Все стихло.
Мы не могли понять: это победа или поражение? Одолела Бура-баба злобных кудов Эльгиной судьбы, или они одолели ее?
Бура-баба не шевелилась.
Больше всего она сейчас напоминала кучу старого драного тряпья.
Она умерла? Да нет, она не может умереть – она мертва давным-давно… то есть обитает в том мире, где смерти вовсе нет, потому что нет такой жизни, как у нас…
– П… п… – Эльга так и не сумела ничего выговорить, дернула меня за руку и потащила наружу.
Мы выскочили из избушки и вдохнули свежий, влажный лесной воздух.
Заморосил дождь – и он принес нам облегчение, смывая с души пережитый страх. У ворот мы сообразили выпить воды из берестяной чарочки и открыть другую створку, возле которой стояла «живая вода».
Иначе неизвестно, где бы мы оказались, выйдя из этих ворот. Мы побежали через ельник, все ускоряя шаг: было чувство, будто за нами гонятся.
Не Бура-баба в ступе и с пестом, не ее невидимые «слуги верные», что прибирали бадью у калитки. За нами гналась тяжесть и жуть пребывания в Нави, висела на плечах, не хотела отставать.
Сейчас мы не удержались бы на жердочках мостка – поэтому ворвались в ручей, окунувшись по колено.
Холодная вода несколько остудила нас и привела в чувство.
На другом берегу Эльга остановилась, стащила с головы платок и стала умываться. Я тоже умыла лицо и руки, пригладила волосы, даже попыталась отряхнуть косу, на которой словно застыла паутина из темных бабкиных углов.
Вот эта вода по-настоящему оживила нас.
– А мы правильно сделали, что убежали? – в тревоге спросила я. – Может, надо было… ну, поднять ее?
– Уж если она умрет, то не нам с тобой ее оживить! Она тысячу лет живет и дальше будет. Нас с тобой переживет, наши кости с крады соберет да в жерновах разотрет… – мрачно заметила Эльга. – Уже про нас никто не вспомнит, откуда родом и где похоронены, а она так и будет там сидеть на полатях со своей пряжей!
– А ты все запомнила? Сын – бел, как сыр… Один, два… нет, три, потом девять… потом еще два… – Я старалась вспомнить, сколько детей и внуков ей напророчила Бура-баба. – Жить семь раз по семь лет да еще один год – это сколько будет?
– Много! И овдоветь через двенадцать лет! Ты смотри, не говори никому! – напустилась Эльга на меня. – Кто же на мне жениться захочет, если узнает, что мне овдоветь через двенадцать лет? Дети малые останутся…
– Я и не скажу. Но почему… она больше ничего не сказала? Будто что-то страшное увидела?
– Да меня и так все не радует! – Эльга села на мох, подтянув под себя замызганные полы еще недавно белой шушки. – Она ведь князю сказала, чтобы не отдавали меня варягам. Значит, за Дивислава мне идти. А он мстить за отца не будет.
– Будет. Ведь пока эти викинги сидят на Нарове, через нее нельзя в море ходить. А через Волхов его Ульв не пустит. Теперь – особенно если они одну невесту делят. Стало быть, Дивиславу или идти викингов выбивать, или с паволоками проститься.
– Если Дивислав пойдет на викингов, я овдовею куда быстрее, чем через двенадцать лет! Даже отец не справился… – Голос у Эльги сел от нового всплеска горя. – Куда этому… старинушке? У него сын старший – моих лет. И он после Дивислава князем будет. А мой сын? Тот, который бел, как сыр, и который захочет, чтобы его не пеленками, а кольчугой и шлемом в зыбке снаряжали? Дивиславовым сыновьям будет служить?
– Но ты что же… уже не хочешь за Дивислава идти? Раньше ты за Ингвара не хотела!
– Что я тогда понимала? И с тех пор изменилось кое-что. Ингвар уже мужчина, и он доказал, что может так называться! Он ходит в далекие походы, завоевывает славу и привозит добычу! Такой князь никогда не останется без дружины. А с дружиной можно все: отомстить врагу, захватить земли…
От воодушевления у нее разрумянились щеки, заблестели глаза.
Окажись эти два жениха сейчас здесь – прямо так и сцепились бы между собой за такую красу!
– Наш родич Одд Хельги захватил целую державу, одолел всех врагов и сумел передать ее по наследству. Наши отцы хоть и не захватили Плесков, но занимают здесь почетное положение. Я хочу, чтобы мой муж был не хуже!
– Но твой муж… если это будет Дивислав, он и так не хуже. Он – князь старинного рода, он правит целым племенем…
– А он что-нибудь сделал для того, чтобы занять это место? Только родился сыном своего отца! Надо же, какой подвиг!
