— Вы говорите об этом так, будто все проще простого.
Сейсмолог пожал плечами.
— А ведь, наверное, — продолжал Мареев, — подобные действия требуют огромных нервных усилий, колоссального напряжения?
Воронов мягко улыбнулся и вновь пожал плечами, но ничего не сказал.
— Слушая вас, невольно вспоминаешь арабские сказки о могущественных джиннах. Или легенды о волшебниках, которые силой мысли могли управлять явлениями природы. С помощью психической энергии.
— Психическая энергия? — рассмеялся Воронов. — Скажем лучше — сознание. Увы, сознание не способно непосредственно изменять объективную реальность. Тем более в больших масштабах. Только с помощью техники…
В этот момент динамик, висевший над рабочим столом Воронова, неожиданно щелкнул, и взволнованный голос сообщил:
— Приборы показывают массовую перестройку напряжений!
Воронов на мгновение замер, а затем стремительно выбежал из комнаты. Секунду поколебавшись, Мареев последовал за ним. По винтовой лестнице они спустились в подземную часть станции, в аппаратную. Здесь уже собралось несколько человек. Они обступили пульт, где на большом табло отражались показания приборов, суммирующих информацию, поступающую от многочисленных датчиков. По выражению лиц Мареев понял, что происходит нечто угрожающее.
И словно близким взрывом сознание опалило предупреждение, вспыхнувшее на экране: сила землетрясения — 11 баллов, момент первого толчка — 21 час 47 минут.
Мареев бросил взгляд на часы — до начала катастрофы оставался ровно час…
Он вдруг ощутил режущую боль в пояснице, с ним всегда так случалось в минуты острого волнения. Одиннадцать баллов из двенадцати возможных!..
В памяти всплыли сообщения о катастрофических землетрясениях: Ашхабад, Скопле, Марокко, Агадир… Рушатся до основания даже самые крепкие здания, грохот, ужас, крики людей, стоны раненых, хаос, развалины. И все это за какие-нибудь несколько секунд.
Но может быть, — у Мареева мелькнула надежда — ведь Синегорcк — молодой город, он строился совсем недавно и, конечно, с учетом сейсмической опасности. Журналист тронул за локоть сотрудника станции, стоявшего ближе других:
— А Синегорск… — начал он.
— Рассчитан на девять баллов, — мгновенно ответил тот, даже не дослушав Мареева до конца.
Мареев уже не раз замечал, что в моменты высокого напряжения люди, не потерявшие головы, приобретают удивительную способность понимать друг друга с полуслова.
— Здесь сильнее семи баллов никогда не бывало, — добавил сотрудник.
Мареев взглянул на Воронова. Сейсмолог стоял возле пульта и, сняв трубку телефонного аппарата, нетерпеливо постукивал по рычажку.
В аппаратную вошел Слюсаренко.
— Что вы собираетесь делать? — с ходу спросил он у Воронова.
— Передать предупреждение в Синегорск! — не поворачивая головы и продолжая терзать телефонный аппарат, резко ответил сейсмолог.
— Паникуете? — глухо произнес начальник станции. — Одиннадцати баллов здесь не бывает — ваша система что-то напутала. Это же очевидно. А вы хотите поднять панику. В городе двести тысяч человек!..
— Вот именно — двести тысяч! — горячась, возразил Воронов. — Люди успеют выйти на открытые места… А что касается одиннадцати баллов, то все в жизни когда-нибудь случается в первый раз.
— А если тревога окажется ложной?
— Тем лучше… А если — нет? — Воронов еще раз ожесточенно постучал по рычажку и бросил трубку. — Связь отсутствует. Вы понимаете, что это значит? Нарушен кабель. Видимо, уже начались подвижки пластов.
— Ну что ж, — согласился Слюсаренко. — Береженого бог бережет. — Он положил руку на плечо радиста «Горной»:
— Давай! По радио…
— Мы и так уже потеряли целых четыре минуты, — добавил Воронов.
