– Нек, принеси рыбу.
– Он в горячей ванне с Черри и Линдой, босс.
– Прерви их.
Нада Нек выходит, а Атом садится и закидывает ноги на стол.
– Джед может нас развлечь, пока мы ждём мою коллегу.
– Развлечь? Как?
– Он может морщить губы, как рыба.
– Но он и есть рыба.
– А чему вы тогда так удивляетесь?
Бак Джеда Хельмса вкатывают на тележке для напитков.
– Эй, Атом, – булькает он, – я попробовал жизни Термидора, и она мне нравится.
– Я пришёл спасать тебя.
– Спасать меня? Шутишь.
– Ты страдаешь от Стокгольмского Синдрома. Перенесение – эти люди тебе не друзья. Они хоть раз просили тебя орать чуть-чуть погромче?
– Ни разу.
– Не могу поверить. Посмотри на себя, ты перегрелся.
– И вполне доволен.
Атом предлагает Джеду просвистеть «Мак Нож» во время вынужденного антракта, но споры затягиваются как раз на восемь минут, за которые Мэдисон добирается до них, так что время пролетает вполне весело. Спокойная, как труп, Мэдисон вносит жестяной футбольный мяч и ставит его на стол.
– Отлично, парит и смотрится солидно. Одно из этих криовёдер? Надеюсь, извилины сглажены, мисси. – Термидор смеётся, пока лакеи не улавливают и не вносят свой вклад.
– Как-то он смотрится не ахти, – говорит Мэдисон Атому, и комната вдруг погружается в тишину.
– Мы только заберём барракуду и сразу же уйдём, мистер Термидор.
Но за спинами Атома и Барбитур появляется новоприбывший в костюме Люгера.
Термидор улыбается без изумления.
– Расточительный балбес, – говорит он, когда Гарри Фиаско подходит к столу. – И снова ты возвращаешься назад в мою жизнь. Как раз успел к полднику и его кровавым последствиям. Гарри, Гарри, Гарри, ты был занят сильнее, чем муха, решившая закрыть глаза. Глуш. – Глушак подаёт Термидору .357, и тот наводит его на Фиаско. Когда он взводит курок, звук похож на шаг скелета в соборе. Томатная слеза катится из его овощной сетчатки. – Скажи, Гарри, что это не ты приделал ноги одной весьма ценной тыкве, а потом упустил её в руки этих слуг закона.
– Это целая обойма лжи, мистер Термидор, – кричит Фиаско. – Да, я украл мозги, но только для вас, они в безопасности, мистер Термидор, клянусь.
– У меня другая информация, – громыхает Термидор, выцеливая своё самолюбие. Мрачные побуждения сталкиваются в воздухе, как грозовые фронты.
– Точь-в-точь, Гарри, – замечает Атом. – Паспорт на неё есть?
– Сыщик говорит, мозги там. – Термидор тычет пистолетом в металлический шар.
– Ага, а в телевизоре живут пчёлы, – ехидничает Фиаско. – Гляньте сами, если мне не верите.
– Пацан, человеку с пистолетом не нужны советы, – объявляет Термидор. Он дрожит. – Я выдавлю из тебя столько крови, что ты не сможешь выносить цветовую дисгармонию.
– Пентюх прав, мистер Термидор, – говорит Джед Хельмс.
