеализированные Каутским, а позже и Осинским, вне всякого сомнения, стали важным достижением XIX столетия, но ввиду малого использования механизации и высокого уровня автономности они перестали вписываться во все более узкоспециализированные шаблоны поставок сырья, производства и переработки, характерные для современной пищевой индустрии.
Целью проекта по созданию совхозов был выход на производство 100 миллионов пудов (примерно 1,6 миллиона тонн) товарного зерна в течение нескольких лет на базе использования наиболее современной технологии. При этом ставилась задача – новые совхозы не должны вторгаться во владения крестьян. И действительно, программу воплощали именно по этим принципам, для чего было создано новое ведомство Зернотрест».
Столь обширная цитата оправдана тем, что сегодня эта давняя история уже мало кому известна. Но во времена, когда происходили описываемые события, производственный смысл создания крупного сельскохозяйственного производства был крестьянству в целом понятен, хотя и непривычен.
Обычная советская деревня эпохи НЭПа представляла собой царство середняка. Крестьянин обычно обрабатывал относительно небольшой земельный надел своими орудиями труда, своим тягловым скотом. Произведенную продукцию потреблял в основном сам, и на рынок поставлялось немного. Купить новые орудия труда середняк мог с трудом. Большая семья сама производила почти все ей необходимое: ткань, одежду, обувь, многие орудия труда и предметы быта, содержала недвижимость, заготавливала корма для одной-двух коров и лошадей. Поля часто располагались далеко от дома и были разделены на несколько участков, расположенных вдали друг от друга. Жизнь крестьян отравляли споры по межам с соседями, необходимость отдавать долги и недоимки по налогам.
Простая производственная кооперация давала надежду на то, что будет устранено множество факторов, сдерживающих производство. Например, небольшие наделы крестьян объединялись в компактные крупные поля. На крупном поле можно было использовать трактор, и даже простая обработка поля имеющимся тягловым скотом давала большую экономию времени, сил, скота. Находящиеся в распоряжении деревни земли и угодья можно было использовать эффективнее: ввести более качественные севообороты, нанять агронома, убрать межи, купить качественные семена. То же касается орудий труда, скота и хозяйственных помещений: исчезала необходимость в большом количестве хозяйственных помещений, скот, собранный в одном месте, вполне мог обойтись меньшими площадями, качественные орудия труда позволяли обработать большие площади, чем ранее. Кроме того, заготовка и хранение кормов большим коллективом могли быть организованы лучше, чем отдельной семьей.
Получить кредит от государства, заключить гарантированный контракт на урожай с заготовительными организациями, участвовать в крупной ярмарке, отвезти часть урожая в отдаленную местность, где его можно продать дороже, – все это (теоретически) было легче крупному хозяйству, чем отдельному крестьянину. Наконец, за счет обычной кооперации условия труда и быта крестьян теоретически должны были стать лучше: заболевший в страду отец семейства не оставлял семью голодать зимой, за детьми можно было установить надзор коллективно, пока родители работают в поле, можно было содержать школу, медпункт, строить местные дороги и мосты.
Получить кредит от государства, заключить гарантированный контракт на урожай с заготовительными организациями, участвовать в крупной ярмарке, отвезти часть урожая в отдаленную местность, где его можно продать дороже, – все это (теоретически) было легче крупному хозяйству, чем отдельному крестьянину. Наконец, за счет обычной кооперации условия труда и быта крестьян теоретически должны были стать лучше: заболевший в страду отец семейства не оставлял семью голодать зимой, за детьми можно было установить надзор коллективно, пока родители работают в поле, можно было содержать школу, медпункт, строить местные дороги и мосты.
Государство гарантировало закупку основной части урожая по гарантированным расценкам. То есть проблемы колебания цен у крестьян не было, возникала возможность планировать производство на много лет вперед. Государство создавало машинно-тракторные станции и по подрядам обрабатывало колхозные поля. Государство брало на себя помощь в агротехнике и ветеринарии, принимало ответственность за культурную политику и наведение порядка в деревне, обещало обеспечить школу учителями, медпункт – акушеркой, а может, и врачом, провести в деревню электричество, построить часть дорог и мостов, ирригационные работы в целом.
Ключевое место в обещаниях государства занимала поставка большого количества тракторов и иной техники, очевидно, производительной на объединенных полях. По мере подготовки молодежи государство обещало поставить колхозу специалистов – агрономов, электриков, ветеринаров, шоферов, трактористов, техников, учителей, врачей, строителей. Пока таких специалистов не хватало, в деревню слали городских рабочих, которые могли бы справиться с новой техникой.
Крестьянину-середняку можно было объяснить плюсы такой коллективизации. Для создания райской жизни крестьянам в деревне надо было лишь научиться работать сообща, навести порядок в своем хозяйстве, преодолеть собственный эгоизм, лень, пьянство, вороватость, кумовство, жадность, консерватизм... Это была утопия. Но эта утопия была единственным выбором, который власть предоставила крестьянам. Либо продразверстка, голод и война, либо колхоз и общинная жизнь всерьез.
Кулак против колхоза
У предложенной деревне модели коллективизации был естественный враг в самой деревне – кулак, производитель товарного хлеба, не нуждавшийся в общине и тем более в колхозе. Более того, кулак страдал от коллективизации. Кулак был не просто богатым человеком, поставлявшим продукты на рынок, он всегда был кредитором деревни, работодателем для бедняков, спасителем бедняков от голода и «страховым полисом» для середняка на случай болезни хозяина во время важных работ, неурожая, пожара, любого бедствия.