— Четыре минуты? — удивился Мареев и, не веря, бросил быстрый взгляд на часы. В самом деле — только четыре минуты. А ему показалось, что с того момента, когда на дисплее вспыхнуло предупреждение о грозящем землетрясении, прошло по меньшей мере минут двадцать…
В аппаратной стало вдруг неожиданно тихо. Казалось, время остановилось. Ничего не менялось и на экране дисплея. Тревожная точка рядом с Синегорском продолжала угрожающе мерцать, предвещая надвигающуюся катастрофу. Светились и две единицы на табло, складываясь в фантастические одиннадцать баллов.
Вернулся радист.
— Связи нет!.. — сообщил он, волнуясь. Таких сильных помех никогда еще не было.
— Видимо, мощная электризация воздуха, — заметил кто-то из сотрудников.
— Кстати, тоже один из возможных предвестников сильного землетрясения, — добавил другой.
Мареев снова взглянул на Воронова. Сейсмолог стоял бледный, схватившись рукой за край пульта словно для того, чтобы не упасть.
Слюсаренко, наклонившись к Марееву, шепнул:
— У него в Синегорске…
— Жена? — отозвался Мареев.
— Будущая… Лена. Наш врач. Вчера уехала в город и вернется только завтра.
Мареев содрогнулся. Какие простые и обыденные слова: уехала, вернется завтра… Он сказал — вернется. Но если верить приборам — скорее всего не вернется. Одиннадцать баллов! Никто не вернется!.. И ничего нельзя сделать — стихия. Даже предупредить невозможно.
Напряжение в аппаратной достигло предела.
— Может быть, на машине? — неуверенно предложил радист. Ему тотчас возразили:
— Сто восемьдесят километров горной дороги! Не успеть!
Словно по команде, взгляды всех, кто находился в аппаратной, обратились к Слюсаренко. Как будто начальник станции мог что-то сделать. Но он угрюмо молчал…
Вот когда пригодилось бы то, о чем только что рассказывал мне Воронов, подумал Мареев. И словно в ответ в наступившей тишине прозвучал голос Воронова:
— Готовьте систему активного предупреждения!
Слюсаренко удивленно поднял свои густые, сросшиеся на переносице брови:
— Но…
— Это единственный выход. К тому же эксперимент был удачным.
— На тренажере. И в течение всего лишь одной минуты. А потом мы целый час приводили вас в сознание.
Вот как, подумал Мареев. Вот почему он не ответил на мой вопрос.
— Повторяю — другого выхода нет, — твердо сказал Воронов.
— Но это же верная смерть!
— Возможно… Но для меня одного…
— Вы даже не успеете ничего сделать. У вас просто не хватит времени.
— Должно хватить. Должно! — Воронов резко повернулся к сотрудникам, молча ожидавшим, чем закончится этот спор. — Готовьте!
В аппаратной все пришло в движение — одни, заняв места за пультами, склонились над приборами, выводя аппаратуру в рабочий режим, другие извлекли из стенного шкафа шлем энцефалоскопа с многочисленными проводами и стали подключать его к системе контроля напряжений и системе управления. И только один Воронов продолжал стоять неподвижно с отсутствующим взглядом. Возможно, он уже сейчас проигрывал в уме разнообразные варианты той необычной игры, в которую ему предстояло включиться через несколько минут. Игры, в которой его противником должна была выступить сама природа, а ставкой была жизнь тысяч людей.
Слюсаренко подошел к Воронову и с неожиданной мягкостью положил руку ему на плечо:
— Еще не поздно отказаться… Михаил, никто не вправе требовать от тебя этого. Тем более что система активного воздействия — это пока скорее… научная фантастика.
Воронов никогда не был в фамильярных отношениях со своим шефом, и, вероятно, именно это слюсаренковское «ты» на мгновение вернуло его к действительности. И он ответил в том же духе:
— А ты хотел бы, чтобы я мог попытаться и не попытался?
И это взаимное «ты» сблизило их теснее, чем долгие годы совместной работы. Слюсаренко сильнее сжал плечо своего ближайшего сотрудника:
— Я понимаю… там Лена.
