Голос Орелии дрогнул, слезы гнева сверкнули у нее на глазах, когда она шла к выходу, и лишь тогда, когда она коснулась дверной ручки, маркиз сказал:
— Остановитесь!
Она обернулась и сквозь слезы, застилавшие глаза, взглянула на маркиза, стоявшего на коврике у камина.
— Вы всегда так страстно боретесь за то, чего желаете добиться? — спросил он теперь совсем другим тоном.
— Я не за себя борюсь, но против несправедливости!
Как же она его ненавидит — твердила про себя Орелия! Как он бесчувствен и груб. Да, она его ненавидит, ненавидит!
— Вы уже употребили в отношении меня некоторые, очень жесткие, выражения, а теперь еще обвиняете в несправедливости.
— Все употребленные мной выражения можно заменить одним словом: вы жестоки, и нет на свете ничего более жестокого, чем оставаться безучастным и равнодушным к другим и не понимать их.
— Вы защищаете моего племянника, но вы же никогда не были с ним знакомы, вы так мало его знаете, — с циничной насмешливостью процедил маркиз.
— Так или иначе, но он остается человеческим существом, и, повторяю, он молод и беззащитен, он же еще почти мальчик.
В отчаянии, что ей не удалось убедить маркиза, она все же сделала последнюю, отчаянную попытку:
— Ваша бабушка мне сказала, что вы когда-то очень любили свою сестру. Теперь представьте только, что бы она сейчас почувствовала, узнав о вашем желании отослать Руперта обратно на дальнейшие муки и страдания, если не на смерть… туда, где… его ждет падение… которого бы ни одна женщина… не пожелала бы для своего сына!
И опять голос Орелии задрожал и слезы навернулись ей на глаза. Увы, она ничего не добилась, она бессильна помочь Руперту! Повернувшись спиною к маркизу, она снова взялась за ручку двери.
— Ладно, — сказал он вдруг тихо, — вы выиграли эту битву.
Не веря своим ушам, она обернулась: неужели она не ошиблась и он действительно это сказал? Из-за слез, застилающих ей глаза, она видела его лицо неясным размытым пятном…
— Идите и скажите этому негоднику, если он в состоянии слышать, что его дядя потерпел поражение в борьбе с очень грозным противником.
— Вы правду сказали? — еле-еле смогла вымолвить Орелия.
— Именно так я и думаю. Куда этот оболтус хочет? В кавалерийский полк?
— Да, вы же знаете! Он желает пойти по стопам отца.
— Очень хорошо. Я позабочусь об этом. Но помните, с этого момента вы отвечаете за его дальнейшую судьбу, и если опять у него ничего не выйдет, вам придется винить себя и только себя.
С минуту Орелия не могла произнести ни слова, потом безотчетно и машинально снова подошла к маркизу и взглянула ему прямо в глаза.
— Благодарю вас, — сказала она тихо. — Благодарю. Вы сделали доброе дело!
— И вы уже простили мне все мои недостатки и прегрешения, отмыли меня добела? — осведомился маркиз, насмешливо взирая на нее сверху вниз. — Ведь вы так ясно дали понять, что мое прозвище очень мне подходит!
— Но не сейчас. Не сию минуту.
Их глаза снова встретились. Было нечто в его взгляде, отчего она замерла на месте и снова почувствовала странное волнение, как при первой с ним встрече.
Руперт был забыт. Она вдруг остро ощутила, что маркиз здесь, рядом с ней, что он мужчина, мужчина, отличающийся от всех, ни на кого не похожий.
— Простите меня… за грубость, — прошептала Орелия.
Затем опустила глаза, не в силах выдержать этот устремленный на нее взгляд, и поспешила уйти.
Глава 3
Три дня Руперт провел в лихорадке и бреду, метался в постели, произносил что-то бессвязное, но потом ему стало лучше, постепенно он успокоился и просто спал, лишь изредка вздрагивая во сне, так что Орелия начала снова подумывать о рулоне муслина — он все еще ожидал ее в гостиной, которую она делила с Кэролайн, когда та не выезжала в свет, но это случалось уже нечасто. Теперь, когда стало широко известно о ее помолвке с маркизом, она закружилась в вихре нескончаемых развлечений, а Орелия все свое время отдавала заботам о скорейшем выздоровлении Руперта. Узнав, что он больше не вернется в Оксфорд, Руперт быстро пошел на поправку. Сначала он не поверил своему счастью, потом впал в буйное веселье, тоже оказавшееся для него благотворным.
— Но как же вам удалось это, мисс Стэнион? — спросил Руперт, счастливо блестя глазами. — Каким образом вы сумели убедить Скверного Маркиза избавить меня от ужасов Оксфорда?
