Этот день как-то сразу не заладился. Во сне я испачкал в дерьме туфли, о чем никому не собирался сообщать еще минуту назад. Утром сломалась первая из пачки сигарета, а я не знаю приметы хуже. А вечером встретил ее. Говорят, испачкаться в дерьме — к прибытку. Но это во сне, черт возьми, а не наяву!
— Вам сколько лет, чудо?
Она помялась, соображая, видимо, как сообщить мне, что скоро семнадцать, если до семнадцати около десяти месяцев. Я ждал смущения и кокетства. Но ответ ее поразил меня настолько ощутимо, что уже через секунду я понял, что прижимаю спиной спинку стула.
— Через три дня будет восемнадцать, если для вас это так важно! — рассердилась она и ослепила меня искрами глаз. — И я не учусь в вашей дурацкой школе!
Глядя, как я корчусь в сомнениях, она решительно откинула плед, ослепляя меня еще сильнее, вскочила с дивана и ринулась к куртке. Если она сейчас уйдет, то вымараться в дерьме наяву, Бережной, означает оказаться завершенным дебилом!
Но я ошибся. Через некоторое время шуршания материалом на стол передо мной плюхнулся паспорт, облаченный в кожаные корочки. Представляю, насколько глупо я выглядел, прочитывая и шевеля губами: «Полесникова Лидия Александровна… девятнадцатого сентября восемьдесят девятого года…»
— Лидия… Невероятно редкое нынче имя. Сейчас все больше девушек вашего возраста с именами Вика, Сабрина. — И в этот момент я выглядел, пожалуй, еще хуже. Встряхнувшись, я вернул девушке паспорт, и с еще бо?льшим смущением посмотрел на обтянутые черными колготами ножки, взбирающиеся на мой диван. — Вы не выглядите на восемнадцать лет, Лидия. Дело в том, что я…
— Пользуюсь успехом среди выпускниц, — закончила она за меня, с сердитым видом кутаясь в плед. — Бывает. Но на меня вы произвели, Артур Иванович, не самое лучшее впечатление. Просто не понимаю, что эти несчастные девочки в вас нашли. Так мы поговорим о деле?
Я поскреб подбородок, с улыбкой иранского купца таращась на ножку дивана.
— Видите ли, Лида… Имея перед вами преимущество прожитых лет в одно десятилетие, я рассуждаю таким образом… Откуда в голове семнадцатилетней девочки, гуляющей по провинциальному городку в дождливый вечер в курточке китайского производства, может быть какая-то серьезная история?
— Вы на историка тоже не похожи. От вас разит деньгами, и это видно за версту. Но при этом я стараюсь соблюдать правила приличия, а вы их почему-то презираете.
Наказать ее? Выслушать внимательно, после чего отправить домой и глубоко, судорожно, с облегчением вздохнуть?
— Никогда не оценивайте людей по внешнему виду, — по-матерински посоветовала мне Лида. — На вас гардероб от Понти, но живете вы не на Ильинке. Вы живете в средней школе. Это странно. Это не может не натолкнуть на мысль, что вы прибыли как раз за историей.
Она увидела мое лицо и… перепугалась! Я вижу это по вспыхнувшим, как разрешающий сигнал светофора, огромным глазам. Она испугалась, что сейчас снова окажется на ветру, в туфлях и без разрешенной проблемы.
— Я не хотела вас обидеть, — сказала Лида, сжимая в кулачках бахрому пледа. Если бы мне понадобилось вывести ее сейчас вон, мне пришлось бы выдирать эту шерсть из ее рук силой. — Простите. Я была не права. Просто вы…
— Что?
— Нет-нет, ничего… Мне все по душе. Ваш растворимый «Нескафе» просто великолепен.
Временами ее внешнее великолепие просто тонуло в безобразной наглости.
— Рассказывайте, что там у вас. — Развязным жестом я вынул из кармана висящего на спинке стула пиджака фляжку и свинтил крышку. Пора учить маленькую нахалку.
Я приготовился слушать историю о папе, который восьмого октября вышел из дома и до сих пор, то есть спустя две недели после того, как сказал дочке «До вечера», не вернулся. Папу похитили инопланетяне. Милиция, куда она обратилась, конечно, приняла заявление о без вести пропавшем, записала его приметы, приколола скрепкой фото папы к розыскному делу, пообещала хорошей девочке Лиде помочь и до сих пор, как это принято, помогает. Где-то в марте, когда я буду измотан от безответной любви, когда сойдет снег и душа моя вспыхнет от нового притока светлого чувства, милиция при помощи старушки, выгуливающей на какой-нибудь стройке шпица, обнаружит труп, и наш альянс красоты и ума распадется. Она приведет в папину квартиру сверстника, одетого по последней моде — в штанах с мотней, болтающейся в районе колен, чулком от «Голден Леди» на голове, тату во всю правую руку и восемью серьгами в левом ухе. Они заживут счастливо, а придурок Бережной отправится пить горькую и размышлять над тем, как так его, человека с высшим образованием, искателя новых ощущений, провели на мякине.
