Подводная лодка неизвестной национальности, вернее всего немецкой, словно невидимка, сопровождала их судно вместе с кувыркающимися дельфинами, этими «котятами моря». Но вряд ли была так же безобидна, как они…
4Неподалеку от Рервика напялился к ночи сильный густой туман.
Посоветовавшись с Олафсоном, капитан приказал стать на якорь под прикрытием одного из островков, чтобы не увидели невзначай с моря.
— Хоть и туман, а предосторожности не лишни, — пояснил он, отводя от лоцмана взгляд. — Радист перехватил тревожное сообщение. Эти немецкие лодки целой стаей рыщут неподалеку.
Олафсон сочувственно вздохнул.
Огни на верхней палубе были погашены, иллюминаторы плотно задраены. Люди ходили чуть ли не на цыпочках, говорили вполголоса.
Ведь лодка или лодки, всплыв для зарядки аккумуляторов, могли неожиданно очутиться совсем близко. А на воде слышно очень хорошо.
Сурово поступлено было с судовым щенком. Невзирая на его громкие протесты, щенка препроводили внутрь корабля, в самый отдаленный кубрик. Кроме того, к нему был приставлен матрос: следить, чтобы не выбежал наверх!
Щенок преувеличивал свое значение на корабле: лаял на все встречные корабли, на чаек, даже на волны. Учуяв в тумане подводную лодку, конечно, не преминул бы облаять и ее.
Олафсон постоял немного у обвеса борта, вглядываясь в туман, обступивший судно.
— Шли бы отдохнуть, херре Олафсон, — заботливо сказал капитан. — Приглашу на мостик, когда разойдется туман. Но сами видите: наверняка простоим всю ночь!
И впрямь делать наверху было нечего.
Вытянувшись на своей койке, старый лоцман представил себе, как в отдаленном кубрике злятся друг на друга щенок и приставленный к нему матрос. Ну и служба — щенка сторожить!
Олафсон усмехнулся.
Поскрипывала якорная цепь. С тихим плеском обегала судно волна.
Так прошло около часу. Лоцман не спал.
Вдруг он услышал крадущиеся шаги. Кто-то остановился у его двери. Постоял минуту или две, сдерживая дыхание. Потом — очень медленно — повернул ключ в замке. Олафсон был заперт!
Вот, стало быть, что! На этом корабле два пленника: щенок и лоцман!
Гнев овладел Олафсоном. Будучи чувствителен к лести, он тем острее воспринимал обиды. Каково? Его, прославленного лоцмана, «короля всех норвежских лоцманов», приравняли к глупому щенку-пустобреху!
Он хотел было запустить в дверь тяжелыми резиновыми сапогами, по одумался. Что пользы буянить? Двери заперты, надо выйти через окно, только и всего. Но уже теперь обязательно выйти! (Ко всему прочему, Олафсон был еще и любопытен.)
Каюта его, по счастью, помещалась в надпалубной надстройке. Он выждал, пока воровские шаги удалятся. Потушил свет. Со всеми предосторожностями, стараясь не шуметь, отдраил иллюминатор. Тот был достаточно широк, и Олафсон, кряхтя, пролез через него.
Не очень-то солидно для «короля лоцманов»! Но что поделаешь? Другого выхода нет.
Корабль стоит на якоре. На палубе — как в погребе: промозгло, холодно, нечем дышать.
Олафсон стоял неподвижно, раскинув руки, прижавшись спиной к надстройке на спардеке.
Он допустил ошибку. Нужно было немного выждать, не сразу выходить со света. Сейчас, стоя в кромешной тьме, он воспринимал окружающее лишь на слух.
Нечто тревожное происходило на корабле, какая-то нервная, суетливая возня. То там, то здесь топали матросские сапоги. По палубе мимо Олафсона проволокли что-то тяжелое. Кто-то вполголоса выругался.
Голос капитана — с мостика:
— Заперли лоцмана?
Голос Однорейсового Моряка — с полубака:
— Он заперт, как ваши сбережения в банке!
Смех. Олафсон сжал кулаки.
Его глаза постепенно привыкали к белесой мгле. Он уже различал проносящиеся мимо тени — силуэты пробегавших по палубе матросов. Потом — почти на ощупь — поднялся на несколько ступенек по трапу, чтобы увеличить поле обзора.
— Ага! Вот и он! — крикнули рядом.
Олафсон съежился.
Но это относилось не к нему.
На расстоянии полукабельтова внезапно, как вспышка беззвучного выстрела, появилось пятно.
В центре этого светлого пятна покачивалась подводная лодка. Туман обступил ее со всех сторон. Она была как бы внутри грота, своды которого низко нависали над нею, почти касаясь верхушки антенны.
