А при активации оборотной печати Гармонизации для канала сердца ощущения появляются в другой последовательности. Особенно если использовать руну Ускорения для канала селезенки и руну Замедления для канала тонкой кишки. Сначала учащается сердцебиение, появляется тошнота и боль в предплечье. Потом — чувство страха, острая боль в подмышечной области и в левой половине груди, озноб и кровотечение из носа. Одновременно повышается температура тела и начинается усиленное потоотделение. Если увеличить количество силы, влитой в печать, то нарушается кровообращение в голове и появляется состояние, пограничное с потерей сознания. В общем, и там и там приходится вовремя останавливаться, расплетать печати и возвращаться к Боли, ставшей почти привычной. К той, которую я вызываю оборотной печатью Бесчувствия…
А еще эта Боль в клочья рвет Время. Иногда оно тянется, как еловая смола, а иногда летит, как болт, выпущенный из арбалета. И из-за этого дорога от замка Орейн к замку Брешт превращается в череду почти не связанных друг с другом картинок, запахов и звуков. Мелькание копыт заводной кобылки Молчуна и шелест развевающейся мантии эрра Маалуса. Мычание перегородившего дорогу стада и хруст сучьев под копытами. Невесть откуда взявшиеся ветви деревьев, цепляющиеся за мои сапоги, стремена и переметные сумы, и запах свежескошенной травы.
Поэтому, увидев перед собой высоченные стены родового гнезда баронов Брешт, я не сразу понимаю, что это такое. И даже удивляюсь издалека. Так, как будто смотрю не на герсу, перегораживающую въезд в захаб, а на ее изображение. Впрочем, отрешиться от созерцания «изображения» мне не удается — на мое плечо ложится тяжеленная ручища Крегга, а потом раздается его встревоженный шепот:
— Мел! Ты как, в порядке?
— В порядке… — киваю я и снова вываливаюсь из течения Времени…
Барон Раздан хмурит кустистые брови, жует собственный ус и молчит. В его взгляде такое дикое смешение чувств, что мне в какой-то момент вдруг становится смешно. Одно предложение, невеликая просьба, высказанная со всем полагающимся пиететом, вгоняет его в состояние ступора. Понятия не имею, что творится в его голове, но на лице мелькают тени не слишком подходящих друг другу эмоций. Жалость и уважение, недоумение и ненависть, грусть и безумная злоба. Впрочем, почему бы и нет? Моя просьба должна звучать для него странно. И где-то даже обижать. Поэтому я не улыбаюсь. Между мною и моими чувствами стена изо льда бесстрастности. И все та же Боль. Я холодно смотрю в глаза барону и жду ответа… Долго… Почти целую вечность…
Первой фразы хозяина замка Брешт почти не слышно: он словно говорит сам с собой, не заботясь о том, чтобы я разобрала его слова. Но потом в голосе начинает звучать металл, а в глазах медленно разгорается пламя бешенства:
— Да, я понимаю, что в вашем роду больше нет ни одного мужчины. И что Долг крови, кроме вас, отдавать некому. Я скрепя сердце могу согласиться даже с тем, что месть — важнее традиций. И что вы имеете полное право отправиться в Пограничье не после поминок по своему брату, а вместо них. Но я не могу понять другого — почему вы, дочь человека, который был мне ближе, чем родной брат, отказываетесь от моей помощи? У меня достаточно магов и солдат; я прошел не одну войну; в конце концов, я имею право разделить с вами этот самый Долг!!!
Я грустно улыбаюсь и негромко говорю:
— Барон! Вы не правы. Я приехала к вам именно за помощью. К вам, а не к кому-нибудь другому. Мне не нужны маги и солдаты. Для того чтобы я смогла отомстить, мне требуется только это. Почему вы не хотите считать все вышеперечисленное помощью?
Раздан изо всех сил сжимает пальцы на рукояти меча и кривит губы в злой усмешке:
— Баронесса! Вы что, ищете смерти? Для того чтобы найти и уничтожить убийц вашего отца и брата, недостаточно взять на себя Долг крови, повесить на пояс меч и выехать из родового замка… Простите за грубый вопрос, но что вы вообще знаете о войне?
