Мысль утонула, не завершившись, экран мигнул, и одна за другой начали появляться иконки на фоне черного неба, далеких немигающих звезд и летевшего в даль фотонного звездолета, похожего на тот, что много лет назад Карпухин видел на картинке-иллюстрации к первой книге братьев Стругацких «Страна багровых туч». Почему-то всплыли в памяти стихотворные строчки, которые, как ему казалось, он давно забыл, хотя в детстве повторял много раз, будто волшебное заклинание:
«Ты слышишь суровый напев кабестана?
Не слышишь? Ну что ж, не беда.
Уходят из гавани дети тумана.
Вернутся не скоро. Когда?»
Он, должно быть, произнес эти строчки вслух, потому что Юля переспросила:
— Что вы сказали?
— Нет, ничего, — Карпухин рассматривал иконки, читал названия, искал что-нибудь такое…
«Word»… «Photoshop 7.0»… Какие-то текстовые файлы со странными названиями: Goch, Foch, Moch… Что бы это значило?
Карпухин кликнул дважды по иконке с надписью Goch, и вместо программы всплыл квадратик все с той же надписью «Введите личный код доступа».
Надо было подумать. Это могло быть второе число из списка, но могло быть и десятое. Программе все равно, входит ли требуемое число в какой-то список. Если ошибиться дважды, вход будет заблокирован окончательно — точнее: может, да, а может, нет, но надеяться на то, что повезет, не следовало.
Громко вздохнув, Карпухин принялся медленно набирать число, стоявшее на второй строчке слева.
— Нет, — сказала Юля за его спиной.
— Нет? — переспросил он, и пальцы повисли над клавиатурой.
— Джи, — сказала Юля, — следует в алфавите после Эф. А там есть еще Аош, вон видите, вверху слева, а ниже — Бош…
— Похоже, вы правы, — пробормотал Карпухин. — Сколько таких иконок? Одна, две, три… Семь. Чисел все равно больше.
— Одно уже использовали, — напомнила Юля.
— Да-да. Но все равно четыре числа лишних. Какие?
— Логически — по алфавиту, нет?
Карпухин покачал головой, но спорить не стал. Права Юля или нет, проверить можно было только экспериментально. Подведя мышку к иконке Aoch, Карпухин вызвал к жизни квадратик с требованием ввести код и аккуратно набрал семь цифр второго числа в левой колонке.
«Неправильный код, — появилась надпись. — Попробуйте еще раз. Вторая попытка из трех».
— Я так и думал, — сказал он. — Если три раза не получится…
— Значит, первое число справа, — сказала Юля.
И опять Карпухин не стал спорить. Могло быть так, могло быть иначе.
— Йес! — воскликнула Юля, когда экран стал черным, а потом возникла обычная вордовская страница и на ней текст с заголовком: «Идеи». Впрочем, только это слово и оказалось понятным, дальше следовали крючки, загогулины, квадратики — абракадабра, разобраться в которой Карпухин не смог бы даже под дулом пистолета.
— Ну вот… — сказал он разочарованно. — Тут и пароль не поможет.
— Да ну… — сказала Юля с легким оттенком презрения. — Пустите-ка меня.
Она постучала Карпухина по плечу, и он встал с ощущением бессмысленности происходящего. Ничего тут не прочитать, ничем Гинзбургу не помочь, глупо все это просто неимоверно…
Юля села на его место, мышка быстро забегала по меню, всплывали какие-то обозначения, которые Карпухин читать не успевал, шрифт был слишком мелким, Юля зачернила текст, что-то нажала, и значки будто по волшебству изменились.
«Здесь изложены, — прочитал Карпухин, — основные идеи и принципы. Главное соображение, которое я принял во внимание…»
— Как вам удалось? — спросил он.
— Да ну, — повторила Юля. — Проще пареной… Миша просто выбрал другой шрифт, не из тех, что поддерживается системой по умолчанию. Надо было инсталлировать все шрифты из памяти.
Действительно, как просто, мог бы и сам догадаться.
— Вы хотите читать прямо сейчас? — спросила Юля. — Видите ли, мне нужно в детский сад, забрать Аркашу…
Она не хотела оставлять Карпухина одного в квартире и, конечно, не собиралась давать ему с собой компьютер свекра.
— Может, мне пойти с вами? — спросил Карпухин. — Это не займет много времени?
— Нет, — сказала Юля. — Но скоро вернется Маша. Удивляюсь, что она не звонит. Я сама ей позвоню…
Юля быстро вышла и вернулась, Карпухин даже не успел сесть перед лэптопом.
— Маша? — говорила Юля в трубку. — Вы еще там?.. Да, я как раз собираюсь. Что они?.. Понимаю. Я поеду за Аркашей, а потом… Договорились.
