Все так, но в этот вечер я почему-то никак не мог покинуть Сигей. Уже и все наши корабли обошел, и с дядюшкой Антигеном всласть потолковал (ох, и скучает коряга старая!), и тайком от прочих обсудил с кормчими Идоменеевых сторожевых кимб, насколько далеко можно уйти из нашей ловушки. Уйти – и вернуться.
...Пока только до Лемноса, дальше – стена. Тает Котел, но медленно, слишком медленно. Перестарался Крон-мертвец, слишком прочен оказался черный лед Времени! Когда мы с дядюшкой Психопомпом перемирие заключали, понял я: ОНИ тоже в ужасе. Легко вызвать тень из Тартара, а вот обратно загнать – поди попробуй!
А после и дело искать себе перестал. Сел прямо на песок, на горизонт уставился. Не уйду! Так и буду смотреть, чаек считать. Все привычно, все знакомо. Справа острые скалы Ройтейона, впереди – винноцветное море с черными пятнышками кораблей-сторожей. Слева три, справа три...
Нет, не три! Больше!
Дрогнуло сердце. Не зря ждал, не зря чуял!
Ветер (капризный Нот), дул прямо в лицо, от недальнего фракийского берега. Дул, раздувал паруса пентеконтер. Почему-то мне они показались черными – от бортов до «вороньих гнезд» на мачтах. Словно два корабля-ксена, мчавшиеся на всех парусах к нашему (нашему, ха!) берегу, и вправду плыли из Темного Эреба.
Бредовая, нелепая мысль белокрылой чайкой коснулась сердца. Эреб шел за мной. ТАМ устали ждать заблудившуюся Дурную Собаку.
И вот уже весла видать – лихо гребут, на полную выкладываются, и черные борта, и паруса (черные!)... Я встал, дернул ворот хитона, горько улыбнулся. Заждались, видать, там в Эребе?
Пентеконтеры неслись, перегоняя друг друга. Вот левая впереди, вот правая обгоняет, теперь обе вровень. Увлеклись, того и гляди на песок выскочат, к самым троянским стенам погребут! Засуетились дозорные, прибежал кто-то из гекветов, на всякий случай ведя подмогу. Я не слушал, не оглядывался.
Смотрел.
Черные корабли, черные паруса. Эреб-Прошлое вспомнил обо мне...
Золотой лик Геры Анфии смотрел на меня с паруса левой пентеконтеры. Золото на черном... Я помнил эти цвета с детства, с первых шагов по Глубокой улице. Золотая Гера Анфия, покровительница Аргоса Неприступного, сияла на щите моего деда, ванакта Адраста, прозывавшегося среди людей Злосчастным. С этим щитом дед ушел на Фивы. Там и остался щит...
...И черным, без единого проблеска, был парус корабля, что темнел справа. Черным, как щит Амфиарая Вещего...
Прошлое шло ко мне. Мчалось. Разбрызгивало покорную воду. И вот уже резные корабельные носы видать, и воинов, что стоят на палубах. И двух высоких плечистых парней – тоже таких знакомых...
Ткнулись черные носы в серый песок – в единый миг, в единую каплю воды из клепсидры. Двое спрыгнули вниз, на меня поглядели, друг на друга.
Шагнули...
Да, Прошлое шло за мной. Прошлое в сером эфебском плаще, прошлое в плаще черном, траурном...
В сером эфебском плаще шел ко мне погибший под Фивами дядя Эгиалей – знакомыми широкими шагами шел. Молодой, моложе, чем даже я его помнил. Шел, улыбался.
И темен, под стать плащу, был лик сгинувшего невесть где Алкмеона Заячьей Губы. Тоже молодого, чуть старше, чем мой вечный враг был в тот день, когда мы подрались с «пеласгами» на Глубокой. И не было больше у Алкмеона его губы заячьей. Исчезло уродство. Красивый сильный парень в траурном плаще...
Ударили в песок сандалии. Переглянулись те, что пришли за мной из черной пасти Эреба.
– Басилей Киантипп Эгиалид...
– Басилей Амфилох Алкмеонид...
– ...Радуйся, ванакт!