– Но ты хотя бы видела его. Он красивый мужчина и добрый человек… как говорят. Он заботится о славе и пользе своего рода. Он любил прежнюю жену и будет любить тебя.
– Это все не так важно. – Эльга подтянула ноги в мокрых чулках и поршнях, обняла колени и устремила задумчивый взгляд в гущу еловых ветвей за ручьем. – Ты понимаешь, что мне придется сделать, чтобы выйти за Дивислава? Мне придется отдаться медведю. Как Воянке перед свадьбой. И ладно бы, я потерплю, если это нужно, чтобы родить здоровых сильных сыновей для своего мужа. Но ты же слышала, что она сказал? У меня будет один сын! Всего один! А первого сына девки, которая была у медведя, забирает медведь, потому что это его сын! Первенец родится от пращура, и его забирает пращур, чтобы сделать князем Нави. Он изначально принадлежит чурам, даже до рождения. Так было с… бабой Гоней, – Эльга выговорила это имя почти шепотом, – помнишь, моя мать нам рассказывала, когда Воянка… Тот медведь, которого мы встречали, это и есть бабкин первенец. От медведя. Теперь от него у меня тоже должен родиться сын. И тоже прожить всю жизнь в лесу. А другого у меня не будет. И на что я буду годна? Какому мужу я буду нужна, пустая и бездетная? Нет, я не хочу на «медвежью свадьбу». Я хочу, чтобы мой первый и единственный сын родился от мужа и принадлежал мужу. И продолжил наш род.
Я не ответила. Мы помолчали.
Чего бы там ни хотела невеста, решает свою судьбу не она. По крайней мере такая знатная невеста.
Даже князь Воислав в таких делах не главный: решают чуры, передавая ему свою волю через волхва – Князя-Медведя.
Власть чуров сильнее княжеской.
– Бывает, что замуж выходят, родичей не спрашивая, – обронила Эльга, будто угадала мои мысли.
Да их и нетрудно было угадать.
– Украдом?
Она кивнула.
– Ты поможешь мне?
– Спрашиваешь? – Я подняла брови. – Это смотря как попросишь, чего посулишь.
Чего бы я ни сделала ради нее? И она отлично об этом знала.
– Красоту мою тебе подарю, ленту алую! – насмешливо ответила она. – Надо сказать тому парню… Мистине. Что я согласна выйти за Ингвара.
– Но за вами гнаться будут. А до Киева далеко, и ехать мимо Дивислава.
– Дивислав за мной только по осени собирается, а осени еще и не видать. И пусть Мистина заботится, как проехать. Посмотрим, так ли он удал, как говорит… да и его князь заодно.
Я не решилась сказать, о чем подумала.
Мне с самого начала казалось, что Эльга не так уж обрадовалась бы мысли вернуться к первому жениху, если бы он прислал какого-нибудь беззубого сморчка. Глядя на Мистину, она, должно быть, и Ингвара невольно воображала таким же красавцем.
Да, Мистина очень хорош собой!
Что бы я о нем ни думала, этого было не отнять. Правда, нос у него был заметно свернут влево, но мы выросли возле дружины, где такие носы – у каждого третьего, этим нас не удивишь. А дерзость в его глазах, которая меня смущала, Эльге, кажется, даже нравилась.
– Но Ингвар еще сначала должен отомстить! – лишь напомнила я. – До осени он не успеет – тут одной дороги сколько.
– Побеседуй с ним тайком. А я поговорю с матерью. Она уж верно знает, что они с князем надумали – когда и что. Тогда и решим. Время есть пока.
Но мы ошибались: времени у нее совсем не было.
Кряхтя, Бура-баба подтянула под себя руки и ноги, кое-как поднялась на четвереньки, похожая на чудного зверя-птицу.
Уцепилась за лавку, приподнялась и усадила на нее утомленное старое тело. Сняла берестяную личину, потерла усталые глаза в густой сетке морщин.
Болели все кости. Голова кружилась.
Но сильнее старческой слабости и недугов мучило то, что она увидела, к чему привела ее дух Макошина нить.
Девки давно сбежали – и след простыл.
Посидев немного и собравшись с силами, Бура-баба подобрала прялочный копыл, поднялась на ноги и побрела к двери, опираясь на него.
У порога взяла клюку.
Вышла, обогнула избу, отворила заднюю калитку, встала в проеме и закричала:
– Эй! Кто в лесу, кто в темном! Выйди ко мне!
Издалека донесся глухой голос, напоминающий рев.
Старуха села на землю.
Через какое-то время еловые лапы закачались, на едва заметной тропке показался зрелый мужчина с длинными, плохо чесанными волосами, с густой бородой, не стриженной много лет, начинавшейся почти от глаз, одетый в медвежий кожух шерстью наружу.
Он чуть прихрамывал.