Я не обижаюсь и не злюсь. Просто пожимаю плечами, набираю в грудь воздуха и говорю:
— Ничего. Я всецело полагаюсь на опыт тех, кто стоит за моей спиной. Поэтому стараюсь следовать их советам максимально точно. Ибо прекрасно понимаю, что любая моя ошибка может отправить во Тьму и близких мне людей, и преданных мне или им вассалов…
Барон переводит взгляд на Облачко и негромко рычит:
— Но ты-то хоть понимаешь, что мотаться по дорогам Пограничья вшестером — это самоубийство? Скажи, неужели ты искренне веришь, что без хороших стихийников, жрецов и лучников вам удастся справиться с отборными отрядами Матеуса Коротышки?
Эрр Маалус дергает себя за бороду и без тени улыбки произносит:
— Ваша милость, я почти уверен, что нам это удастся. Если, конечно, мы сможем найти нужное нам количество телег, возниц и муки…
Барон опять закусывает ус, потом вцепляется в ворот щегольского синего котарди, с хрустом оттягивает его вниз и диким взглядом осматривает стоящих за моей спиной Гериельта, Молчуна и обоих мечников. На его шее вздуваются жилы. А на покрасневшем лице выступают капельки пота. Несколько мгновений ожидания — и барон разжимает белые от напряжения пальцы, потом разглаживает ворот, приглаживает короткие седые волосы и, зачем-то изобразив галантный поклон, произносит:
— Баронесса! Ваши телеги будут стоять во дворе моего замка завтра на рассвете. А пока могу я попросить вас разделить со мной ужин?
Глава 32 Эрр Эйд Обух
Здесь, в предгорьях, миром правила поздняя осень. С низеньких, невесть как удерживающихся на горных склонах деревьев облетала последняя листва. Порывистый, уже по-зимнему злой ветер, завывающий в расщелинах скал, подхватывал срывающиеся с изломанных ветвей красно-коричневые пятнышки листьев и, протащив их по промерзшей земле к краю пропасти, сбрасывал в море белоснежных облаков.
Отсюда, с вершины перевала, облака, закрывшие долину, казались чистыми, как свежевыстиранное белье. А еще мягкими и теплыми, как лежащее на печи пуховое одеяло. Только вот кутаться в это «одеяло» не было никакого желания: воспоминания о проливном дожде, льющем в предгорьях, до сих пор заставляли эрра Эйда ежиться. А порывы ветра, пробирающие до костей — доставать из переметной сумы Урагана очередной амулет с руной Истинного тепла и, повесив его на грудь, крошить пальцами тонкую деревянную основу.
А вот воинам приданного ему десятка греться было нечем. В стандартную летнюю экипировку мечника эти амулеты не входили. Поэтому единственное, что им оставалось, — это зябко кутаться в мокрые плащи и вполголоса клясть горы, ветер и моросящий в долине дождь. А еще — обледеневшую дорогу, не позволяющую перейти на бег, буйный нрав Ледышки, то и дело окатывающий их ледяными брызгами, и жителей деревни Белый Камень, решивших выбрать для жизни такую жуткую глухомань.
Из всего вышеперечисленного Обуха больше всего злила дорога. Судя по количеству валяющихся на ней камней, приближающаяся зима уже начала демонстрировать свою силу. И по ночам ее холодное дыхание вымораживало монолитные стены, раскалывая их так же легко, как тяжеленный топор дровосека — пересушенное березовое полено. А еще отдельные участки проезжей части оказались покрыты сплошным льдом, и преодолевать их приходилось чуть ли не на карачках. Поэтому с высоченного перевала маг спускался на своих двоих. Ведя коня в поводу. Мечтая о теплой избе, кружке горячего мясного бульона, жаркой деревенской бабе под боком, и… проклиная свой Дар, не способный напитать силой даже самую завалящую руну школы Огня…
…Когда дорога нырнула в облака, Обух принялся проклинать еще и орден Создателя, вздумавший контролировать рождаемость Одаренных по всему королевству, своего непосредственного начальника, эрра Дешана Удавку, решившего, что эрр Эйд — достаточно хороший разумник, чтобы служить в патруле. И свое счастье, благодаря которому ему выпала «удача» проверять северную часть графства Батчер и, в частности, деревню Белый Камень. В которой тоже шел дождь! Причем не проливной, как в предгорьях, а моросящий. Умудряющийся висеть в воздухе почти неподвижно и пропитывать даже хорошо просмоленную ткань.