— Кранцы за борт! — Голос капитана.
Но подводная лодка приблизилась лишь на расстояние десяти — пятнадцати метров и остановилась, удерживаясь на месте ходами.
Олафсон увидел, что матросы теснятся у противоположного борта. Значит, кранцы вывешивают не для подводной лодки. Для кого же?
Подводники, стоявшие в ограждении боевой рубки, окликнули капитана. Тот ответил. Разговаривали по-немецки. Олафсон понял, что ожидается приход еще одного корабля. Встреча с ним почему-то не состоялась в прошлую и в позапрошлую ночь.
— Англичанину полагается быть более аккуратным. — сказал капитан.
— Его могли задержать английские военные корабли. — ответили с лодки
Англичанина — английские военные корабли? Непонятно!
Вдруг в стороне моря сверкнул свет. Потух. Опять сверкнул. Морзит!
— Ну, наконец-то! — с облегчением сказал капитан.
Над головой хлопнули жалюзи прожектора. Он прорубил в тумане узкий коридор, и на дальнем конце его Олафсон увидел медленно приближавшееся судно.
Он не удивился, когда услышал всплески за бортом. Матросы поспешно выбрасывали из трюма часть балласта — освобождали место для груза. Приблизившись, второй корабль стал борт о борт с норвежским транспортом Завели швартовые концы. Ночью! В тумане! Маневр, что и говорить, нелегкий, но выполнен он был хорошо. Правда, в шхерах, особенно под прикрытием острова, волны почти не было.
Переброска груза с английского транспорта на норвежский совершалась при свете ламп, установленных в трюмах. Ковши со свистом проносились над головами подобно огромным зловещим птицам В воздухе дрожали, искрились мириады взвешенных водяных капель.
Люди двигались в этой светящейся мгле, как бесплотные тени, как души утопленников.
Олафсону захотелось осенить себя крестным знамением. Не чудится ли ему все это?
Матросы обоих транспортов работали в безмолвии, лишь изредка раздавались подстегивающие возгласы боцманов.
Олафсон огляделся. Подводная лодка переменила позицию — покачивалась уже с внешней стороны шхер, прикрывая оба транспорта от возможного нападения с моря.
Высокий материковый берег, по-видимому, не считался опасным. Олафсон припомнил, что поблизости нигде нет населенных пунктов.
Но все происходящее поразительно и необъяснимо! Ведь Англия и Германия находятся в состоянии войны. И вот здесь, в одном из закоулков шхер, сошлись вместе английский транспорт и немецкая подводная лодка! Их разделяет только норвежское судно, Норвегия нейтральна.
В разрывах тумана над головой, как проталины в снегу, чернело небо. Вскоре оно начнет бледнеть.
Подстегивающие возгласы сделались резче, темп погрузки убыстрился. Пар, верно, валил от торопливо сновавших взад и вперед матросов.
Зато Олафсон весь одеревенел — так он продрог, неподвижно сидя на своем насесте и боясь пошевельнуться.
Он не стал дожидаться конца погрузки и с теми же предосторожностями вернулся через иллюминатор к себе в каюту.
Утром его разбудил Однорейсовый Моряк.
— Капитан приглашает на мостик. Снимаемся с якоря, херре Олафсон, — подобострастно доложил он. — А как вам спалось этой ночью?
Олафсон покосился на его плутовато-придурковатую физиономию.
«Мне, знаешь ли, снился странный сон», — хотел было сказать он. Но вовремя удержался, промолчал.
5У Ставангера судно вышло из шхер, и обязанности Олафсона кончились.
Однако, уходя с мостика, он успел обратить внимание на то, что курс изменен: стрелка компаса указывала на юг, а не на юго-юго-восток.
— Пришла радиограмма от грузовладельцев, — сказал старший помощник, стоявший на вахте. — Груз переадресован из Копенгагена в Гамбург,
Гамбург? Этого следовало ожидать. Гамбург или Бремен! Не зря же околачивалась возле судна немецкая подводная лодка!
На мостик лоцман больше не поднимался, тем более что Северное море пересекли почти в сплошном тумане, идя по счислению, то и дело давая гудки, чтобы не столкнуться с каким-нибудь кораблем.
В Гамбурге Олафсон съехал на берег и расположился в гостинице — так опротивело ему на транспорте. Стоянка не должна была затянуться, к рождеству хотели быть уже дома.
По своему обыкновению, Олафсон коротал время в ресторанчике при гостинице. Там на второй или третий вечер его разыскал Однорейсовый Моряк.
Ногой он придвинул стул и, не спрашивал разрешения, подсел к столику. Лицо его было воспалено, остекленевшие глаза неподвижны.