В один голос выдохнули. И улыбнулся я Прошлому.
– Радуйтесь, мальчики! Здесь нечему радоваться, но вы – радуйтесь!..
– Отец погиб, его убили в спину, – тихо рассказывал сын Алкмеона. – Перед смертью он велел передать тебе, ванакт: «Пусть наша вражда на этом кончится!» И еще он просил прощения за то, что сжег твой дом... Наша семья сейчас живет в Акарнании, у дальних родичей, на чужих хлебах. Что мне там было делать?.. Дядя Диомед, что вы не поделили с папой? Неужели этот проклятый венец?
И что тут ответишь? Мы стали с Алкмеоном врагами из-за того, что его стая пеласгийская играла в бабки на нашей Глубокой? Что он когда-то обзывал меня этолийской собакой?
Прощай, Алкмеон, мой родич, мой вечный враг! Жаль, не поговорили напоследок.
Хайре!
– А мне велел плыть сюда басилей Промах, – негромко добавил маленький Киантипп. – Велел спешить. В Аргосе... Не очень хорошо в Аргосе, дядя!
Это я уже понял. Как и многое другое – тоже плохое...
Заставил себя улыбнуться... рассмеяться.
– О делах потом, богоравные басилеи! Бой будет завтра, а пока... идемте-ка в гости. Сфенел Капанид, басилей Аргоса, нас, поди, заждался. У него для вас такие новости есть, такие интересные!...
И действительно: забился Капанид со своею Астартой в шатер, носу не кажет, повоюет – и обратно. Хоть бы разок пригласил!
...А мы и без спросу зайдем.
– Вот хорошо! – обрадовался наивный Киантипп. – Его жена как раз просила кланяться, привет передавать, письмо ему написала...
...В Аргосе плохо. Я решил не возвращаться, забыть, но для всех Диомед Тидид по-прежнему – аргивянский ванакт. Прав Алкмеонид – проклят этот венец!
Проклят!
– Э-э, ванакт Диомед! Какая радость, ванакт Диомед! Родичи приехали, пить будем, гулять будем, всю ночь радоваться будем, весь день радоваться будем! Твои родичи – наши родичи, твоя радость – наша радость! Ва-а-ах!
– Дому этому, и хозяину с хозяйкой – всех богов Олимпийских благовление! Зевс, Гера, Гестия, хай!
Пою я соловьем (не хуже Любимчика!), вино из чаши на пол проливаю – для НИХ! – по обычаю...
Была бы воля да желание, не смеялся бы я – хохотал. А так – только улыбаюсь. Ох, и вид был у богоравного Капанида, когда мы всем войском в его шатер ввалились! А Киантипп и вправду первым делом принялся приветы-поклоны передавать. И даже письмо «дяде Сфенелу» поспешил сунуть – от его богоравной супружницы письмо. Старалась, бедная, два папирусных свитка надиктовала.
А теперь сидит Киантипп-басилей, челюсть до пояса свесил... И чему это мы молодежь учим?
В общем, похохотать бы, но я только улыбаюсь. И то через силу.
...Плохо в Аргосе, совсем плохо! Успел мне Эгиалид кое-что на ухо шепнуть. Похолодели у меня руки...
Но это потом. А пока нужно здравицы провозглашать, улыбаться... на Астарту поглядывать. Конечно, никакая она не Астарта. Иное у нее имя, да только я его даже запоминать не стал. Успеется! Другое интересно. Ни разу не взглянула на меня беззаконная Капанидова супруга. Ни на меня, ни на Эвриала, ни на остальных. Сидит возле Сфенела-репконосого, в полог шатра уставилась, даже ликом своим набеленным-нарумяненным не дрогнула. Словно и вправду – идол золотой, не женщина. Но почудилось почему-то – уже знакомы мы с нею. Почудилось – перечудилось. Откуда?
А отчего это мой друг эту Астарту никуда не выпускает? Боится, что украдут – как Елену?
– Аргосу нашему Неприступному, всему отечеству нашему – богов Олимпийских благоволение! Да стоит земля наша вечно-вековечно! Гера Анфия! Гера Анфия! Гера Анфия! Хай!