А в глазах его было нечто темное, дикое – как у того, кто родился человеком, но живет как зверь, всегда один, всегда в лесу, сторожа грань Нави и Яви с мертвой стороны. Не для него теплый дом и семейный круг: он родился, чтобы дать прибежище духу князя мертвых.
– Ну что, мати? – окликнул он старуху, подойдя. – Утомилась?
– За девкой воеводской пойдешь, – велела старуха. – Да… Чтоб из лесу она больше не вышла.
– Что такое? – Князь-Медведь удивился. – Хорошая вроде девка. Я ее еще с тех пор помню. Беленькая такая была, гладенькая.
– Смотрела я судьбу ее… Уж сколько лет пряжу мотаю, а такой судьбы не видала. Глазам не поверила. Не бывает такого. Видела я целый лес дремучий, что встанет от корня ее, да только лучше бы этому лесу света не видать. От корня ее погибнет наша земля. Вижу, как огни священные погашены, капи дубовые иссечены, капи каменные повержены и в болота зыбучие да реки бегучие сброшены. Чуры наши плачут горько, забытые правнуками своими. Видать, бездну темную, Мару и Кощея она на землю кривичей приведет.
– Да не может быть! С чего такому горю случиться?
– Не знаю. А знаю только: потому мне Суденицы судьбу ее открыли, чтобы оборвать тот росток, пока не поздно. Не вырвешь сорную траву, пока молода, разрастется и все поле задавит.
– Нет, мать! – Князь-Медведь подумал и потряс головой. – Это ты видела, что будет, если девку за варяга отдать, как воеводин брат хочет. А коли пойдет за Дивислава, то какой же вред от корня князей кривичских? Но раз уж Суденицы весть подают, пусть Дивислав обождет. Я девку-то заберу, пусть поживет у меня. Новый медвежонок молодой нужен, а то ведь старею и я, не отрок уже. А коли судьба у девки худая, я ее на новую перекую. Выкормим мальца, тогда пусть Дивислав и приходит по невесту. Одолеет меня – получит жену. – Медведь засмеялся. – А может, и не одолеет…
Дорогу назад мы отыскали довольно легко: заплутали малость, но самый трудный участок – через болото – одолели еще при ясном свете дня и вышли к знакомым местам до темноты. Шли не торопясь, высматривая приметы и обсуждая, что же нам теперь делать.
Эльга призналась, что у нее дурное предчувствие – будто она прошла по грани своей жизни и смерти.
И это при том, что Бура-баба обещала ей долгий век!
Все время в той избе у нее холодели руки и сердце будто сосала змея. А я-то, глупая, воображала там всякую безлепицу про отопки, разбросанные кривичами по пути от самого Дуная… Домашние смеялись над нашим изгвазданным видом, но в смехе их был оттенок почтения: все же мы побывали на том свете и вернулись, можно сказать, с успехом, а это не всякому дается. И мужчины, и женщины очень хотели знать, какую же судьбу Эльге предсказали, но мы молчали. Мы подозревали, что Воислав и Домаша все выведают не от нас, а остальным и вовсе пока не следовало знать.
Вечером отец пил с Мистиной – тому назавтра предстояло уезжать.
Князь на днях объявил, что боги и чуры воспретили брать назад слово, данное Дивиславу, и отсылать девушку к варягам: дескать, ищите себе невесту у других, у нас для вас невесты нет.
Видя, как мало Мистина огорчился, никто бы не поверил, что ему отказали в таком важном деле.
Эльга была у себя, я – у нас дома. Мне нужно было найти случай поговорить с Мистиной, но как? Если он так и уедет, то Эльге предстоит путь в медвежью берлогу. Она-то храбрилась – она вообще была очень храбрая, – но я не могла без содрогания даже думать о том, чтобы она…
Я не была уверена, что ее желание сбежать к Ингвару, сыну Ульва, разумно, но она и не просила меня судить о разумности ее желаний.
Она просила меня помочь. И если я, сестра, ей не помогу, то кто же?
Мистина допил пиво и поставил кубок на стол.
О, за посуду мы могли не краснеть, явись к нам какой угодно гость: для хороших людей мать выставляла на стол прекрасные греческие кубки, серебряные, с самоцветами и резьбой. Стрый Одд прислал нам подарки после того своего похода на Миклагард, о котором до сих пор шли разговоры. Были там и кубки, и блюда, и шелка.
Так что пусть Мистина не воображает, что у нас тут не умеют принять гостей!
Я подошла, чтобы налить ему еще; отец в это время смотрел в другую сторону, и я толкнула Мистину локтем. Он поднял на меня глаза, я лишь бросила быстрый косой взгляд в сторону двери, очень жалея, что не могу шепнуть ему хоть слово. Но оказалось, в этом нет нужды: он мгновенно опустил веки, потом вновь глянул на меня, и по его глазам я угадала, что он меня понял!
