Массовый убой скота вызвал настоящую экономическую катастрофу. На VII съезде ВКП(б), состоявшемся в 1934 году, было объявлено, что потеряно 26,6 миллиона голов крупного рогатого скота (42,6 процента всего имевшегося в стране поголовья) и 63,4 миллиона овец (65,1 процента общего поголовья). На Украине было забито 48 процентов крупного рогатого скота, 63 процента свиней, 73 процента овец и коз. Скорее всего эти официальные данные были занижены[10] .
Трудозатраты на товарное производство перестали себя оправдывать, и крестьянин сокращал запашку, пережидая тяжелое время без денег – однажды государство в таком случае уже отступило, тогда появился НЭП. Крестьянин надеялся переждать, но городу взять продукты было негде. В такой ситуации либо город изымал зерно насильственно у крестьян, провоцируя локальный голод в деревне, либо голод перебрасывался на города, как было в 1917–1922 годах[11] .
Урожай 1932 года, за который крестьяне в массе своей получили предоплату, ожидался неплохой. Расчеты были сделаны на основании выборочных замеров по урожайности полей «в колосе», до уборки. Однако убрать урожай в полном объеме и сохранить его не удалось. Значительная часть урожая погибла от локальных засух, дождей и вредных насекомых, а также при некачественной уборке.
Неверный расчет привел власть к выводу: крестьяне массово прячут хлеб. Доводы местных органов власти об отсутствии хлеба во внимание не принимались. В СССР полным ходом шла индустриализация – города и стройки нуждались в продовольствии. Остановить индустриализацию, по мнению центра, было самоубийством всей страны. Центральные власти оценивали международную ситуацию как предвоенную.
Весной 1932 года голод охватил ряд регионов, включая Украину, но посевную провести удалось. Однако осенью по всей стране был собран крайне низкий урожай. Хлебопоставки, исходя из которых планировалось снабжение армии и городов, оказались выполнены менее чем наполовину. На Украине было сдано государству около 20 процентов госпоставок. Угроза голода в городах и в армии стала реальностью уже в октябре – ноябре. Было резко сокращено потребление продуктов в городах, а карточная система оставила ряд социальных групп горожан вообще без продуктов. Норма выдачи продуктов в городах составила в ряде случаев 200 граммов хлеба в день – уровень снабжения в блокадном Ленинграде. Киров своим решением санкционировал снабжение армии на территории Ленинградского округа из неприкосновенных запасов. Похожие явления начались по всей территории СССР. Был прекращен экспорт зерна за границу. Власть начала выбивать хлебопоставки любыми средствами.
Все меры власти сводились к почти полному изъятию всего продовольствия и его централизованному перераспределению. Во многих случаях отбиралось даже посевное зерно – его выделяли колхозам позднее, уже к посевной, весной 1933 года.
Осенью 1932 года последовало беспощадное распоряжение по всем регионам СССР: выполнить госпоставки. Регионы, выполнившие поставки хотя бы на 80 процентов, оставляли в относительном покое, а те, где госпоставки затягивали, заносили на «черные доски», что означало прекращение доставок в магазины промышленных товаров и установку запрета на перемещения в другие регионы. В зачет госпоставок колхозы и единоличники часто отдавали все зерно, включая семенной фонд[12] .
Наиболее сложной оказалась ситуация с госпоставками на Украине. Здесь к концу 1932 года не было выполнено и половины плана, соответственно репрессивные меры власти оказались особенно жестокими. Осенью 1932 года БССР и УССР одновременно получили распоряжение выполнить поставки любой ценой при примерно одинаковом уровне недопоставок.
Белоруссия в декабре выполнила поставки на 80 процентов, «черных досок» в ней почти не вводили, и не было изъятия всех продуктов в счет хлебозаготовок. На Украине изымали все. Подобная же ситуация сложилась на Северном Кавказе, в Нижнем Поволжье, в Казахстане. К Новому году у крестьян в этих регионах еды почти не было. Наибольший голод развернулся, естественно, весной, ближе к посевной[13] .