Орелия удивленно взглянула на дерзкого юношу, и Руперт, мгновенно поняв ее взгляд, поспешил объяснить:
— Я думал, вы знаете… Все так и называют моего дядюшку — Скверный Маркиз…
Орелия промолчала, а Руперт, спохватившись — каким же он выглядит сейчас неблагодарным! — поспешил добавить:
— Да, это дурной тон — говорить так о родном тебе человеке… Особенно мне, и — теперь, когда человек этот не отказался прийти мне на помощь и, можно сказать, спас мою жизнь!.. — Он приподнялся на локте, чтобы было удобнее говорить. — Но, мисс Стэнион, я уверен, что за этот его благородный жест я всецело обязан вам! — Он помолчал, Орелия тоже молчала. — Но как вам все-таки удалось склонить его на мою сторону, уговорить его? Уж поверьте, мне-то отлично известно, как он непреклонен, если принял решение! Да он обычно ни на шаг не отступает от своего, хоть ты распни его!
— Наверное, его сиятельство попросту понял, что моя просьба разумна, — улыбнулась студенту, теперь уже, надо понимать, бывшему, Орелия.
— Разумна! — воскликнул Руперт. — Да он никогда не был разумен, если это касалось меня!.. Он всегда будто хотел содрать с меня семь шкур… Нет, у вас над ним определенно какая-то непонятная власть! А может быть, он в вас влюблен?
— Какое смелое предположение! — Орелия выпрямилась, ее глаза сверкнули, и Руперт окончательно капитулировал:
— Простите и, пожалуйста, не сердитесь на меня за все, что я тут наговорил вам. Я совсем не соображаю, что несу. Язык словно сам во рту пляшет. Наверное, это от радости. У меня просто голова кругом идет, и я ужасно волнуюсь, а если учесть, как вы прекрасны, то кто же может бросить в моего дядюшку камень за его непоследовательность?.. — И он хитро ей улыбнулся.
Но каков, скажите на милость? Орелия старалась напустить на себя суровый вид, но ей трудно было сердиться на Руперта. На самом деле он очень мил, хотя речист и находчив! И все же еще очень слаб, нездоров. Да, тяжко далась ему оксфордская наука… Надо будет потом, когда чувства его улягутся и он совсем окрепнет физически и душевно, поподробнее расспросить этого неудавшегося студента о порядках в университете. Ведь это старинное учебное заведение в Оксфорде, графство Оксфордшир, — самое первое в Англии, и дядя Артур, сам учившийся там и почерпнувший оттуда такое разностороннее и обширное образование, много рассказывал ей о нем — с большим уважением и любовью, почти с благоговением! Об университете в Оксфорде, как знала Орелия, стало известно уже с одиннадцатого века; он стал образовываться после того, как британских студентов высшим французским указом выдворили из парижской Сорбонны и им было запрещено Генрихом II Плантагенетом учиться во Франции — вот тогда-то английские студенты покинули Францию и поселились в Оксфорде. Территориальное расположение Оксфорда было таким удачным, что сюда стали съезжаться для учебы и шотландцы, и валлийцы, и ирландцы — с тех пор дружба между университетскими колледжами и общежитиями стала традицией. С середины тринадцатого века, как рассказал Орелии дядя, к учебному заведению начали проявлять интерес члены многих монашеских орденов. Они оказывали влияние и поддерживали студенческие религиозные дома. А дальше на средства частных благотворителей стали процветать колледжи, укреплялось студенческое сообщество, студенты стали покидать общежития и студенческие дома и переходили жить в колледжи. Поначалу в Оксфордском университете обучались священнослужители, а всеми делами заправляло духовенство (девиз университета «Господь — просвещение мое»), но впоследствии все члены высшего английского общества — разумеется, только мужчины — почти непременно имели за плечами годы, проведенные в Оксфорде.
Но почему же для Руперта университет стал местом страданий? Откуда там такое бесчинство, такой разгул безобразий?.. Нет, пока она не станет тормошить и расспрашивать бедного юношу. Возможно, позже он сам об этом расскажет.
Орелия понимала, что Руперту нужно как следует окрепнуть перед тяжелой и даже изнурительной армейской службой, тем более что врач, от всех болезней лечивший пиявками, не внушал ей большого доверия. После трех процедур с кровопусканием лихорадка, безусловно, пошла на убыль, но Руперт так ослабел, что Орелия снова стала поить его травяными отварами и настоями и всячески пыталась подстегнуть его аппетит вкусными питательными кушаньями. Она уверовала также в благодетельную силу сна, который был Руперту полезнее всех иных манипуляций над его телом и снадобий…
Тем утром Руперт проснулся в необыкновенно хорошем настроении и справился с довольно существенным завтраком, однако через несколько минут перестал болтать о том, чем займется в армии, и крепко уснул.