Я редко ошибаюсь в людях. Когда они приходят ко мне и начинают разговор издалека, я всегда это чувствую. От любого, кто ко мне приближается, я ощущаю ароматы выделяемых ферментов. Если эти ферменты не напоминают мне запах долларов, этот человек обречен. Если я чувствую в нем вес, он все равно обречен. Но сейчас, за неделю отрицания прежних ощущений, я, видимо, напрочь утратил нюх. Я решил послушать ее и выставить вон.
Так я решил. И я ошибся.
— Меня интересует одна книга, — сказала она, уводя взгляд в сторону телевизора. Пальчики ее барабанили по столу, и этот звук мне отчего-то не нравился…
Я повел взгляд следом и обнаружил удивительное. На экране знакомый мне и остальной части населения России диктор говорил о приближающихся волнениях. Решив не отвлекаться, я снова посмотрел на девушку. Волнения в стране происходят каждый день. Я же волнуюсь крайне редко, а потому ощущать это чувство в своей душе, глядя на создание рядом со мной, мне не совсем удобно.
— Что за книга? — поинтересовался я, угадывая под толстым пледом очертание ее ног.
Она подумала, словно сомневаясь в том, что мне можно об этом рассказывать.
— Эта книга не имеет названия.
— Кто же, в таком случае, ее автор? — саркастически улыбаясь выдаваемой мне, доверенному лицу, информации, проговорил я.
Она покусала губу. Выглядело это совсем уж по-детски, и я начал подумывать о том, что речь идет об энциклопедии для девочек, которую у Лиды стащили вороватые подружки.
— Ангелина Антоновна сказала, что вам можно доверять, — пробормотала она. — Что вы весьма начитанный человек, понимающий толк в порядочности. Она представила вас как умного историка аналитического склада ума, который способен составлять логические цепи по нестандартным схемам…
Меня чуть качнуло от этой чудовищной лжи. С каких щей директор школы будет наговаривать субтильной молодице такие предложения о педагоге?!
— Будет вам трубить в пионерский горн, Лида! У вас потерялась книжка, которую нужно найти. Я всего лишь спросил, кто ее автор, и буду настаивать на этом, коль скоро вы отказываетесь оглашать ее название! В противном случае, не зная о предмете ровным счетом ничего, мне будет затруднительно разыскать ее, даже если она будет лежать перед моими глазами! — Я отпил из фляжки. — И… прекратите щеголять именем директора школы.
Прикурив сигарету, чем окончательно деформировал девическое представление о реноме учителя, я уставился в нее тем взглядом, которым пронзаю не учеников, а менеджеров, отказывающихся сливать мне информацию.
— Вам известно что-нибудь об острове Патмос, месте ясновидения пророка Иоанна?
Коньяк из фляжки полился мне не в рот, а в нос, я фыркнул, как двинутая ногой охотника росомаха, и расплескал на линолеум не менее трети коньяка, который купил, скрепя сердце.
Понимая, что с коньяком, льющимся из носа, выгляжу совсем уж плохо, я с сигаретой в одной руке и фляжкой в другой двинулся в кухню. Там, едва слышно матерясь, разыскал тряпку, выбросил в раковину сигарету и поставил фляжку на стол. Наверное, чувства мои находились в полном беспорядке, раз уж я, почти дойдя до комнаты, вернулся и умылся, что сделать нужно было в первую очередь.
Эта девица доведет меня до ручки! — думалось мне, когда я ерзал перед ее ногами с прошлогодней футболкой в руках. Остров Патмос. С ума сойти. Откуда в этой крошечной головке столько информации?!
Я оставил ее наедине с телевизором и направился за второй порцией кофе. Первую мне пришлось вытирать вместе с коньяком, поскольку столик, удерживающий ее чашку, стоял перед моими ногами в тот момент, когда она заговорила о Патмосе.
— Шоколадку будете? — недружелюбно крикнул я в комнату, яростно постукивая ложкой о липовый китайский фарфор.
— Благодарю, но нет. У меня от какао изжога.
Я подумал, что бы можно было сказать ей гадкого.
— Это потому, что вы фольгу не разворачиваете, — это большее, на что меня хватило.