– Ну, всё, во мне бушует ураган эмоций, я за себя не отвечаю! – рычит Термидор, разнося рыбобак, который разлетается вдребезги вокруг Джеда, а тот, в свою очередь, извивается, как кракен на средневековой карте. – Прочь с дороги! – Он палит из оглушающего «Комбата», когда дотягивается до шара. – Я напрягся. Очень напрягся. Если гадская тыква будет внутри, тебя откопают лет через двадцать, Фиаско. Если нет, – ты, Атом, может ты тоже, Фиаско, и может даже гадский сукин сын, пожирающий моё время, – вас распылят в шлюзовой камере! – Он сгребает шар и крутит его половинки – шов щёлкает. Резко падает разрешение. Как большинство потоковых технологий, синдикатная бомба работала на дешёвом, но оригинальном трюке. Она не то чтобы действительно выдирала подтекст из точки взрыва, она превращала полосу частот в оживший роман Апдайка, подтекст, содержащий исключительно общеизвестную информацию – в результате появлялась плоская реальность, в которой каждый шаг являлся утверждением очевидного. Доплеровское смещение протянуло пулю мимо уха Атома, но не сообщило ему ничего нового. Термидор ударился в неистовство берсерка, запугав своих ребят до гнетущего хаоса. Плоскостная бомба нейтрализовала всё этерическое оружие. Атом схватил Джеда и вслед за Мэдисон вышел из помещения. Его плащ вырвался со склада, как летучая мышь из ада, и вцепился в него, словно намагниченный. В машине они запихали Джеда в портативный сферический охладитель и рванули с места за минуту до того, как прилетели копы, крутя вишнёвыми мигалками. Никто ничего не понял.
Шив ждёт на углу Усилка, а Китти приближается-по Воскресенья. Ей надо было зайти в берлогу копов, так что ему пока лучше бы держаться подальше, но его лезвие уже поёт в предвкушении.
Китти приближается к устью переулка, и тут Шив чувствует жар в горле, пока она проходит мимо, его латягивают назад во мрак. Угловатая фигура оригами, завёрнутая в плащ, захватила его шею в проволочную удавку.
– Ты меня душишь.
– Что, так заметно?
Доктор ДеВорониз, глаза холодные, как рыбьи потроха, тянет силок. Шив гнётся туда-сюда, как смертельно пьяный, ещё немного постоял, словно не подозревая, что уже умер.
– Молодые слишком сосредоточены, чтобы воплощать истинное зло.
– Говорить тут особо не о чем, – говорит Кэндимен, поднимая курнос .38 пухленькой ручкой. – И ты поймёшь лучше меня, сэр, – куда бы ни полетела эта пуля, она аннулирует Женевскую Конвенцию. Входи, закрывай дверь.
Атом и Барбитур захлопывают за собой дверь офиса.
Джоанна стоит рядом с Кэндименом с подавшей иск НК Терраформинговой Пушкой. Раструб хромированного жерла смотрится как глушитель гоночного тягача. Туров стоит напротив жалюзи, поигрывая тростью с серебряным набалдашником.
– Ты уверен, что этот громила может держать в руках карманную гаубицу и не выстрелить в память своей матушки? Комната этого размера уйдёт на шесть футов вниз.
– Что такое жизнь без риска?
– Удовольствие.
– Ты человек милых суждений, сэр. В роге улитки смысла больше, чем во всём теле Джоанны. Не раз приходилось платить ему едой, предназначенной собакам. Да, Джоанна? Но ты подумал, мистер Атом, как его подчас нестройное насилие будет ощущаться в условиях спешного заключения?
– Мысль пронеслась у меня в голове – если честно, как на лыжах.
– Великолепно, сэр, великолепно. Но теперь я просил бы мисс Барбитур взять мозг и передать мне в руки.
– А зачем вам вруки?
– Мне. В. Руки.
– Хоть сто порций, – бормочет Мэдисон, с медлительной точностью подходит к столу и водружает на него сферический рефрижератор. Туров придвигается, глаза – как луковицы.
– Держи их под прицелом, Джоанна. – Кэндимен откладывает «Смит-и-Вессон» в сторону и подтягивает рефрижератор. – А теперь, мистер Туров, – говорит он хрипло, – после семнадцати лет! – Он отщёлкивает затвор, облизывает ливерные губы и поднимает крышку.
Через две минуты они стоят на улице, мучительно хрипят, одежда порвана, лица ламинированы потом. Дрожа, Джоанна оползает по стене на порог, где и лежит, как покинутый младенец.
– Я же вам говорил! – скрежещет Туров. – Иметь дело с Атомом – всё равно, что добровольно шагнуть в пропасть!