Молодец, Смуглый, выше чашу тяни! А сейчас Фоаса-родича очередь, пусть про братство этолийско-аргивянское завернет...
Даже не смотрит Астарта. Даже бровью не ведет. Где же я мог ее видеть?
...А в Аргосе плохо. Я догадывался, но только не знал – насколько...
Ну и дивные вещи мне чудятся! Будто бы светильники в шатре кто-то нарочно так расставил, чтобы лицо Астарты все время в тени оставалось.
Что за мысли дурацкие?
– Пока никому, Киантипп! Понял – никому! Ни Сфенелу, ни Эвриалу... Как погиб Эматион?
– Лавагет Эматион... Дядя Эматион поехал на охоту. А потом сказали – кабан задрал. Кто поверил, кто нет. Это дядю-то Эматиона! Кабан?! А как его похоронили, Комет, сын дяди Сфенела, Лариссу захватил. Тихо так, ночью. У него ведь своя стая есть, немаленькая. А ванактисса Айгиала родичей собрала – всех Амифаонидов... Тогда дядя Промах вызвал меня и велел уезжать – немедленно.
– Ясно!.. Но ведь Комет – мальчишка совсем!
– Ему шестнадцать, дядя. Уже шестнадцать – как и тебе было, когда ты стал ванактом. Вы слишком долго не возвращались...
– Ты прав, Эгиалид. Слишком долго...
Прощай, друг Эматион, мой верный лавагет. Был ты стеной каменной, нерушимой. А теперь нет больше стены, и Аргоса у меня больше нет...
Хайре!
– Ну, а что тут, под Троей, дядя? Если бы ты знал, сколько раз вас уже хоронили! Двенадцать лет...
– Двенадцать?!!
– Ну... Ты был три года на Востоке, потом девять лет в Троаде. Двенадцать, без чуть-чуть...
– Дий Подземный!.. А под Троей... По-всякому, Киантипп. На войне – как на войне. Завтра расскажу. И покажу. Даже руками пощупаешь.
– Ну... Ты был три года на Востоке, потом девять лет в Троаде. Двенадцать, без чуть-чуть...
– Дий Подземный!.. А под Троей... По-всякому, Киантипп. На войне – как на войне. Завтра расскажу. И покажу. Даже руками пощупаешь.
– Знаешь, дядя Диомед, не хотел говорить... Увидел тебя – испугался даже. Я ведь тебя таким молодым помню!..
...А на чем это Комет Сфенелид с моей богоравной столковались? Усыновила она его, что ли?
– Ну, Тидид, ну, извини, ну, не обижайся! Она, басилисса моя, привыкнуть должна, она ведь пленницей была! Ты бы знал, чего ей пережить довелось! А я... А я без нее...
– Да ладно, Капанид! Потом познакомишь с... басилиссой.
* * *– ...Слушайте, мужи ахейские! Слушайте – и не говорите, что не слышали! По повелению вождя вождей богоравного ванакта Агамемнона, сына Атрея! Дабы не забылись подвиги наши под Троей, дабы увековечены были, дабы потомки ведали и чтили нас, богоравный Агамемнон, сын Атрея, ванакт микенский и всей Ахайи, всемилостивейше повелеть соизволил. Всякий, троянца либо союзника троянского в честном бою поразивший, особливо же в поединке славном, о том нам сообщить должен и представить свидетелей верных, числом не менее трех, дабы клятвой пред алтарем священным сие подтвердили. А без свидетелей верных тот поединок считаться не будет, чтобы бахвальство непотребное не поощрять, дабы истинные герои от прочих отделены были!..
– А старик-то наш совсем плохой стал!
– Чего, и вправду записывают?
– Точно! Сам видел. Сидит в шатре даматишка, гадкий такой, на поганку похож, нос в папирус уткнул, а вокруг, значит, толпа – героев. Я даже в папирус заглянул. Первым, понятное дело, Лигерон, он семь десятков с хвостом укокошил...
– Сам ты, дурень, с хвостом, не о том, болтаешь! Значит, так, парни, договорились: вы про меня, я про вас. Только чур я первый! Значит, убил я Сарпедона-ликийца и Агенора-троянца...