— Лена?… Лена, — отрешенно повторил Воронов. — Там люди.
Слюсаренко нервно повел плечами и как-то странно посмотрел на Мареева, словно обращаясь к нему за помощью. Мареев выразительно развел руками: да и как он, совершенно новый здесь человек, мог судить о том, что верно и что неверно и как должны поступить эти люди в столь неожиданно сложившейся критической ситуации. Это могли решать только они, они сами. Однако Слюсаренко продолжал почему-то в упор смотреть на него. И чтобы избавиться от этого требовательного взгляда, Мареев отвел глаза и посмотрел на часы — из отпущенных природой шестидесяти минут оставалось только пятьдесят.
— Вот такая… ситуация, — прозвучал рядом тихий бас Слюсаренко.
Мареев уже понял, что сейчас подлинным начальником «Горной» стал не Слюсаренко, а Воронов. В критические моменты бывает, что реальным руководителем оказывается не тот, кто облечен официальной властью, а тот, кто способен найти правильное решение и повести за собой людей. Видимо, почувствовал это и сам Слюсаренко. Именно это, должно быть, и потянуло его к Марееву — постороннему человеку, также оказавшемуся в роли наблюдателя…
— Приступим! — распорядился Воронов и опустился во вращающееся кресло перед пультом. — А вы, — обратился он к радисту, — идите и все же старайтесь пробиться и передать предупреждение.
Двое сотрудников со шлемом энцефалоскопа в руках, уже подключенным к системам оповещения и предупреждения, приблизились к Воронову и по его знаку стали осторожно прилаживать шлем.
В этот момент в аппаратную стремительно вошла молодая женщина.
— Что случилось? — тревожно спросила она, видимо сразу уловив напряженность обстановки.
Сотрудники, колдовавшие над Вороновым, застыли со шлемом в руках. Сейсмолог приподнялся в своем кресле. Лицо его преобразилось:
— Ты… Сегодня.
«Лена» — понял Мареев.
— Так, что тут все-таки происходит? — требовательно повторила девушка.
Кто-то молча показал на экран дисплея. Должно быть, она сразу все поняла, так как, на мгновение оцепенев, рванулась к Воронову и схватила его руку:
— Что ты хочешь сделать?
Он виновато улыбнулся. Молча…
— Нет! Нет! — вскрикнула она. — Я не хочу… Нет!
Он взял ее за руку.
— Лена…
Их глаза встретились.
И больше она не произнесла ни слова. Только отступила на шаг и застыла, неподвижно глядя на Воронова.
Мареев невольно пригляделся к девушке. Красивой ее нельзя было назвать, но было в ней что-то такое, что останавливало взгляд. Легкий свитер и светлые джинсы плотно облегали ее легкую фигурку. Прямые волосы рассыпались по плечам. Узкий разрез глаз и чуть широкие скулы придавали ее окаменевшему лицу что-то азиатское. Губы были плотно сжаты…
— Так надо, Лена, — тихо сказал Воронов и еще раз улыбнулся, но уже не виновато, а ободряюще.
И она, видимо уже овладев собой, едва заметно кивнула ему в ответ.
Воронов снова сделал знак своим помощникам, и они начали закреплять шлем у него на голове. Теперь он выглядел существом из какого-то другого мира. Опутанный проводами, он сидел в кресле, отделенный шлемом энцефалоскопа от всего окружающего, — человек, ставший решающим звеном в сложной электронной системе и готовый слиться с окружающей природой. Но видимо, мысли его все еще были здесь, в аппаратной. Он медленно повернул голову и еще раз посмотрел на Лену. Она снова кивнула ему и выбежала из комнаты.
Секунду помедлив, Воронов глубже вдавился в кресло, протянул руку и резким движением нажал одну за другой две большие красные кнопки…
Мареев машинально перевел взгляд на табло, затем на экран дисплея. Словно что-то мгновенно могло измениться. Но там все оставалось по-прежнему.