Кулак мог нарастить свое значение в деревне в том случае, если бы в него были вложены ресурсы, которые государство было готово влить в коллективизацию. Кулак мог и поля «округлить», если бы ему было позволено скупать землю у односельчан, и агрономов нанять, и трактор купить...
Выбор государства в пользу коллективизации, а не фермерского рывка столыпинского типа для модернизации сельского хозяйства, выбор в пользу колхоза, а не кулака был обусловлен далекими от крестьян соображениями. Но для деревни мотивация государства особого значения не имела, важен был сам выбор государства в пользу колхозов и поддержка государством именно колхозной линии в деревне.
Совместное существование колхоза и кулака оказалось невозможным.
Начав коллективизацию, государство почти мгновенно создало в деревне организованный социальный полюс, бросивший вызов кулаку-фермеру в борьбе за скудные ресурсы. Возможно, одной из основных причин атаки государства на кулака и педалирования сплошной коллективизации была необходимость получить хлеб для городов, где была развернута индустриализация, и для армии, чтобы предотвратить войну. С введением продразверстки коллективизация и началась. А затем отступать было уже нельзя – надо было быстро проводить коллективизацию, чтобы получить товарный хлеб за счет теоретических плюсов кооперации производства на селе.
В 1928 году в Западной Сибири как реквизиция зерна у кулаков была введена своего рода продразверстка. Метод сработал (редкий случай, когда Сталин выехал за пределы своего кабинета и дачи – в Западную Сибирь, – чтобы посмотреть собственными глазами на результаты эксперимента по разворачиванию «классовой борьбы» в деревне), и его распространили на весь СССР.
Реквизиции зерна первоначально мыслились как мера сугубо временная. В деревне по «сибирскому методу» были сформированы новые комбеды – комитеты бедноты, которые занялись разверсткой поставок зерна внутри деревень. Реально хлеб был в основном у кулака. Против кулака эта социальная политика и выстроилась.
Помимо патриотической и коммунистической идеологической установки действовал еще и чисто социальный принцип: план поставки хлеба надо выполнить, и если не взять хлеб у тех, у кого он есть – у кулаков, – то пришлось бы брать его у середняков, то есть заставить середняка голодать, так как хлеба у него хватало лишь на свою семью. Конфискации хлеба у кулака давали комбедовцам реальные премии из конфискованного имущества. В результате в деревне быстро возникал ожесточенно настроенный к кулаку центр власти и «классовая борьба» действительно весьма обострялась. В силу поддержки комбедовцев всей силой государственной власти именно коллективный бедняк выигрывал в начавшейся внутри деревни схватке.
Реквизиции помогли решить проблему снабжения городов в 1928 году, но уже весенняя посевная кампания прошла плохо, и в 1929 год СССР вошел с угрозой еще большего зернового кризиса. Кулак, а с ним и середняк сократили посевы. В городах ввели продуктовые карточки, и советское руководство приняло решение перейти от сибирского метода к сплошной коллективизации, опираясь на все те же комбеды, преобразуемые в руководство колхозов[7] .
Власть, принимая такое решение, руководствовалась следующим: поскольку зерна реально становилось все меньше, то в 1929 году его можно было изъять только еще большим, чем в предыдущем году, насилием. После изъятий 1928 года государство должно было либо отступать к новому НЭПу, либо усиливать изъятия зерна и форсировать коллективизацию. Крестьянин-фермер (кулак) государству уже не верил, так что новый НЭП был малореален – он скорее повлек бы за собой стагнацию производства хлеба и скорый голод в городах. Не было и оснований ожидать, что кулак в ближайшее время вновь начнет товарное производство хлеба: кулаки и середняки повсеместно сокращали запашку, переходя к почти «чистому» натуральному хозяйству. СССР сползал к большому голоду.
Конквест пишет[8] , что выход из подобной ситуации был возможен в виде менеджерских решений по повышению производительности труда в деревне, начиная с массовой замены деревянных плугов на стальные и т. д. Возможно, для деревни это оказалось бы действенным, но на деле было принято решение одним махом, революционным путем покончить за короткое время с отсталым сельским хозяйством и через сплошную коллективизацию перейти к крупнотоварному производству. Социальной опорой этого курса стал сформированный в ходе продразверстки утопический по идеологии социальный полюс деревни. Скорее всего устремления именно этого комбедовского полюса и сделали возможным переход к коллективизации.
Без коллективизации деревню ожидала очень жестокая форма возврата к фермерскому пути развития. Кулачество могло вернуться к товарному производству только в одном случае – при гарантированном политическом контроле над деревней, а диктатура кулака грозила значительной части деревни потерей земли и крайней нищетой.
Возврат государства к НЭПу означал голод в городах и ослабление государства в целом: часть регионов неизбежно превратилась бы в зоны гражданской войны и интервенции на границах. Но в большинстве советских деревень возврат к НЭПу означал расправу кулаков над комбедовцами, коммунистами, бедняками...
Одна из причин перехода к коллективизации – необходимость управлять возникшим в деревне в ходе продразверстки социально-политическим полюсом. Организованное «антифермерское» начало в деревне было тесно переплетено множеством нитей с местными органами власти, оно идеологически ощущало советскую власть своей, и если бы власть не пошла на удовлетворение его требований и ожиданий, то скорее всего страну ожидала бы гражданская война.
Не столь давно большевики одержали победу в Гражданской войне за счет того, что бедняки и частично середняки консолидировались против помещиков: когда в некоторых регионах в деревне возникла угроза голода – прежде всего в Поволжье, – «классовая борьба» в деревне обострилась; когда голод возник, бедняки-середняки стали социальной опорой большевиков, изъяли у кулачества часть хлеба; в ответ на угрозу возврата помещиков в случае победы белых бедняки поддержали совместно с бывшим кулачеством большевиков.