Зная, что теперь он проспит несколько часов кряду и проснется лишь в середине дня, Орелия на цыпочках вышла из комнаты и с облегчением, за которое ей ничуть не было стыдно, подумала о том, что на какое-то время она свободна — все же дни ухода за беспокойным больным не прошли для нее даром, она очень устала, причем не только от забот и хлопот, а и от мыслей и огромного душевного напряжения, какого потребовали от нее все последние события ее жизни, а не только эпизод с Рупертом. Заняться новыми платьями было в этот момент для нее очень отрадно, это было прямо-таки спасительной мерой! Какая молодая особа — да и женщина в любом возрасте — останется равнодушной к возможности обновить свой гардероб? Это всегда вносит в жизнь новые краски и ощущения.
Впрочем, сейчас ей, Орелии, просто необходимы новые платья! Кэролайн пообещала отдать ей несколько своих нарядов, но сама она еще не получила новые туалеты, заказанные для приданого, а при обилии светских визитов ей необходимо было блистать туалетами, которых у нее было пока, в общем-то, не слишком много. Так что портняжное искусство, которому обучила Орелию милая, добрая, мастерица на все руки Сара, так любившая наряжать ее в сшитые ею самою платьица, сейчас как нельзя более ей пригодится!
Делать что-то своими руками — это очень приятно и очень успокоительно, Орелия это заметила уже давно и прибегала к этому верному способу всякий раз, как начинала испытывать малейшее душевное беспокойство или тревогу, а что уж говорить о серьезной сердечной смуте, которая свалилась на нее недавно…
И Орелия светло и грустно вздохнула — незримое присутствие Сары стало для нее уже постоянным, та словно рядом с нею жила, постоянно пребывая по всех ее мыслях и чувствах, Саре можно было даже пожаловаться, если приходилось совсем уж несладко.
Еще немного подумав о Саре, Орелия опустилась на колени, разостлала на ковре гостиной муслин, тщательно разгладила ладонями ткань и углубилась в подробное изучение фасона одного из парижских платьев Кэролайн — оно висело перед ней на спинке стула. Она так сосредоточилась в своем «целебном» занятии, что не услышала, как тихо отворилась дверь, и вздрогнула, когда голос маркиза прозвучал над ее головой:
— Не будет ли с моей стороны дерзостью поинтересоваться, чем это вы тут, на полу, занимаетесь?
Орелия откинулась назад, взглянув на вошедшего, и, как всегда, ее поразил щеголеватый и вместе с тем вызывающий вид этого человека — непременный белоснежный, искусно завязанный галстук, насмешливая улыбка, ленивый прищур полуопущенных век… Отведя взгляд от его губ, она негромно ответила, оправившись от испуга:
— Пытаюсь… смастерить себе платье… милорд… Но не очень-то получается. Образец оказался довольно сложным, я с такими фасонами еще не встречалась.
— Смастерить себе платье? — недоверчиво, эхом отозвался маркиз, и прищура глаз его как не бывало, они стали круглыми и удивленными. — И часто вам приходится заниматься подобным делом?
— А я всегда себе все шью сама, это няня меня научила, — простодушно отвечала ему Орелия. Ей даже стало немного смешно при мысли, что такой богач, звезда роскошного высшего света, оказался таким несведущим в жизни — никогда прежде не слышал о потребностях таких бедных людей, как она!
Маркиз не стал более углубляться в швейную тему, но, немного помолчав, сказал:
— Я только что узнал от секретаря, что вы отказались сопровождать нас на бал, который сегодня дает герцогиня Девонширская. Позволительно ли мне будет узнать о причине отказа?
— Она очень проста, — и Орелия улыбнулась. — Все женщины, недовольно оглядывая свои платья, висящие в гардеробе, обычно жалуются, что им нечего надеть на бал, но в моем случае это чистая правда. Мне нечего недовольно оглядывать что-либо в своем гардеробе.
— Не понимаю!
— Позвольте вам объяснить… У меня… есть только одно выходное платье, которое Кэролайн, по доброте своей, мне подарила, но, увы, вчера горничная опрокинула на него чашку с кофе, так что теперь оно безвозвратно испорчено. Кэролайн предложила взамен другое, но у меня нет времени переделывать его на себя. Вот, милорд, все так прозаично и просто — по этой причине я и не могу поехать на сегодняшний бал, да простит меня ее светлость герцогиня Девонширская и вы, ваша светлость…
— Так, значит, в прошлый раз вы были в платье, подаренном вам Кэролайн?.. — раздумчиво заметил маркиз, с неудовольствием покривив рот. — Вот почему оно было словно не ваше! Этот цвет вам совсем не подходит — густо-малиновый, почти бордо, очень яркий, это совсем не ваши тона…
— Да, милорд, я спорить с вами не стану, однако не зря же есть поговорка: «Нищие не должны быть привередливы».
— Вы, значит, настолько бедны?