— Наш капитан, — объявил он, — сделал величайшую глупость в своей жизни!
— Не понимаю.
— Уволил меня! Только что я немного повздорил с ним, и — бац! — он тут же выгнал меня. Чуть ли не взашей! Красиво, а?
Старый лоцман отхлебнул пива и глубокомысленно обсосал свои длинные висячие усы. Просился на язык невежливый вопрос: почему Однорейсовый Моряк считает это глупостью, да еще величайшей?
Но тот нуждался в слушателе, а не в собеседнике. Он болтал за двоих.
— Что это вы пьете? Пиво? А почему не ром? Другие готовы отдать жалованье и душу в придачу, что в ром не подмешано и капли воды! Или как там у вас? Вы отлично рассказывали в Киркенесе эту старую легенду. Кельнер! Рому!.. Да, так вот! Дурень капитан на коленях будет умолять меня остаться на корабле!
— Умолять? — недоверчиво переспросил Олафсон.
— Именно умолять! Иначе я, вернувшись домой, выложу все, что знаю о чем и об этом «Летучем голландце»!
От изумления Олафсон расплескал пиво, которое подносил ко рту.
— Тс-с! Тихо! — предостерег Однорейсовый Моряк. — Вы, стало быть, не узнали «Летучего голландца»? А ведь сами рассказывали мне о нем, и с такими подробностями!
Он откинулся на спинку стула и захохотал. С соседних столиков на него начали оглядываться.
Однорейсовый. Моряк перешел на шепот:
— Но вы же не могли ожидать, что «Летучим» явится вам во всем своем старомодном убранстве! С рваными парусами и скелетами на реях. Времена переменились, херре Олафсон! И вашему «Летучему голландцу» тоже пришлось изменить обличье. — Он значительно кивнул несколько раз. — Да, да! Та самая подводная лодка, которая сопровождала нас в шхерах!
Некоторое время он смаковал свой ром.
— Что же вы не пьете, старина?
Но у старого лоцмана отпала охота пить. То, что он услышал от Однорейсового Моряка, было непостижимо, чудовищно подло, и он, Олафсон, участвовал в этой подлости!
Дело в том, что на складах в Англии по каким-то причинам залежался никель, по-видимому канадский. Запасы его некуда было девать, владельцы, по словам Однорейсового Моряка, терпели огромные убытки. Между тем фашистская Германия остро нуждалась в никеле.
Посредниками в тайной сделке выступили норвежские судовладельцы. Так было зафрахтовано в Киркенесе судно с пустым трюмом.
В укромном месте, в шхерах, никель был перегружен из трюма английского транспорта в трюм норвежского — товар, так сказать, передан из-под полы.
Немецкой подводной лодке, прозванной «Летучим голландцем», полагалось в случае появления английских военных кораблей отвлечь их на себя и даже, если понадобится, вступить с ними в бой. Однако все сошло благополучно.
— Что-то не могу понять, — беспомощно сказал Олафсон. — Как же это? Английский никель — немцам! Ведь Англия воюет с Германией…
— Солдаты воюют, херре Олафсон, а торговцы торгуют. Запомните: бизнес не имеет границ!
Однорейсовый Моряк привстал, заглянул Олафсону в лицо:
— Эге-ге! Да бы совсем размокли, старина! — И си снисходительно похлопал сто по плечу, на что никогда не осмелился бы раньше. Но ведь теперь они были в одной воровской компании! — Вот что! — сказал он. швыряя на стол деньги. — Дождитесь меня! Я сейчас вернусь. Только заберу свои пожитки на корабле и, может, выругаю еще разок этого дурня капитана, если попадется по дороге. А потом будем веселиться и пить до утра! За ром платит Летучий Голландец. Правильно ли я говорю?
И он ушел, смеясь, натыкаясь на столики и с преувеличенной вежливостью бормоча извинения.
Но Олафсон не дождался Однорейсового Моряка.
В отделе хроники утреннем газеты он прочел о том, что, возвращаясь на корабль, бедняга забрел спьяна на дровяную верфь, свалился в воду и утонул.
Можно ли было в это поверить? Какой моряк, даже пьяный и даже ночью, не найдет дороги к своему кораблю?
Однако Олафсону не пришлось долго гадать над этим. Он был арестован в тот же день и без объяснения причин заключен в концлагерь.
Быть может, за Однорейсовым Моряком следили и разговор его с Олафсоном был подслушан?