— Послушайте, Артур Иванович, давайте объяснимся, — донеслось до меня, когда я снова ее увидел. Приняв от меня чашку, она решительно поставила ее на столик и обожгла мою щеку взглядом. — Читать книги я стала в пять лет. Отец мой сделал все возможное для того, чтобы я не терпела нужды ни в учителях, ни в учебниках. Когда мои сверстники после летних каникул собрали учебники и отправились в седьмой класс, я начала учиться в одиннадцатом. Сейчас я учусь на последнем курсе истфака Московского госуниверситета. Любому другому это может показаться странным, вам же, я так думаю, просто подозрительным, но, к сожалению, чего я не захватила с собой, так это диплома о высшем образовании. Просто потому, что у меня его еще нет. Мне как-то не пришло в голову, что он может мне понадобиться!
Она говорила и цокала ноготками по столу. Мне это не нравилось. Коньяк стал давить жаром.
«Жаль, что не захватила», — подумал я о том, что не удивлюсь, если вдруг она мне заявит, что имеет мужа и ораву внуков.
— Я не знаю, как настроить вас на разговор с собой, поэтому и спросила о Патмосе. — Она помялась, снова раздумывая, стоит ли мне говорить правду, но потом, видимо, решилась: — Мне очень не хотелось бы снова увидеть на это реакцию, но, поверьте, это лучший способ найти общий язык. Итак, что вы знаете об этом острове?
Глава 8
День у меня действительно не заладился. Радовать же девочку своим невежеством у меня не было ни малейшего желания. В университете я в восемнадцать лет не учился, я был трудным ребенком, в отличие от Лиды Полесниковой, а потому вуз — истфак педагогического окончил в двадцать шесть. И теперь, с высоты проведенных в общежитии лет, имею полное право развязно отхлебнуть из своей фляжки и только потом начать говорить.
— Патмос, или Патнос, — это небольшой остров, имеющий около восьми километров в длину, но очень узкий. В античные времена Греции он процветал и был очень густо заселен. В римскую эпоху он славился как невероятно удобное место для пристани. По правилам мореплавания той эпохи Патмос был первой страницей для путешественников, идущих из Эфеса в Рим, и последней для следовавших из Рима в Эфес. — Чиркнув колесиком «Зиппо», я понаблюдал за реакцией девушки. Взгляд ее, как мне показалось, потеплел. Женщины любят умных мужиков, я знаю. — В силу того что для современной истории остров Патмос важен лишь по одной причине, я, удивленный и растерянный, осмелюсь предположить, что моя юная гостья имеет в виду одного человека, жившего там много веков назад. Я полагаю, что это не кто иной, как святой апостол Иоанн. Он же — пророк Иоанн.
— Кажется, я не ошиблась, — прошептали ее губы.
Я же, вдохновленный первой из ее уст похвалой, продолжил:
— На этом острове в 69-м году был написан Апокалипсис, творение, до сих пор терзающее умы ученых мужей. Есть мнение, что написал его святой апостол Иоанн. Потом бытовало мнение, что работа выполнена одноименником апостола. Третья версия заключается в том, что дерзновенный труд сочинил и изложил какой-то писатель, пожелавший выдать себя за апостола Иоанна. Однако же маловероятно, что кто-то из современников святого апостола при жизни этого столпа христианства решился использовать его имя, а потому думается, что Апокалипсис — произведение святого апостола Иоанна. И написано оно было именно на острове Патмос.
Я посмотрел на порозовевшую и ставшую еще прекраснее девушку и встретил в ее глазах не то восхищение, не то просто предложение продолжить общение. Она сидела и мягко барабанила по столу пальцами. Теперь этот перестук вызывал у меня какое-то расслабление и истому. Ничего удивительного в этом нет. Когда пальчики прекрасной девушки прикасаются к чему-либо, это всегда вызывает восторг. Прикосновение — как импульс, передающийся на расстоянии.
Мне было значительно лучше, чем десять минут назад. Кажется, здесь продают коньяк не дурнее, чем в Москве.
— Это все, что я знаю о Патмосе, юная леди с высшим образованием, — признался я. — Если вы спросите о чем-либо еще, что с ним связано, буду вынужден сообщить вам, что вы обращаетесь не по адресу.
— Я услышала то, что хотела, — проговорила она, продолжая почти бесшумно постукивать по столу. — Известен ли вам текст Апокалипсиса?
— Смутно, — я поморщился и снова приложился к фляжке. — Мне всегда были не по нраву античные вероучения и легенды. Я атеист-педант, если угодно, и изучал Древний мир исключительно ради положительной оценки в зачетной книжке, — закурив третью по счету сигарету, я решил подводить итоги. — Но кое-что все-таки помню. А потому давайте же наконец определимся относительно вашей книги. Речь, полагаю, идет не об оригинале Апокалипсиса, исполненном пером автора?
— Нет, — сказала Лида. — Эта книга гораздо старее.
— Это хорошо, поскольку книг в те времена еще не было. Но что может быть старее Апокалипсиса, если и он был выполнен в виде пергаментных свитков? Слово «книга», моя милая студентка, во времена Нерона не было известно свету.