Прошла минута. Другая… Ничего не происходило. Если что-то и совершалось, то оно было невидимо и неощутимо даже для приборов. И от этой неощутимости у Мареева возникло странное чувство нереальности происходящего. Будто он перенесся в далекое научно-фантастическое будущее. Или скорее во времена мистических ритуалов древних инков или египетских жрецов… Заклинание природы! Человек — против стихии!.. Но человек современный — во всеоружии научных знаний и технических возможностей…
Воронов продолжал сидеть неподвижно, закрыв глаза, казалось, он погружен в гипнотический сон. Лицо его побледнело, нос сразу заострился, как у мертвеца. И только чуть заметно приподнимался и опускался в такт дыханию накладной карман на клетчатой ковбойке, а вместе с ним выглядывавшая из него шариковая ручка.
Вернулась вскоре Лена в белом халате с медицинским чемоданчиком в руке и остановилась у входа, включившись в общее ожидание…
И вдруг в аппаратной что-то изменилось. Неуловимо, но изменилось. Может быть, чуть сильнее Воронов сжал побелевшими пальцами подлокотники кресла, чуть подалась вперед Лена, чуть выше поднялись брови на лице Слюсаренко. Мареев скорее не увидел все это, а почувствовал. И сразу быстрее побежали на табло цифры, зазмеились линии графиков. И даже те, кто сидел спиной к табло, каким-то шестым чувством уловили это и повернули головы…
Стихия, подумал Мареев, сама по себе она мертва. Грозные явления природы… Разве были они грозными, когда на Земле еще не было человека? Ураганы, наводнения, землетрясения… Грозными для кого? Только с появлением человека явления природы обрели определенный смысл… Мареев отчетливо, почти зримо, словно перед ним на экране замелькали кадры мультипликационного фильма, представил себе, как мощные электрические импульсы бегут по многочисленным кабелям к различным пунктам окружающей местности, как они заставляют деформироваться — сжиматься и разжиматься горные породы и гасят вот-вот готовое вспыхнуть пламя сейсмической катастрофы. И тут же на этом внутреннем киноэкране возник другой кадр: человеческий мозг, и от него во все стороны бегут управляющие импульсы, а к нему стекаются сведения о состоянии горных пород, сигналы обратной связи…
Нет, не человек — против стихии, а человек, слившийся со стихией, с окружающей средой. И получивший в результате этого слияния совершенно новые возможности…
И снова в аппаратной что-то изменилось. Теперь все смотрели на экран дисплея. Там медленно, словно сопротивляясь, сменялись цифры. Вместо одиннадцати баллов катастрофического прогноза значились уже девять… Потом девятка уступила место восьмерке. Дальше перемены стали происходить во много раз быстрее. Семь, шесть, пять, четыре балла. На этом движение цифр прекратилось.
Мареев перевел взгляд на Воронова, продолжавшего все так же неподвижно сидеть в своем кресле. Лицо его стало еще бледнее. И вдруг руки, сжимавшие подлокотники кресла, напряглись, сейсмолог весь сжался, словно совершая последнее усилие, и в то же мгновение все ощутили легкие колебания и слабый толчок. Накопившиеся в земной коре напряжения разрядились безобидным четырехбалльным землетрясением.
Пальцы Воронова разжались, и руки бессильно повисли. И словно после стоп-кадра все вокруг пришло в движение. Вскрикнув, Лена со шприцем наготове бросилась к Воронову. Подняв рукав ковбойки, сделала укол. Ассистенты, торопясь, расстегивали ремни, стараясь как можно быстрее снять шлем. Но когда это было сделано, голова Воронова безжизненно качнулась и откинулась на спинку кресла.
Лена, почти такая же бледная, как и Воронов, стояла рядом с ним на коленях и пыталась нащупать пульс. Потом медленно отпустила его руку и выпрямилась. Лицо ее застыло. Все молча окружили кресло, как солдаты окружают бойца, павшего в бою с врагом. Павшего, но одержавшего победу.