6— Да, думаю, так оно и было, Джек, — прошептал старый лоцман на ухо Нэйлу, обдавая его нестерпимо жарким, прерывистым дыханием. — Времени у меня теперь хватало, мог вдосталь поразмыслить над всем этим. В концлагере я узнал, что вскоре после нашего рейса наци оккупировали Норвегию. Потом они заграбастали Францию вместе с Голландией и Бельгией. Английский никель пригодился! О, конечно, его было не так уж много в общей массе, но все же… Ты знаешь: из никеля делают наконечники для пуль! Да, летом тысяча девятьсот сорокового года сотни, тысячи английских и французских солдат полегли от английского никеля. В этом, Джек, и моя вина… доля вины!..
По временам Олафсона начинало трясти, и он умолкал. Едва лишь его отпускало, как он снова притягивал Нэйла к себе:
— Слушай, Джек! Люди должны были бы узнать о контрабандном никеле! Правильно? Все люди, весь мир! Но что я мог один? Пусть даже передал бы весть на колю. Кто бы им поверил? Трудно разве этим английским торгашам отпереться от любого обвинения, имея в своем кармане власть и деньги, суд, полицию, продажные газеты и наемных болтунов в парламенте? А я один против них и вдобавок заперт в концлагере!
И тогда я подумал о русских. Я хорошо знаю их! Еще до первой войны водил шхерами их посыльное- военное судно.
Был, помню, на нем один молодой мичман, славный малый и толковый. Часами был готов слушать меня. Особенно привилась ему история «Летучего голландца». Я хотел бы рассказать русскому мичману продолжение этой истории…
Олафсон попытался вспомнить фамилию мичмана, но не смог — у русских такие трудные фамилии. Он торопливо зашептал:
— Джек, русские прогнали своих капиталистов. В их стране не найдется никого, кто пожелал бы замять это подлое дела о контрабанде никеля. Поэтому о нем надо рассказать русским, только русским!
— Ты им сам расскажешь, дружище! — Нэйл заботливо укрыл Олафсона одеялом. — А теперь отдохни! Откровенность за откровенность! Я расскажу о своей встрече с этим «Летучим голландцем». Только уговор: не перебивать! Лежи спокойно, набирайся сил. Главное — выжить, дождаться прихода русских!..
СМЕРТЬ ПЕРЕД РАССВЕТОМ
1Шубин высадил десант в Ригулди на рассвете.
Берег вначале был плохо виден. Потом он осветился вспышками выстрелов, и торпедные катера смогли подойти вплотную к причалам.
Морская пехота, переплеснув через борт, хлынула на них.
За ревом моторов не слышно было, как загрохотал дощатый настил под ударами множества ног, как, обгоняя друг друга, заспешили пулеметы и перекатами пошло по берегу остервенело-истошное русское: «Ура-а!»
Но Шубину недосуг вслушиваться в то, что происходит на берегу. Едва лишь последний морской пехотинец очутился на причале, как торпедные катера, развернувшись, отскочили от берега.
Таково одно из правил морского десанта: высадил — отскочил! Выполнив задачу, корабли должны немедленно же отходить, иначе их в клочья разнесет артиллерия противника.
— Пусть теперь пехота воюет, — говорил Шубин, стремглав уходя от причалов в море. — А у меня — пауза! Я свои тридцать два такта не играю.
Шутливое выражение это, как и многие другие шубинские выражения, часто с улыбкой повторяли на флоте. Известно, что связано оно с теми давними временами, когда Шубин-курсант участвовал в училищном духовом оркестре. Он играл на контрабасе, впрочем, больше помалкивал, чем играл, вступая, по его словам, только в самые ответственные моменты.
Однако был случай — в начале войны, — когда Шубину все же пришлось сыграть «свои тридцать два такта».
Он высаживал разведчиков в районе Нарвы. Дело было поздней осенью, свирепый накат не позволял подойти вплотную к берегу.
Что делать? Разведчикам предстояло пройти много километров по болотам во вражеском тылу. Сушиться, понятно, было негде. А обогреваться — так разве что огнем противника!
«Порох держать сухим!» Кромвель, что ли, сказал это своим солдатам, которые собирались форсировать реку? Подумаешь: река! Заставить бы этого Кромвеля высаживать морской десант!
Ну что ж! Пришлось дополнить Кромвеля. Порох порохом, но нельзя забывать об одежде и обуви. Их также положено сохранять сухими.
Шубин не стал произносить афоризмы с оглядкой на историков. Он просто отдал команду, вот и все! Приказал матросам прыгнуть за борт и взять разведчиков «на закорки».
По счастью, фашисты понадеялись на свирепый накат. В общем, прохлопали этот десант. И вереница «грузчиков», шагая по пояс в воде, потянулась к безмолвному темному берегу…
В Ригулди не понадобились столь решительные действия.
Через некоторое время Шубин вернулся, чтобы эвакуировать раненых. А к полудню сопротивление фашистов было окончательно сломлено. Берег стал нашим.