– Мужайся, мистер Туров. Мы просто оказались на лошади другой масти.
– Ты! – Туров плюёт в порыве раздражения, его лицо багровеет. – Это ты всё испортил! Ты и твоя идея нанять Фиаско! Он узнал цену головы! Из-за тебя и твоих хрустящих интриг мы будем в Канзасе дёргать коров за сиськи, ты – анацефал, ты – имбецил, ты – жирный, обвислый идиот, ты… – И он ломается, воет, зарыл лицо в руки, отвернулся к стене.
У Кэндимена отвисает челюсть. Он мигает пустыми глазами.
Потом он встряхивает себя, снова настраивается на волну. И снова он весел, и улыбка, как у херувима.
– Ладно. Мне не надо было сомневаться в тебе, Туров. Все иногда ошибаются, и можешь быть уверен, для меня это такой же удар, как для тебя, молодца. Но что ты предлагаешь? Будем стоять здесь, лить слёзы и выкрикивать ругательства, или удвоим наши усилия?
Туров отнимает руки от лица, но ответа не даёт.
– К сожалению, похоже, Атом человек такого калибра, что наши отношения должны по необходимости быть менее дипломатичными и необратимыми. Этот маскарад обязательно должен во что-то вылиться.
9 – Наполеон в пустыне
– Фиаско!
От этой судьбы не уйдёшь, Генри Блинк – коп настолько, насколько хватает глаз. Однажды его даже чуть не убедили продать рекламное место на заднице – почти моральное падение, о котором он предпочитает не вспоминать. С сигарой во рту, больше похожей на ножку дорогого стула, он поднимает глаза на крепость груп-пировки и размышляет, какое предоставление улик принесёт парню больше вреда. Чем больше он думает, тем больше доказательств находит.
– Ты влип в жареную ситуацию, Фиаско, – кричит он сквозь вопилку. – Самое забавное, что это правда, живчик. Давай спускайся.
– Думаете, он сдастся, Шеф? – спрашивает Бенни Танкист, искоса поглядывая на Блинка.
– Думаете, он сдастся, Шеф? – спрашивает Бенни Танкист, искоса поглядывая на Блинка.
– Если есть на свете правосудие, Бенни. Фиаско дышит сквозь трещину в законе.
– Убивает людей, и всё в таком роде, да, Шеф?
– Спорю на твою шоколадную жизнь, что его никто не принуждал. Однажды он делал выставку в куртке из парашютного шёлка. Использовал мима как живой щит. Помогал принимать болтающиеся позы, когда били пули. Бенни, ты там был?
– Отпуск, Шеф. Гавайи.
– Это где местные заранее надавали тебе венков? Так себе приветствие.
– Там их всем дают, Шеф. У них пессимистическая культура. Придумали серфинг.
– К слову сказать, у рыб бывает кессонная болезнь? Эта мысль всё ноет и ноет в моём замученном мозгу – я хочу сказать, когда рассматриваешь жизнь на таких глубинах, у них нет никакой пигментации.
– Вроде бы некоторые из этих прозрачных дутиков могут взрываться, Шеф, – неуверенно бормочет Бенни, отводя взгляд, – если слишком быстро всплывают.
– Ты настоящий светоч мудрости, Бенни, дай спрошу кой-чего ещё. Если нам придётся врываться в эту оживлённую недвижимость, ты пошёл бы внутрь через ворота или через крышу?
– Я не слишком рвусь нападать на банду с патронами второй свежести, Шеф. – Бенни только что снабдили Интелом «Итака», с отдачей как на игровом автомате.
– Постреляешь из него, ещё понравится, танкист. Сияющая истина в том, что Термидор вряд ли выдаст своего головореза. У него типа такой кодекс, безупречная смесь фактов и вымысла. Начинал у Коровы с расстрела четырёх сотен имитаторов Элвиса из муниципальной башни. Выстрелы и унизительное сквернословие. Рекс Камп тогда только начинал работать коронером, он по уши погряз в работе. Этот расстрел и сопутствующий эмоциональный багаж принесли ему всеобщее уважение. Пока мы стоим здесь, избитые и оплёванные, Термидор, небось, ржёт при свете разгульной лампы.