К февралю 1933 года московскому руководству стало ясно, что необходимо принимать меры по предотвращению надвигающегося громадного голода. 25 февраля власти распорядились «субсидировать посевное зерно» для следующего урожая – 325 000 тонн было выделено Украине. 15 марта госпоставки зерна на Украину были наконец официально прекращены, впрочем, реквизиции зерна поощрялись – якобы с целью вернуть необходимое «посевное зерно, украденное или незаконно распределенное», как сформулировал Постышев. Уже в апреле Микоян отдает в Киеве приказ отпустить крестьянам часть зерна из армейских запасов. Весной стали кормить тех, кто вышел на посевную. В конце мая, по имеющимся сведениям, смерти от голода в массовом масштабе практически прекратились, хотя коэффициент смертности по-прежнему оставался выше обычного[14] .
Эти меры привели к тому, что крестьяне даже в голодающих районах вышли на посевную, затем убрали и более или менее сохранили урожай, в сельское хозяйство пошла техника, общий уровень управления крупным сельскохозяйственным производством после всех чисток, сопровождавших коллективизацию, улучшился.
С каждым годом на производство стало приходить все больше квалифицированной рабочей силы из числа молодежи. Неурожаи и недисциплинированность больше не приводили к таким колоссальным потерям, как в начале коллективизации. Теперь, после уничтожения кулачества, голодом было уничтожено даже пассивное сопротивление. Бедняк победил, хозяйство стало продуктивнее, чем было до коллективизации. Угроза голода ушла вплоть до 1946 года, когда голод охватил в основном разрушенные войной районы бывшего СССР. Его преодолели достаточно быстро, и более голода территория бывшего СССР не знала.
Жизнь после голода
Советский коллапс 1932–1933 годов – беспрецедентное в истории человечества явление. Конечно, изначально коммунисты, начиная коллективизацию, готовились к тому, что «лес рубят – щепки летят», но голод 1932–1933 годов поставил под угрозу существование самого СССР. Голод пришел в города и в армию, была возможна внешняя интервенция, планы индустриализации СССР были поставлены под угрозу – этого начинавшие коллективизацию не планировали.
Осенью 1932 года ситуация фактически вышла из-под контроля центра. Несколько месяцев руководство СССР, похоже, искренне полагало, что столь низкий урожай, какой был заявлен к осени, невозможен в принципе. Сокрытие крестьянами хлеба рассматривалось как форма классовой борьбы, знакомая еще по эпохе Гражданской войны: кулак душит советскую власть «костлявой рукой голода». Поставленная задача найти в ямах хлеб была дополнена массовым террором по отношению к целым регионам.
«Черные доски» и коллективная ответственность за недопоставки хлеба были ответом города, интересы которого взялась отстаивать центральная власть. Центр рассматривал целые регионы как зоны своего рода Вандеи. «У мужичка хлеб есть» – несколько критических месяцев руководство СССР было в этом искренне уверено. Тем более что наименьший уровень госпоставок отмечался в зерноводческих регионах, а урожай, по изначальным оценкам, в этих регионах должен был быть неплохим, и в ямах действительно временами находили заметные объемы хлеба...[15]
Успех выбивания хлеба из большинства регионов СССР – за исключением Украины, Северного Кавказа и Нижнего Поволжья – осенью 1932 года укрепил советское руководство во мнении, что оно сталкивается с массовым саботажем. В рамках исповедовавшейся Сталиным и коммунистической партией доктрины об обострении классовой борьбы по мере строительства социализма такое видение ситуации было бесспорным. Из этого вывода логично следовал второй: местные органы власти в ряде регионов СССР готовятся атаковать центр, используя недовольство крестьян коллективизацией и националистические лозунги. Модель этой атаки в рамках доктрины классовой борьбы выглядела очень логично: местные власти или провоцируют голод на местах, или чаще покрывают сокрытие хлеба крестьянами; местные органы власти втянули в свой заговор руководство колхозов – часто в контакте со спецслужбами соседних стран и/или с оппозицией в крупных городах; задача заговорщиков – вызвать большой голод в армии и в городах, остановить индустриализацию, а затем взять власть в СССР и использовать эту власть для прекращения строительства социализма, то есть для возврата к «капитализму». Наиболее вероятной угрозой в этом плане был распад страны на националистические государства, по границам союзных республик.
К осени 1932 года, по мере потери контроля над ситуацией, угроза голода в городах и распада страны становилась все более реальной. Центр, в рамках политической логики, действовал «на опережение». Изъятие из деревни фактически всего зерна в октябре – декабре по всему СССР было главным эпизодом войны центра и регионов. Получив все зерно в свои руки, то есть получив в свои руки жизнь и смерть массы людей, центр смог перейти к политическому подавлению своих противников на местах.