— Вам не кажется, — сказал Карпухин, когда Юля закрыла крышку телефона и положила аппарат на стол, — что полиция может заинтересоваться компьютером Михаила Яновича, и надо бы, по идее…
— Нет, — резко сказала Юля. — Я вас поняла, но не думаю, что этот следователь… Послушайте, тут судьба решается, а вы…
Карпухин подумал, что эта женщина, видимо, не так уж хорошо знает своего свекра, если полагает, что для него судьба идей менее важна, чем собственная человеческая судьба. С другой стороны… Кто он такой, чтобы что-то здесь решать или хотя бы о чем-то просить. Будь его воля, он забрал бы лэптоп с собой, отправился в посольство, там быстро бы переписали информацию с диска, а разбираться можно уже потом… и не исключено (хотелось на это надеяться), что вместе с Гинзбургом.
— Извините, — сказал он. — Единственное, о чем бы я хотел вас просить… Не позволяйте, по мере возможности, кому бы то ни было пользовался…
— Не беспокойтесь, — холодно отозвалась Юля.
— Извините, — еще раз сказал Карпухин и направился к выходу.
— Листок, — сказала она ему вслед.
— Что? — Карпухин сделал вид, что не понял.
— Листок с числами, — пояснила она. — Вы забрали его с собой, а это…
— А это, — жестко сказал Карпухин, — моя личная собственность. Не забудьте, Юля, что ваш свекор передал листок мне, у меня он и останется.
Ей хотелось самой покопаться в текстах? Зачем? Из любопытства? Или в ее желании завладеть кодами было еще что-то, Карпухину пока непонятное?
Не прощаясь, он вышел за дверь и тихо притворил ее за собой.
* * *— Приезжайте, — сказал Анисимов, когда, выйдя от Гинзбургов, Карпухин связался с работником посольства по мобильному. — Вся информация сходится ко мне, и лучше нам не суетиться… пока.
— Вы говорили с детективом? — поинтересовался Карпухин.
— Приезжайте, — повторил Анисимов, не желая, видимо, ничего сообщать по телефону.
До посольства пришлось добираться на двух автобусах, Карпухин чуть было не сел в тот, что шел в противоположную сторону, но вовремя сориентировался и перешел улицу. С утра он ничего не ел, в желудке урчало, начала напоминать о себе застарелая залеченная язва, нужно было обязательно что-нибудь бросить в рот, и Карпухин купил в кафе рядом с посольством завернутую в полиэтилен длинную булку с брынзой, помидором и огурцом. Оказалось необыкновенно вкусно, и он успел съесть импровизированный обед до того, как вошел в холл посольства, где его поджидал Анисимов и сразу повел в свой кабинет.
— Что вы будете? — спросил он Карпухина, показывая жестом на стул перед овальным столом. — Омлет? Пиццу? Может, борща хотите? Я закажу, нам принесут из кухни.
— Спасибо, — отказался Карпухин. — Я только что поел. Кофе бы с удовольствием.
— Кофе так кофе, — с некоторым удивлением отозвался Анисимов. Заказ он все-таки сделал, позвонив по телефону, и молчал, пока не появилась официантка с подносом — к удивлению Карпухина, это была не русская девушка, а типичная восточная красавица, уроженка, скорее всего, Йемена или Ирака.
— Я жду сообщений, — сказал Анисимов, принявшись с завидным аппетитом есть пиццу. — Должен позвонить Мейер, он сейчас в школе, если, конечно, не отправился куда-нибудь в другое место.
Пока Анисимов ел, Карпухин позвонил домой — Руфь с Симочкой ждали его звонка, волновались, конечно, — за него почему-то, а не за Гинзбурга, и от волнения отправились на пляж, где уже успели несколько раз искупаться, но волны сегодня не маленькие, и похоже, спасатели скоро начнут выдергивать купальщиков из воды, а вода замечательная, просто парное молоко… И вообще, ты когда собираешься возвращаться, скоро вечер уже?..
До вечера было, вообще говоря, еще достаточно времени, Карпухин не стал вдаваться в объяснения, сказал, что позвонит, когда сядет в поезд, и отключил связь. Анисимов говорил по мобильному на иврите — хмуро и односложно.
— Это Мейер, — сказал Анисимов. — Едет сюда.
— Он что-то узнал?..
Анисимов покачал головой, призывая Карпухина к спокойствию. Сообщение о том, что удалось обнаружить в лэптопе Гинзбурга, дипломат выслушал с видимым равнодушием, хотя за напускным спокойствием угадывалось напряжение и какая-то работа мысли, что-то, о чем можно было только догадываться, а догадываться Карпухин не хотел, он хотел знать. Четверть часа до появления детектива они провели в совершенно незначащих разговорах, содержания которых Карпухин потом так и не смог вспомнить.