– Так почему мы здесь, Шеф?
– Потому что мы копы, Бенни. Хорошо устроились в круговороте углерода. И так красным крыльям наших сердец проще махать.
– Смотрите – Фиаско, Шеф.
Щель в бронированных воротах с грохотом захлопнулась за спиной Гарри Фиаско, пока он шёл вперёд с поднятыми руками.
– Ты арестован за разбрасывание по общественной магистрали мозгов, подобно крабам, ползущим размножаться на пляж, – объявил Блинк, когда тот подошёл. – Ты честно заработал смертную казнь.
– Благодарю, мистер Блинк.
– Зачитай ему эти как-их-там права, Бенни.
– «Миранда», Шеф.
– Как ты зовёшь себя в свободное время, принесёт тебе больше авторитета, чем мне, танкист.
ДНЕВНИК АТОМА
Не могу перестать думать о суровых чертах пантер, хомяках с жирными щеками, тупоголовых черепахах, колышущихся в океане. Печальный начальник метро, усики пушатся, как чертополох. Кошка – создаётся ощущение, что у неё в морде взорвалась сигара. Отец города, недоверчиво сбитый в канаву. Пчёлы не слышат, но, похоже, знают, когда подниматься в воздух.
Туров разваливается, как промокший батон. Прогуливаясь по Валентайн, в штанах уличной ценой в пять долларов, он вспоминает другую улицу в Танжере, по которой он брёл в тех же самых штанах. Торговец даже попытался продать ему платье, начался спор, в ходе которого он, хотя и прорываясь через иностранный язык, недвусмысленно разъяснил, что Турову явно не хватит мужества доказать свою мужественность. Туров задыхался от негодования, когда на сцене впервые появился Кэндимен.
– Я буквально был вынужден подслушать твою дискуссию с сим негодяем, сэр. Только неисправимый ли цемер мог попытаться продать платье человеку столь однозначной целостности.
– Да что ты об этом знаешь?
– Большое дело, сэр, и я говорю это во всех возможных смыслах. Объекты истинной и постоянной ценности часто оказываются незамеченными этими коммер-сантами, пока ими не завладеет кто-нибудь вроде меня или тебя. Моё имя Кэндимен, сэр, и ты поймёшь лучше меня, что я восхищаюсь человеком, который знает, как говорить о человеке, который знает, как восхищаться человеком, который знает, как восхищаться человеком…
Память булькает нелепицами, когда Туров входит в «Бар Задержанной Реакции». Он жаждет ясности – ради стабильности.
– Что будем? – спрашивает бармен. – Белый плащ? Жёлтую птицу? Могучий Вурлитцер?
– Знаешь, как делать Рутинное Бытие?
– Естественно. Еды? Похоже, ты при последнем издыхании.
Туров разглядывает исходящую паром тарелку на стойке бара, содержащую большое ракообразное, возможно, внеземного происхождения; острый аромат, поднимающийся над ним, затуманивает всякую надежду на диалог. Туров подносит ко рту надушенный платок. – Если вы извините меня за такие слова, вот это конкретное блюдо ставит больше вопросов, чем даёт ответов.
– Я зову его «Последний Побег Шульца». Кстати, это мне напомнило, слышал новости? Фиаско поджаривают с рыбой.
– Чего? – говорит Туров, будто постепенно просыпаясь.
– Для Фиаско примеривают урну. Антиамериканские склонности.
Туров переживает:
– Когда это было?
– Только что слышал. – Тото запускает миксер. – В бронированном городе происходит десять миллионов историй. Это ты тогда расспрашивал Блоху о Фиаско?
– Атом! – многозначительно шепчет Туров. – Из-за этого времяжора я буду истекать топливом при температурах ниже нуля. – И он утыкается лицом в стойку, пока на поверхности не сгущается озеро слёз.