К осени 1932 года, по мере потери контроля над ситуацией, угроза голода в городах и распада страны становилась все более реальной. Центр, в рамках политической логики, действовал «на опережение». Изъятие из деревни фактически всего зерна в октябре – декабре по всему СССР было главным эпизодом войны центра и регионов. Получив все зерно в свои руки, то есть получив в свои руки жизнь и смерть массы людей, центр смог перейти к политическому подавлению своих противников на местах.
В конце 1932-го – 1933 году во всех регионах СССР была развернута многослойная чистка. В деревнях была стимулирована новая фаза «классовой борьбы»: борьба с саботажем, воровством, вплоть до колосков в полях, обыски домов ради спрятанного стакана пшена. Все это ожесточило деревню, как никогда в истории.
Режим лагеря смерти в большинстве случаев в деревнях был установлен не войсками или ГПУ, а местными активистами. Активисты контролировали выполнение госпоставок и малейшие проявления сопротивления власти. Именно активисты, «коллективный бедняк», искали щупами у своих же соседей и родственников продукты в амбарах, огородах, сараях...
Этот режим дополнился чистками внутри самого «актива». В конце 1932 года началась массовая борьба с «проникновением кулака в колхозы». Чистка руководства колхозов наиболее масштабно прошла в тех местностях, где выполнение госпоставок было низким. Выдвиженцы первых лет коллективизации, допустившие столь мощное падение производства, заменялись новыми выдвиженцами, слабо связанными с давней деревней, ориентированными на вышестоящее руководство.
Чистке подвергались прежде всего те, кто поднялся на волне раскулачивания. Именно они составили костяк управленческих кадров деревни после уничтожения кулачества, и они же в ряде регионов СССР не справились с госпоставками. Заменяли их технократы, ориентированные не на классовую борьбу в деревне, не на идеологию, а на выполнение госпоставок и рост производства в колхозах[16] . С моральной точки зрения и те и другие были убийцами разных групп людей: одни убивали кулачество с его фермерскими ценностями, другие – «лентяев», воров, «саботажников».
История коллективизации – это в первую очередь история порождения деревней все новых волн убийц, до тех пор пока ситуация в сельском хозяйстве не стабилизировалась и не начался рост производства на новой коллективной крупнотоварной основе.
Роберт Конквест. «Жатва скорби», 1988 год«...В финале такой кампании активистов как бы переводили в другие села, а все продукты, которые они сами попрятали, конфисковались в их отсутствие. И когда 8 марта 1933 года их миссия завершилась, комбеды были распущены, а их членов оставили голодать вместе с прочими односельчанами. Когда активистам тоже выпало на долю умирать от голода, то жалости это ни у кого не вызывало. В селе Степановка Винницкой области местный активист, член отряда по конфискации зерна, всегда распевал “Интернационал”, начинающийся словом “Вставай...” Весной сельчане нашли его лежащим на дороге и издевательски закричали ему: “Эй, Матвей, вставай!” Но он почти тут же умер»[17] .
Чистка в колхозах в конце 1932-го – 1933 году вырывала деревню из рук органов власти уровня района и области. Произошел разгром своего рода «троцкистов» – революционных идеологизированных радикалов, перед этим выигравших собственную «гражданскую войну» с кулаками. Деревня во главе с «технократами» нуждалась в посевном зерне и иной помощи, а помощь находилась в распоряжении центра.
В конце 1932 года началась чистка аппаратов на уровне областей и республик. В ряде случаев она проходила под флагом борьбы с местным национализмом, в других случаях происходило укрепление местных кадров в противовес русским. Могли быть и иные комбинации. В конечном счете, похоже, центр реагировал на ситуацию в разных регионах по-разному, но в рамках одной общей установки: связь между выдвиженцами первых волн коллективизации, создавших угрозу голода в городах, и местными аппаратами должна быть разрушена. Вычищены должны были быть все – и выдвиженцы в деревнях, и связанные с ними местные кадры[18] .
В Казахстане чистка привела к провозглашению Казахской союзной республики на месте автономии, существовавшей в рамках РСФСР. На Украине столица была перенесена из Харькова в Киев, прошло уничтожение национально ориентированных кадров, выдвинувшихся в ходе политики «коренизации» в 1920-х – начале 1930-х годов.