Мгновенно промокнув до нижней рубахи, маг решил, что греться лучше на бегу, и, раздраженно сорвав с себя плащ, затолкал его в переметную суму.
Получасовая пробежка сквозь морось показалась Обуху бесконечной. Он промок так, что моментами ощущал себя рыбой. А еще дважды подвернул ногу, расцарапал голень и здорово ушиб колено. Поэтому, увидев, как сквозь мутно-серое марево тумана протаивает околица деревни Белый Камень, он перешел на шаг и, объяснив одному из солдат, где находится развалюха Ярены, приказал немедленно привести ее к дому старосты.
…Сидеть у очага, вытянув ладони к огню, и смотреть, как на поленьях пляшут язычки пламени, было неимоверно приятно. А еще приятнее — чувствовать прикосновения теплых ладошек Кейши, старшей дочери деревенского старосты. Тоненькие, но довольно сильные пальчики девушки разминали закаменевшие мышцы плеч так нежно, что Обух на некоторое время забыл о цели своего визита. И, закрыв глаза, целиком погрузился в свои ощущения. А когда к его спине вдруг «ненароком» прикоснулась девичья грудь, маг вдруг ощутил дикое желание развернуться, сорвать с крестьянки тот выбеленный кусок тряпки, который она считает платьем, и, завалив на широченный стол…
…Сидеть у очага, вытянув ладони к огню, и смотреть, как на поленьях пляшут язычки пламени, было неимоверно приятно. А еще приятнее — чувствовать прикосновения теплых ладошек Кейши, старшей дочери деревенского старосты. Тоненькие, но довольно сильные пальчики девушки разминали закаменевшие мышцы плеч так нежно, что Обух на некоторое время забыл о цели своего визита. И, закрыв глаза, целиком погрузился в свои ощущения. А когда к его спине вдруг «ненароком» прикоснулась девичья грудь, маг вдруг ощутил дикое желание развернуться, сорвать с крестьянки тот выбеленный кусок тряпки, который она считает платьем, и, завалив на широченный стол…
— Добрый вечер, эрр! — Голос знахарки, раздавшийся из сеней, заставил Обуха отвлечься от сладострастных мыслей и загнать подальше туманящее сознание возбуждение.
— Подойди поближе… — буркнул он и жестом показал Ярене место, на которое ей надо встать. И, дождавшись, пока старуха займет указанное место, перешел на истинное зрение, вгляделся в ее резерв и мрачно вздохнул: Алану Рогатине пора было искать себе новую знахарку. Ибо эта уже стояла у самой Грани…
Правильно расценив его вздох, Ярена слегка побледнела, потом злобно усмехнулась и вдруг принялась плести перед собой что-то чрезвычайно сложное.
— Эрр Эйд! Вы когда-нибудь видели вот такую печать?
Плетение, которое создала старуха, выглядело смутно знакомым. Поэтому маг, вместо того чтобы сразу повесить на себя печать Ясности, некоторое время таращился на белые нити, пытаясь понять, где именно он их видел. А когда в его сознании вдруг вспыхнуло ПОНИМАНИЕ, мгновенно оказался на ногах. Забыв и о стоящей за его спиной Кейшу, и о своих обязанностях.
— Где ты ее видела? Говори!
Печать Слова правды, сплетенная им буквально за десяток ударов сердца, легла на темя женщины тоненьким зеленым колпаком. Но особой необходимости в ней не было — судя по выражению лица старухи, она ЖАЖДАЛА про это рассказать.
— На четвертый день лиственя[79] Марч Лисица, возвращаясь из Молага, наткнулся на лежащего на дороге раненого…
…Дослушав рассказ знахарки, Обух прищелкнул пальцами и, услышав, как за его спиной громыхнула перевернутая лавка, зарычал:
— Пика! Этих самых Марча и Марыську — ко мне! Немедленно!!!
И, тут же забыв о десятнике, снова уставился на старуху:
— Почему ты, увидев Темное плетение, не отправилась в Молаг?