— Да, у меня нет ни одного лишнего пенни. И, пожалуйста, не удивляйтесь так, милорд, хотя это и понятно: вы, милорд, вряд ли часто бываете в обществе бедняков, но они, уверяю вас, существуют, только, как правило, они не вхожи в Райд Хауз.
Орелия проговорила все это беспечно и весело, а глаза ее улыбались, но маркиз, как она заметила, не только не улыбнулся, но даже помрачнел:
— Странно все это, однако, надеюсь, вы позволите мне…
— Нет, разумеется, не позволю, — перебила его Орелия, — и, пожалуйста, не говорите того, что так и просится у вас с языка. Вы очень добры, ваше сиятельство, вы даже щедры, но вам известно так же хорошо, как и мне, что я не могу принять от вас ничего в этом роде!
— Но почему? Вы опасаетесь, что, оказав вам внимание, я снова потребую от вас награду?
На мгновение Орелия словно онемела. Ее глаза, широко раскрытые, испуганные, остановились на лице маркиза, а с губ ее само собой сорвалось:
— Так вы об этом помните?..
— А вы полагаете, я когда-нибудь смогу забыть об этой волшебной минуте?..
Его темные, ищущие глаза безотрывно, сверху вниз, смотрели в ее глаза, и кровь горячей волной прихлынула к ее бледному лицу. Она тоже не могла оторвать взгляд от маркиза. Постепенно она опять побледнела, но осталась неподвижно сидеть на полу, как сидела.
— То была минута высшего блаженства, — сказал он ей очень тихо и быстро ушел. А она еще долго не могла пошевелиться…
Надо ли говорить, что к возвращению Кэролайн Орелия мало что успела сделать с муслином, так и оставшимся лежать разложенным на ковре в их гостиной?
— Мы с маркизом сегодня приглашены на обед к одному его родственнику! Сколько же их у него? О господи… Я сбилась со счету — ведь это будут скоро и мои родственники, и я должна их как-то упомнить… Всех! Но это немыслимо — упомнить всех родственником его светлости… Имя им легион… Но так или иначе вы с герцогиней останетесь сегодня в одиночестве, — с порога сообщила Орелии Кэролайн, стремительно появляясь на пороге в дверях и вырывая Орелию из почти бессознательного состояния, в которое та погрузилась после ухода маркиза. — И, пожалуйста, не гляди на меня такими глазами! Ее сиятельство не так страшна, как тебе кажется.
— Должна… признаться, — не сразу нашлась Орелия, — что мне с ней как-то не по себе… Видишь ли… она держится так отстраненно… и вид у нее такой всезнающий, такой… светский… Она кажется мне существом совсем из другого мира! — Это была чистая правда. Ощущения Орелии от общения с герцогиней именно такими и были, однако сейчас Кэролайн неправильно истолковала выражение ее лица: для ее потустороннего взгляда причина была иная…
— Она забывает, что уже совсем старуха! — прощебетала в ответ Кэролайн, небрежно покрутив рукой в воздухе. — Ее сиятельство полагает, будто по-прежнему может отдавать всем направо-налево капризные приказания, как в молодости, когда она была в расцвете своей красоты!
Орелия пришла наконец в себя, и ей стало жалко старую герцогиню:
— Да ведь ей, наверное, в эти дни живется очень печально. Когда-то она была первой светской красавицей, а сейчас так состарилась…
— О-о-о… пожалуйста! — с нарочитой горячностью взмолилась Кэролайн. — Не жалей ты эту вдовицу, иначе она тебя просто съест. У меня сегодня был с ней настоящий «турнир королев»!
— Что за турнир? — растерянно спросила Орелия, поднимаясь с полу и разглаживая складки на платье — пока она безвольно сидела, отдавшись потоку мыслей и чувств, подол примялся и выглядел не очень опрятно. Слова Кэролайн ее подстегнули. Еще не хватало предстать в таком виде пред герцогиней!
— Ну, из-за одного скучного раута… — Кэролайн кружилась по комнате, поглядывая на свое отражение в зеркалах — их было несколько, высоких, в витых металлических рамах, внушительных, стоящих у стен на коротких толстеньких ножках. Выражение лица Кэролайн говорило, что она премного довольна тем, что видит сейчас. — По ее мнению, я должна непременно присутствовать, но, проявив упрямство — сама от себя не ожидала такого! — я все-таки одержала победу, — и Кэролайн с разбегу чмокнула Орелию в бледную щечку. — Мне о многом надо бы тебе рассказать… А что ты такая бледная? Что-то еще тебя опечалило, кроме того, что герцогиня так постарела? — и Кэролайн издала мелодичный грудной смешок. — Хотя — ты мне потом расскажешь, хорошо? А то Дариус ждет! Ты знаешь, в какое он впадает неистовство, когда кто-то забывает о пунктуальности? Уууу! Гроза! Настоящая катастрофа в природе!