«Уж не ясновидящий ли он?» – подумала я тогда.
Ну что вы хотите: я была не из тех бойких девок, которые с двенадцати лет, едва успев надеть поневу, начинают перемигиваться с парнями. Я тогда еще не поняла, что Мистина из тех мужчин, кто всегда ищет взгляда хоть какой-нибудь женщины, кроме совсем старых и дурных собой.
Вскоре вошла мать. Я поставила кринку на стол и сказала:
– Если я вам не нужна, я пойду к Эльге?
– Иди, – вздохнула мать, и я поняла, что она сама оттуда.
Наверное, они с Домашей обсуждали то же самое. Мы знали: обе наши матери хотят видеть Эльгу за Дивиславом. Обе они сами прожили жизнь за варягами и, я думаю, не имели причин жаловаться на судьбу, но под влиянием своей родни сохранили недоверчивое отношение ко всем прочим выходцам из руси.
Я вышла из дома, но к Вальгардовой избе не повернула, а остановилась за углом.
Через какое-то время послышались шаги.
Мистина направлялся к отхожему месту.
Я обождала, пока он покажется оттуда, вышла из-за угла, убедилась, что он меня заметил, и пробежала к бане. Юркнула туда, спряталась за косяк, еще раз оглядела двор.
Вроде никого нет.
Я села и стала ждать. Сердце у меня так билось, что хотелось придержать его рукой. Если кто увидит, что я переглядываюсь с чужим парнем…
Вот уже чем меня никогда не попрекали, так это распутством. Но глупо было беспокоиться о своей славе, когда Эльге грозило нечто похуже.
Стало темно: кто-то загородил дверь. Потом вполголоса помянул йотунову мать: выпрямляясь, этот дылда стукнулся головой о косяк.
– Тише ты!
Я схватила его за руку и потянула в темный угол, толкнула, прикрыла дверь – но не полностью, чтобы никто не заподозрил, будто в нетопленой бане кто-то есть.
– Послушай! – Я встала перед ним: он сидел на скамье, вытянув длинные ноги чуть ли не на всю баню, и видно было, что пивом он угостился от всей души. – Ты что-нибудь соображаешь, или я зря тебе столько подливала?
– Я все соображаю! – Мистина засмеялся. – Только пока не знаю, ты сама хотела со мной повидаться или тебя сестра послала. Но я согласен на то, и на другое!
– Моя сестра просила меня поговорить с тобой.
Мне хотелось ради осторожности понизить голос, но для этого пришлось бы подойти к нему поближе, чтобы он меня расслышал, и я не решилась.
– Ты можешь дать слово от имени Ингвара сына Ульва, что он отомстит за нашего родича Вальгарда, если моя сестра согласится стать его женой?
– Так я для этого и приехал! – Он хлопнул себя по бедру. – С самого начала вам всем об этом твержу! А вы сперва хотели меня утопить – и только гибель твоего дяди спасла от ужасной гибели меня. Я твердо намерен попасть в Валгаллу, а для этого надо погибнуть в бою. Поэтому я решительно не согласен быть растерзанным сумасшедшими девками!
– Ну, уж если кому судьба появляться не вовремя, то мы не виноваты!
– А мне сдается, я появился очень даже вовремя! Ведь этот ваш второй жених, князь Дивислав, едва ли побежит мстить за Вальгарда.
Видно было, что он слишком пьян, чтобы сосредоточиться на деле.
– Я не собираюсь болтать здесь с тобой всю ночь! Если тебе надо проспаться, то я лучше приду с утра.
– Да ладно тебе! – Он вдруг наклонился вперед, поймал меня за подол и подтянул к себе. Я упиралась, стараясь не шуметь. – Я что, похож на пьяную свинью?
– Похож!
– Я все понимаю. Успокойся. – Он провел рукой по лицу. – Так твоя сестра согласна?
– Согласна, если Ингвар выполнит условие. Но ее родные, мать и князь, не согласятся, поэтому тебе придется увезти ее украдом. Ты знаешь, что это значит?
– Знаю. Уводом, убегом… это так называется. Это означает, что мы встречаемся у реки, я сажаю ее в лодку и увожу. Если нас не поймают до утра – она моя.
– А вас не поймают?
– Дорогая! – Он взял мою руку и так пылко прижал к своей груди, будто это за мной он приехал сюда через полсвета. – Погляжу я на того болвана, который попытается отнять у меня девушку! Едва ее увидев, я понял: эта девушка будет моей… ну, то есть нашей. Ингвара конунга. Я еще не знаю как, но будет. Даже если мне придется уговаривать ее и запугивать, как Скирниру Герд[4]. Ты знаешь, кто это такие?