– Да, Атмен – тёмная лошадка, – продолжает Тото, рассеянно натирая стакан. – Модальность ЧД. Отец работал поваром в крепости мэра в центре города. Даже в те времена мэр не то чтобы полнился специями, скажу я тебе. Если бы у него был неразменный пенни, он бы потратил его на парикмахера. У каждого ублюдка вокруг больше воображения в лацкане, чем у придурка, про которого я говорю. Общественность оплакала его и переключилась с толстых намёков на беглый огонь. Старик Атома оказался одним из основных врагов на стороне мэра. В те времена – молодой человек, конечно. Известен ударами в спину. Душа редкая, как двойной кокос. Мораль и острая сила духа. Юноша в современном ключе. Ощущал скорее тысячелетнюю усталость, нежели тысячелетнюю мудрость – постоянная боль меняет приоритеты человека, знаешь ли. И что особенно потрясло его, это то, что в кабинете мэра всегда мешался болван, похожий на рыбу-барабанщика в длинном шарфе. Так что он решил убить мэра и занять его место. «Я знаю необходимые лживые конструкции», – подумал он. Всё, что нужно – чистая рубашка и комплект глаз, которые в закрытом состоянии похожи на открытые.
Далеко позади Турова мрак бара зашевелился, как оркестровая яма гигантских насекомых.
– Прозрачные веки, – бурчит кто-то, – как у совы.
– Точно, Молотила. Так что повар знал, что заподозрят его, если он отравит мэра, поэтому решил столкнуть его с балкона во время выступления. Мэру хватило чутья осознать, что он в опасности, но не хватило богатства воображения, чтобы отвратить удар – он посчитал, что его долг выше его прав. А мы все знаем разницу между правами и долгом.
– Ты, конечно, не ждёшь, что я прокомментирую, – говорит Туров с места аварии.
– Право – это то, что мы хотим делать, и за что нас не благодарят, – продолжает бармен, – тогда как долг – это то, что мы не хотим делать, и за что нас не благодарят. Мэр пошёл надувать народ, и классика использования возможностей: повар столкнул продажного чиновника в толпу, где его растоптали, как грецкий орех во франкировальной машине. Повара избрали мэром, и он восхвалял небеса своим хохотом.
Дон Тото на мгновение прекращает натирать стакан, прихмуривается на среднюю дистанцию, потом продолжает.
– Однако городские жители начали болтать о странной юркой твари, которую видели мельком, и папка Атома – теперь уже мэр – заразился вспучивающимся страхом. Сопоставив определённые факты, он понял, что прямо перед убийством мэр выжег превентивное обвинение повара на панцире земляного краба, которого повар оставил абсолютно живым на блюде, как сейчас французы оставляют омаров полежать-похихикать пару часов перед тем, как зажарить. Потом мэр его выпустил.
– Извините, я правильно вас расслышал? – вяло говорит Туров, поднимая взгляд, в котором зарождалось мучительное изумление. – Вы говорите, что опре делённые факты привели его к подобному выводу? Земляной краб? Какие факты помогли ему, и я бы добавил, вам, поверить в эту байку?
– Не в последнюю очередь – любимое замечание мэра повару, мол, он в курсе, что тот хочет его отравить, последующие сношения мэра с бутановым факелом и тот факт, что краб после убийства исчез. На самом деле, вероятно, мэр считал, что краб сам по себе содержит яд и потому обеспечит однозначную улику, когда его поймают.
– Ну конечно. И как я сам не догадался?
– Так что гигантский земляной краб носился по тёмным переулкам, – подводит итог Тото, – и на нём накарябано убийственное доказательство. Мэра постоянно преследовали мысли о чудовище. И в итоге он сошёл с ума, и удовольствие от этого было таким сильным, что все выразили одобрение по поводу его продвинутого духа. Чтобы избежать грядущего суда, он решил вести себя так, что когда ракообразное поймают, его собственную смерть припишут новому повару, парню, которого он справедливо подозревал. По ходу дела новый повар всё-таки его перфорировал и оформил всё как суицид, заняв его пост мэра.