Мейер вошел быстрым шагом и, что Карпухину показалось странным, в руках его ничего не было — ни сумки, ни даже тетрадки или блокнота. Он всю собранную информацию держал в памяти или, напротив, информации оказалось так мало, что и записывать не стоило?
Удобно усевшись и положив локти на стол, детектив быстро заговорил по-английски, переводя взгляд с Анисимова на Карпухина, он, должно быть, воображал, что они оба все понимают, на самом деле Карпухин улавливал каждое пятое слово и не решался соединять их вместе, представляя, насколько составленная им фраза могла отличаться от сказанной, и насколько превратно он мог понять смысл. Лучше пока просто слушать.
Анисимов время от времени кивал, задавал короткие вопросы, на которые получал, как казалось Карпухину, длинные и сбивчивые ответы. Так продолжалось минут двадцать, после чего Мейер неожиданно встал, кивнул Анисимову с Карпухиным — каждому в отдельности, Анисимову с уважением, Карпухину равнодушно — и быстро вышел из комнаты, будто получил по телефону срочный вызов, хотя разговор, или, точнее, монолог ни разу не был прерван телефонным звонком.
Карпухин вопросительно посмотрел на дипломата и сказал:
— Что это с ним? Почему он вдруг ушел?
— Что? — переспросил Анисимов, думая о чем-то своем. — А, вы о Мейере… Он замечательный сыщик, действительно, не ожидал…
— Послушайте, — раздраженно сказал Карпухин. — Я не очень хорошо понимаю английский…
— Я забыл, извините. Видите ли, Александр Никитич, Мейер обнаружил странную вещь… Пошел разбираться, и если ему удастся что-то доказать… Он разговаривал со школьниками, которые были в тот момент во дворе. С двумя учителями. Они ничего не видели, потому что находились в вестибюле школы неподалеку от выхода во двор, но слышали многое, вот они-то и еще двое школьников…
Анисимов сделал паузу, соображая, видимо, как точнее сформулировать мысль, и Карпухин физически ощутил, как в его груди что-то сжалось, отчего вверх, к горлу начал подниматься поршень, и дышать стало трудно, он вынужден был подняться, и давление не то чтобы прекратилось, но стало меньше, будто из воздушного шара выпустили воздух.
— С другой стороны, — продолжал Анисимов, — в школьном дворе хорошее эхо, это Мейер тоже не отрицает, он сам проверил, крикнул пару раз…
— О чем вы говорите? — нетерпеливо сказал Карпухин.
— Четверо свидетелей — двое учителей и два школьника — утверждают, что слышали не два выстрела, а три или даже четыре. Причем — Мейер обратил на это внимание — именно эти свидетели не видели самого… гм… инцидента. Учителя, как я уже сказал, находились в холле, а ученики — один из десятого класса, другой из девятого — стояли в дальнем конце двора, спиной к воротам и забору, о чем-то спорили и обернулись, когда все уже было кончено.
— Ну и что это нам дает? — с недоумением спросил Карпухин. — Вы говорите — эхо. И выстрелов было два.
— Два, — согласился Анисимов. — Две пули в теле убитого. Гинзбург стрелял два раза. Но почему он утверждает, что стрелял в воздух?
Карпухин все еще не понимал.
— Почему эхо слышали только те, кто не видел, как все происходило? — продолжал Анисимов. — Не было ли это психологической ловушкой? Вы видите, как человек бежит, поднимает пистолет и дважды стреляет. Вы видите своими глазами, что выстрелов — два. А если слышите, что больше, то подсознательно решаете, что это эхо или вам просто кажется, или вовсе не обращаете на лишние звуки внимания. Но те, кто ничего не видит, а только слышит, воспринимают происходящее иначе… Вы меня понимаете?
— Погодите, — недоумевал Карпухин, — вы что же, хотите сказать, что на самом деле Гинзбург выстрелил не два, а три или даже четыре раза? Но это абсурд! В его пистолете не хватает двух патронов, это установлено!
— Да, Гинзбург выстрелил дважды, сомневаться не приходится. И если было все-таки четыре выстрела… Послушайте, не нужно воспринимать это слишком серьезно. Безумная версия, да. Но надо проверить и отбросить. Если это не эхо, и стрелял еще кто-то…
— Чушь, — пробормотал Карпухин. — Кто еще? Там никого не было, кроме Гинзбурга и этого электрика… Не хотите же вы сказать, что он сам…
— Нет, конечно, — удивился Анисимов. — Как мог электрик стрелять себе в спину и затылок? Да и не видел этого никто.