– Эй-эй, так Агенор этот до сих пор живой, ранен только!
– Пень ты амбракийский! Да кого это колышет? Запишут, что мертвый – будет мертвый, ясно?
– Сам ты пень! Хотя...
– Итак, ребята, запоминайте. Это – Идские предгорья. Прямо – склон, выше, за деревьями – стена. Она высокая, в три роста, но там есть место, где камни разобраны...
– Это что... Троя?
– Она самая, басилей Киантипп! А ты что думал, мы тут только в Скейские ворота лбом бьемся? Вечером я пойду наверх, вы будете внизу ждать. И чтобы тихо!
– Так мы сами... Ночью... Отряд небольшой... к воротам!
– Да мы к утру эту Трою!..
– Басилей Киантипп Эгиалид! Басилей Амфилох Алкмеонид! Ишь, герои-разгерои нашлись, без вас не додумались бы!..
– Ну, хоть бы шумнуть!..
– Я вам шумну! И не переглядываться. И зубы не скалить. Без меня полезете – уши оборву!
– Ну что-о ты-ы, дядя-я! Мы-ы послушны-ые-е-е! Мы-ы хоро-о-ошие-е-е!
– Я... Ладно скажу, Тидид. Накаркал я, дурак!.. Сегодня малыш поднялся на стену, возле Скейских ворот...
– Удивил, Одиссей! Я тоже ночью поднимусь – только возле Хеттийских.
– Ты что, не понимаешь, Диомед? Он просто взлетел – как птица. А стена там – лестницы не достают! И никто даже не удивился! Это – все...
– Не все, Лаэртид. Бог родится, если кто-то из нас сперва попробует крови – человеческой. Если ему принесут жертву – или он сам сделает это. И уж потом...
– Ты... Ты и это знаешь, Диомед? Ты знаешь об ЭТОМ?!
– Убьешь, меня, Любимчик?
– Нет... Не смогу. Пока...
Закат над Троадой, закат... Красный, словно упившийся нашей кровью, лик Гелиоса медленно опускается в потемневшее море. Вот сейчас коснется горизонта, замрет на миг, сольется с пылающим отсветом на воде...
И я вновь, в который, бессчетный раз понимаю – это и есть дом. Мой дом. Мне некуда возвращаться. И нам всем – некуда. Тешит себя Любимчик мечтою о козьей Итаке, не спит по ночам, вспоминает. Счастлив он, Одиссей Лаэртид. У него осталась хотя бы мечта!
...Двенадцать лет, о боги!
Нас не ждут. Нас забыли, мы призраки, выходцы из Тартара. Там, за морем, не родина, не Эллада – там Поле Камней. И только здесь, на залитой кровью земле – Дом.
И даже если призраки захотят вернуться, их не узнают, не пустят на хранимый богами порог отчего пристанища. Вернемся уже не мы. Вернусь не я...
После Армагеддона не будет ничего.
НИЧЕГО...
Хайре, Гелиос Гиперионид, приходи завтра, только молчи, не говори, что там за морем, в нашем покинутом доме. Нам, теням в Аиде, незачем знать это!
Хайре!
* * *Клятвы нужно соблюдать. И соблюдать точно: от слова до слова – и слово в слово. Вот, например, поклялся я на алтаре Зевса Листия, что и глядеть на соседскую жену не стану. Завязываем мы с нею, значит, глаза...
– Садись, Диомед, тут скамейка.
А можно и глаз не завязывать. Черная тьма вокруг, недвижная, глухая. Все окна завешены тканью тяжелой, все двери. А как иначе? Повелел Приам, козел старый, чтобы никто из мужей троянских с врагами без его дозволения не виделся.
Делать нечего – поклялись: НЕ ВИДЕТЬСЯ.
– Только имей в виду, Тидид: ты этим путем прошел, но ваше войско мы не пустим. Мы – не предатели!
Соблюдает Гелен Прорицатель клятву – слово в слово соблюдает. Не видит он меня – одна тьма вокруг.