Она снова замялась, но не от смущения. Казалось, Лида просто выдерживает паузу.
— Артур Иванович, книга существует. Мне трудно объяснить вам необъяснимое, но, если мы отправимся в путь, мы найдем эту книгу. Найдем несмотря на то что книг в то время действительно не было. Но она была. То есть существует.
— Милая девушка, нельзя найти то, чего не существует, как нельзя и потерять, между прочим. Вы не находите рационального зерна в моих логических цепях, так восхваленных Ангелиной Антоновной?
— Господи, — вскричала она, — да почему же вы такой тупой!
— Я не тупой, — миролюбиво возразил я. — Я образованный. И у меня поэтому подозрение, что вы одержимы какой-то идеей, но у меня вместе с тем есть надежда на то, что с возрастом она может покинуть вас и без медицинского вмешательства. — Я снова заглянул в ее глаза, они были полны яростного света.
— Вы говорили, что знакомы с Писанием пророка Иоанна, — вдруг проговорила, освежая мою память, она.
Меня пошатнуло, и на какое-то мгновение картину передо мной застил туман.
— Верно, — с трудом выдавил я, приходя в себя. Хорош коньячок…
— Тогда вы должны вспомнить хотя бы несколько первых абзацев этого Писания. Вы в состоянии это сделать? Не нужно дословных цитат! — Она говорила громко и убедительно. И это меня пугало. Я знаю, насколько убедительны бывают сумасшедшие. — Что такое Апокалипсис, господин Бережной?!
Меня только что качнуло, и это неспроста. Такое случается либо когда выпьешь мало, либо когда перепьешь. Перепить я не мог, а потому недвусмысленно потряс фляжкой в воздухе. Она была пуста. Если не считать того, что было вылито на пол, меня сейчас грело что-то около ста пятидесяти граммов хорошего спиртного. Самое время начать беседу о Судном дне, а в ходе разговора сходить на кухню для использования внутренних резервов.
— Апокалипсис — процесс кары господом земных существ, согрешивших и нераскаявшихся, — сказал я, не веря, что разговариваю об этом с девочкой. — Потерявший терпение Агнец, удостоверившись в том, что все коленопреклоненные христиане оказались в Царствии его и уже не связаны с грешной землей, начинает последнюю интермедию…
Меня снова качнуло, на этот раз уже с хорошей амплитудой. За стеной, на улице, послышались голоса, и я вдруг понял, что голоса тревожны.
— Лида, — сказал я, взявшись за край стола, — если позволите, я схожу на кухню, где охлаждается мой портвейн. Мне казалось поначалу, что для пересказа окажется достаточно и того, что я выпил, но теперь уверен в том, что придется вынуть бутылочку славного винца.
— Вы из тех, кто без опаски смешивает коньяк и вино?
— Знаете ли, быть может, после того как я закончу, мне захочется прочистить желудок и отрешиться от всего сказанного и без этого коктейля, — возразил я, уже вынимая из холодильника бутылку. — Пригубите?
— Самую малость.
Замечательно. Когда мужчина и женщина пьют вместе, между ними не случается противоречий. Речь идет, разумеется, о людях, выпивающих редко и помалу.
— Итак, господь — на престоле… — напомнил я, разливая рубиновую жидкость по стаканам. — Вокруг престола двадцать четыре второстепенных седалища, или, по-нашему, сиденья. На них восседают двадцать четыре старца, облаченных в белые одежды и с золотыми венцами на головах. Это избранные представители человечества, нечто вроде небесного сената, постоянный двор Предвечного.
Перед престолом горит семь огненных светильников, вокруг престола четыре чудовищных животных, описать которых современной мыслью не представляется возможным. Воспаленное воображение Иоанна столь склонно к азиатским изысканиям, что нам остается лишь догадываться о том, насколько ужасны эти четыре зверя…
Престол окружают тысячи, сотни тысяч ангелов, существ, стоящих ниже старцев и животных. Они умиротворенно держат склоненные головы и ждут своего часа…
— Вечный грохот грома исходит из престола, — сказал я, напрягая память и вспоминая уроки христианской словесности. — Четыре чудовища, обозначающие все виды живой природы, ни днем ни ночью не имеют покоя, непрерывно трубя и взывая: «Свят Господь Бог Вседержитель, который был, есть и грядет…»
Двадцать четыре старца, представителя человечества, присоединяются к этому песнопению, падают ниц и возлагают венцы свои перед сидящим на престоле Создателем.
Христос впервые появляется среди этого небесного двора. И мы очами пророка Иоанна впервые становимся свидетелями этого явления.
Справа от Сидящего на престоле появляется…
— Ну? — дождавшись, тихо произнесла Лида. — Что же вы замолчали?