Новые аппаратчики трансформировали националистическую идеологию. Во всех республиках рост городов и появление в деревнях школ сопровождались массовым использованием местных языков. Именно во время коллективизации и грандиозного уничтожения белорусских и украинских «нацдемов» в 1933 году произошел массовый переход в системе образования и СМИ к местным языкам, а сфера применения русского языка резко сузилась. Однако из националистической идеологии был едва ли не полностью изъят романтический, гуманистический компонент. Культуры были трансформированы в «социалистические». Субъектность наций мыслилась не абсолютной, как у «буржуазных националистов», а ограниченной, находящейся в контексте социалистических преобразований и скорее утилитарной, зависящей от потребностей момента. Например, необходимо ослабить кулака в Гомельской области Белоруссии – и вводится белорусизация, уничтожающая не столько русскую идентичность, сколько любую форму оппозиционности, а заодно и кадры, выдвинувшиеся в ходе предыдущих кампаний.
Точно так же и в УССР «коренизированные» кадры провели коллективизацию в деревне и довели ее до массового голода, а затем их обвинили в буржуазном национализме и уничтожили. При этом уничтожение одних кадров и замена их новой, местной же, волной выдвиженцев часто производились этническими евреями, затем также вычищенными. А уж выдвиженцы этих выдвиженцев в 1937–1938 годах беспощадно вычистили своих же радетелей без оглядки на их национальность.
Логика кадровых ротаций той эпохи имела свое обоснование: в ее основе лежала ориентация каждой новой волны на центр, против предыдущей волны. Центр, как правило, действовал быстрее, был квалифицированнее и беспощаднее, чем местные кадры.
Парадоксально, но еврей Хатаевич и поляк Косиор вычищают украинских «нацдемов» в 1933 году и проводят чистку в колхозах, одновременно обеспечивая превращение украинских городов в украиноязычные и массовое распространение украинской школы.
Или возьмем Казахстан: с одной стороны, беспрецедентные жертвы среди насильственно посаженных на землю кочевников-казахов, их массовое бегство за границу, с другой – казахская государственность на уровне союзной республики – субъекта СССР, казахизация школы и города, унификация литературного языка, казахизация включенных в состав Казахстана русских областей; уничтожение казахской интеллигенции и кадров, выдвинувшихся в 1920-х годах, и массовый социальный рост новой волны казахских же выдвиженцев[19] .
Однако подобные парадоксы вполне укладываются в рамки логики удержания власти центром в превентивной войне против региональных элит: центр реагировал более или менее успешно на реальную угрозу политического коллапса всей страны и успевал начать атаку на своих противников раньше, чем те проявились, при этом исход борьбы зависел от того, кто контролировал ресурсы территории, обеспечивавшие населению жизнь и смерть, и кто контролировал продовольствие. Центр сумел в этой борьбе победить.
Софья Налепинска-Бойчук. Пацификация Западной Украины, 1931 год
Глава III Украина: голод, но не голодомор
Политика завышенных планов
В схватке вокруг угрозы голодного коллапса СССР осенью 1932-го – весной 1933 года была одна важная особенность. Наиболее масштабным голод был именно в регионах, населенных в основном украинцами, или, точнее, в регионах, которые украинский национализм по языку относил к этнической Украине (территория УССР, часть Северного Кавказа, Южной России, Нижнего Поволжья). Почему это произошло?
Ход коллективизации на Украине изначально отличался от общего ее хода в СССР: она была проведена полнее, чем в РСФСР, и к середине 1932 года 70 процентов украинского крестьянства было охвачено колхозами (в России – 59,3 процента). Весной 1932 года начался голод, жертвами которого стали около полумиллиона человек. Летом крестьяне не голодали, однако в октябре – ноябре – после того как были подсчитаны необходимые объемы госпоставок, выдвинуто требование выполнить их в течение месяца и Украина госпоставки не выполнила – у крестьян изъяли почти все продовольствие. В том числе именно на Украине были пересчитаны в «хлеб» и изъяты все продукты[20] .
Роберт Конквест. «Жатва скорби», 1988 год«В обычных обстоятельствах Украина и Северный Кавказ поставляли половину всего рыночного зерна. В 1926 году, в год лучшего перед коллективизацией урожая, 3,3 миллиона тонн зерна (21 процент от общего урожая) было получено государством с Украины. При хорошем урожае 1930 года на Украине взяли 7,7 миллиона тонн госпоставок (то есть 33 процента урожая); и хотя на долю Украины приходилось только 27 процентов от всего советского урожая зерна, ее заставили сдать 38 процентов всех зерновых поставок.