Мареев почувствовал, как кто-то сжал его руку. Рядом с ним стоял Слюсаренко.
— Признаться, я не верил в это, — сказал он тихо. — И помолчав, добавил: — Он спас целый город. Вы должны написать…
Мареев почувствовал, как спазма перехватила горло.
— Да, да, — произнес он с усилием. — Велика сила человеческого разума… И духа…
И в который раз за этот вечер Мареев посмотрел на часы. Они показывали девять часов сорок три минуты. Если бы не Воронов, то до начала катастрофы, грозившей унести тысячи жизней, оставалось всего четыре минуты.
Михаил Грешнов СУДНЫЙ ДЕНЬ ЮДЖИНА МЭЛЛТА
Фантастический рассказЮджин Мэллт, личный консультант Президента по ядерным испытаниям, вполне удовлетворен. Серия испытаний закончена. Особенно впечатляющим был взрыв в Атакаме. Ад! Настоящий ад!..
Он очень устал, Юджин Мэллт. Напряжение нервов!.. Хотя бы с «Пепитой». Семьдесят мегатонн, — и вдруг часовой механизм будто сорвался с цепи: стрелки закружились вперегонки. Но ведь с часами соединяется вся эта… требуха! Какой вид был у коллеги Симпсона — волосы ощетинились на затылке!.. При воспоминании о «Пепите» Мэллт чувствует сердцебиение. Как он заорал, Симпсон: «Бежим!..» — как будто можно убежать от вулкана…
После, за стаканчиком бренди, Мэллт позволил себе расслабиться — предался воспоминаниям. «Одиннадцатая бомба, — говорил он. — Невада, Бикини, Эниветок — хорошие удары, Симпсон. Но этот будет отличный. Вспомните мое слово!» При этом Мэллт держал стакан перед собой — Симпсон поставил стакан на стол: руки у него дрожали. В груди Мэллта, признаться, витал холодок: он ведь тоже из плоти и крови…
Дорога вьется среди холмов. По обеим сторонам от дороги — пустыня, притихшая, с разорванным сердцем. Испытания проводились в сердце пустыни «The Heart of Desert». И сердце ее разорвано. Чудовищный кратер лежит в песках. К нему подойти нельзя: его охраняют сто восемьдесят постов по окружности.
Пусть охраняют. Мэллт спешит на аэродром. Багаж он отправил утром и теперь мчит на «виллисе». Без охраны: можно же проскочить без прихвостней в серых шляпах!.. Мэллту нравится, когда он один.
Вечер. Солнце, кажется, замерло, наполовину погрузившись в песок. Вершины холмов покраснели, тени густо-лиловые, как на абстрактной картине. Мэллт любит абстрактности и не любит пустыни: за полгода она успела ему осточертеть. Наедине приятно думать о семье, о дочках. Дочерей у Мэллта две: Юдифь и Далила, четырех лет и пяти. Имена он подобрал сам, из Библии — ведь он набожный человек и примерный отец. Но если спросить его, зачем он произвел двух маленьких крошек в мир, где страшные бомбы разрывают сердце пустыни, он ответит, что крошкам ничего не грозит. Его имя в первом номенклатурном списке. Семье обеспечено место в генеральном убежище на глубине двух тысяч футов, с плавательным бассейном, цветами и прочим комфортом. Две тысячи футов!.. — Мэллт с удовольствием затягивается сигарным дымом. Последние испытания направлены в глубину. За океаном тоже бомбоубежища. Говорят, что они на глубине тысячи семисот футов. «Пепита» дала кратер в тысячу семьсот футов!.. В багаже Мэллта фотографии. Не только к отчету — для его личных альбомов. На каждую бомбу альбом. Есть на что посмотреть… Фотографии у Мэллта цветные, на отличной пленке. И везде в центре черный неистребимый цвет. По ночам он снится Юджину Мэллту… Откровенно говоря, Мэллт даже не прочь, чтобы судный день наступил на его веку. День этот он переживет — на то и бомбоубежище! А потом в числе избранных он будет основателем новой расы.