— Не понимаю, — удрученно сказал Карпухин. — Извините, но что-то сегодня с моей способностью воспринимать события…
— Давайте выпьем кофе, — предложил Анисимов, — и поговорим о чем-нибудь постороннем. Дождемся звонка Мейера, а потом…
Так они и сделали. Детектив позвонил, когда дипломат рассказывал Карпухину очень длинную историю, приключившуюся с одним из его родственников, работавшим в перестроечные годы на большом химическом комбинате. История была интересна тем, что в ней, похоже, присутствовало настоящее привидение, которое, как предполагал Карпухин, должно было оказаться или уволенным когда-то директором, или не принятым на работу специалистом — тот и другой мстили таким странным образом несостоявшимся сослуживцам. Трижды звонила Руфь, спрашивала, как идут дела и когда Карпухин собирается возвращаться. «Как только, так сразу», — отвечал он.
Мейер говорил по-английски, и из английских же фраз Анисимова Карпухин понял лишь, что, похоже, ничего нового остаток дня не принес.
— Ну что? — спросил он, когда Анисимов отключил связь. — Мейер едет?
— Нет, — покачал головой Анисимов. — Нет смысла, ничего больше того, что нам уже известно, ему пока узнать не удалось.
— Значит, — разочарованно произнес Карпухин, — версия о лишних выстрелах…
— Вы что, серьезно ее восприняли? — удивился Анисимов. — Чепуха, конечно. Когда опрашиваешь свидетелей, тем более, если это школьники с богатым воображением, еще и не такое услышишь. Все на сегодня, Николай Семенович, поезжайте домой — вы в Нетании остановились? Я вас отправлю на посольской машине, если, конечно, в гараже есть свободная, подождите, я узнаю.
Свободная машина в гараже нашлась, и водитель, к радости Карпухина, оказался не разговорчивым, а может, просто устал за день, вопросов не задавал и на вопросы не напрашивался, доехали они до дома за сорок минут, пробки уже кончились, и трасса Аялон была свободна.
Дома Карпухин сбросил цивильную одежду, полез под душ, а когда вылез, стоял уже на столе «легкий ужин по-израильски», которым можно было накормить роту солдат (в российской армии — уж точно). Руфь с Розой ни о чем не спрашивали, а Мирон смотрел телевизор — показывали футбольный матч каких-то европейских команд — и находился в полной отключке от всего земного.
Накладывая на тарелку салаты и пробуя понемногу от каждого, Карпухин рассказал о перипетиях этого длинного и, в общем-то, не удавшегося дня.
— Листок с числами, — сказала Руфь, — он у тебя с собой?
— Да, — кивнул Карпухин. — Юле я его не оставил.
— Почему? — спросила жена.
— Не знаю, — пожал плечами Карпухин. — Ты права, конечно: она могла бы найти пока какие-то, может быть, важные файлы, и если бы они действительно оказались важными для дела, то скрывать от нас не стала бы. Ты права, конечно…
— Я ничего такого не говорила…
— Что, я тебя не знаю? Твой вопрос… Но я не оставил ей чисел. Не знаю почему, но так показалось мне правильнее.
Поговорили еще о чем-то, Мирон, отвлекшийся, наконец, от футбола, сразу переключился на новости, хорошо хоть по русскому каналу, и Карпухин узнал, что дело об убийстве школьным сторожем невинного человека для полиции никакой сложности не представляло и, собственно, его можно уже считать завершенным, хотя, как сказали нашему корреспонденту, остались кое-какие нюансы, но все это мелочи, и дело будет передано в суд в ближайшее время. В кадре появилась школа, директор, сказавший в камеру пару слов о том, как сейчас напряжены у всех нервы, но охранник должен быть все-таки человеком выдержанным и ответственным, и то, что случилось, ужасно, конечно, но все будет по справедливости. Какая-то бойкая девица взяла интервью у жены подозреваемого, и Карпухин впервые увидел Машу Гинзбург вблизи: широкое лицо, будто в предках этой женщины были казахи или киргизы, коротая стрижка, строгий темный костюм, выражение испуга, будто она не понимала толком, на каком находится свете, и чего хотят от нее сгрудившиеся вокруг люди с микрофонами.
— Невиновен он… невиновен… не мог Миша муху убить… — повторяла она на разные лады, и ничего больше репортерам узнать от нее не удалось.
— Вот пристали! — с досадой сказала Роза. — Видят же, что женщина в шоковом состоянии.
— Каждый делает свою работу, — назидательно сказал Мирон.
Спать легли пораньше, Карпухин хотел с утра съездить к Гинзбургам — он уже договорился с Юлей, что она будет его ждать, хотя и не знает, о чем, собственно, разговаривать.