Мы – тьма. И я – тьма.
Дышит темень, покашливает. Да не на один голос.
– Кто с тобою, Гелен?
...А вообще-то неплохо! Кто где, а я – уже в Трое. И не просто в Трое – на самом Пергаме-акрополе. Протяни руку – Приама-ванакта за бороду его козлиную уцепишь!
– Я буду говорить только с тобою, Прорицатель!
И снова дышит черная темень. Напряженно, трудно.
– Это... это я, Диомед!
Голос знакомый, да только...
– И кто же ты, о муж троянский по имени Я?
– Эней... Эней Анхизид...
Нет! ЕЕ сын?!
Вскочил, подумал... снова сел.
– Эней будет говорить от имени дарданов, – голосом Гелена отчеканила тьма. – Если мы начнем считаться кровью...
Не стал я спорить. Прав он, Гелен Прорицатель, все мы тут в крови по уши.
– Хорошо! Условия такие: пощада и свобода тем, о ком мы с вами договоримся. Приаму пощады нет, Парису пощады нет, семье Гектора пощады нет. Город будет сожжен!
Камнем стала тьма, гранитом. Наконец выдохнула в два голоса:
– Нет! Лучше умрем!
– Умрете! – согласился я. – Все! Дети, женщины – и ваши семьи тоже. Сдаваться на милость следовало раньше. А чем ты думал прежде, Прорицатель? Когда мы высадились, достаточно было просто отдать нам Елену...
...Наверное, нет. И тогда бы Крепкостенная не отделалась так дешево. Но сейчас, когда Фимбрийская равнина покрылась нашими могилами...
– Согласен!.. – Эней, с тяжелым вздохом. – Мои дарданы... Их осталась так мало!
Неужели плачет? Кажется, да. Слезлив он, наследник дарданский!
– Я тоже согласен, – Гелен, сквозь зубы. – Иначе мой отец погубит всех... Но я не все решаю, Тидид! Парис... Пока он жив...
Ясно! Парис... и еще НЕЧТО. Спросить? Нет, не скажет. Он – не предатель.
– Завтра, до заката, я должен услышать ваш ответ. И не шепотом – в полный голос. Тогда поговорим о тех, кто будет жить...
И снова молчит тьма, каменно, страшно. Что бы я делал, что бы решил на их месте? И представлять не хочется!
– Ты сжег Хаттусу, Диомед? Это правда? Там погибли все, даже дети?
Вопрос – как удар в лицо. Как сполох рыжего пламени над обреченными крышами.
«...И ты, Дамед, владыка жестокий!»
– Они открыли ворота, – выдохнул я. – Поэтому погибли не все...
Черная темень вокруг, черная тьма над обреченной Троей.
Мы – тьма. И я – тьма.
...Агамемнон обнимается с Приамом, Менелай жмет руку Парису, мы вместе с Энеем плачем над погибшими, а Калхант и Гелен дружно пророчат многие лета браноносным ахеянам и конеборцам-троянам.
И все будут живы...
Неужели и вправду, Ты, Ахве-Единый, создал нас по Своему образу и подобию? Неужели Ты таков, как мы? Почему Ты не повелишь стать нам иными, не повелишь возлюбить врагов своих? Или мы просто рабы – рабы пустых клятв, ненависти, злобы?
...И ответил Господь Противоречащему, сказав: «Поведай Мне, слуга лукавый...»
– Осторожнее, Диомед, грязно тут!..
Поздно! Я уже от души ударился плечом о какой-то выступающий из стены камень. Большой, острогранный. Грязный. А уж какие благовония были разлиты здесь!
– Там сейчас поворот...
Заботлив Эней Анхизид, ну, прямо нянька. Чуть ли не под локоток поддерживает.
Подземный ход. А может, и подскальный. Осторожный Гелен велел вывести меня из Пергама-акрополя именно им. Оно бы и полезно было (подземный ход! прямиком к Приаму-козлу!), да только что разберешь в темноте? Разве что Энеево сопение. И если бы только сопел, дарданец! Он еще и говорить пытается. Вот только у меня нет охоты язык чесать – с ЕЕ сыном.