— Захотела заработать, ваша милость… — не в силах сопротивляться печати Слова правды, призналась Ярена. — Такая печать должна стоить кучу золота! Значица, у этого бастарда было чем заплатить за свое выздоровление…
— Ну и как он, заплатил? — поморщился Обух.
— Да, эрр! — довольно осклабилась старуха. И тут же помрачнела: — Правда, не мне одной…
— О чем это ты? — почувствовав недоговоренность, прищурился маг.
Лицо старухи аж перекосило:
— Девку он вылечил, эрр! Марыську!! Вообще!!! И кто его просил, а?
Дальнейшие расспросы заставили эрра Эйда похолодеть: получалось, что в свое прошлое посещение он проглядел самое настоящее преступление! Порчу, наложенную знахаркой на эту самую Марыську. А значит, поставил под удар веру подданных его величества Азама Манорра в справедливость Уголовного уложения, а также чистоту помыслов адептов ордена Создателя!
Поэтому, побелев от бешенства, он подскочил к ухмыляющейся старухе, вцепился в ее сухонькие плечи и, оторвав от пола, прошипел:
— Ты понимаешь, что ты натворила?
— Да, эрр! И не жалею об этом! Эта тварь должна была стать бесплодной! Ибо мой сын подался в город и сгинул невесть где именно из-за нее…
…Как оказалось, старуха баловалась не только порчами. Благодаря ее непрестанной «заботе» в деревне дох скот, а чем-то прогневавшие Великую Жрицу соседи «случайно» заболевали. Или не выздоравливали. Вовремя. Так, как, скажем, вдова Бегла Пасечника, промучившаяся всю зиму обмороками и кровохарканьем. Или младший брат кузнеца Китса Черенка, которому старуха отняла два отмороженных пальца. Вместо того чтобы залечить…
Записывая признания выжившей из ума старухи, маг то и дело ловил себя на мысли, что пропал. Понадеялся на то, что в маленькой, забытой Тьмой и Создателем деревеньке жизнь протекает как в тихом болоте. Без забот и треволнений. Что доживающей последние годы знахарке не до интриг. И, соответственно, перестал задавать ей наводящие вопросы. Те самые, прописанные в его должностных обязанностях. И теперь, согласно Уголовному уложению, был обязан возместить убытки, причиненные подданным короля жрецом, подконтрольным ордену Создателя. Возместить из собственного кармана и в двукратном размере. А потом забыть о мечте прикупить себе домик где-нибудь в Элинваре…
…Услышав скрип, Обух злобно зыркнул на застывшую под печатью Безволия знахарку и хмуро посмотрел на входную дверь.
— Марч по прозвищу Лисица, эрр! — с помощью воинов Пики сложившись в поясном поклоне, прохрипел полуодетый рыжеволосый мужчина. — Вы меня звали, эрр?
— Куда ты отвез бастарда, Марч? — поинтересовался маг, жестом приказав воинам оставить несчастного в покое. — Того, которого нашел рядом с Полуночным трактом.
— В замок Орейн, эрр! — тут же ответил Марч. И удивленно спросил: — А что, помощь раненому теперь считается преступлением?
Проигнорировав вопрос, Обух быстренько навесил на дерзкого деревенщину печать Слова правды и задал вопрос, от которого зависела судьба Марча:
— Ты знал, что на бастарде Темная печать?
Марч, не задумываясь, отрицательно покачал головой:
— Нет, ваша милость! Откуда? У меня ж Дара ни вот столечко!
А потом, сообразив, что именно спросил маг, вдруг побагровел:
— Так вот оно что, значица, получается-то… Это мы что, лечили Темного? А-а-а… так что же, ваша милость, он сам себя не вылечил?
— Помолчи немного, — приказал Обух. И, вытащив из сумки еще один кусок пергамента, вопросительно уставился на рыжего: — А теперь рассказывай. Подробно. Где нашел. Что на нем было надето. Что он говорил…
…Судя по внешнему виду пастушки, воины вытащили ее из постели. А потом долго щупали на предмет наличия на теле какого-нибудь оружия. Конечно же, не просто так, а исключительно ради его, эрра Эйда, безопасности. Судя по лицам мечников, смотревших на прорехи в латаном-перелатаном платье молодой женщины, для того чтобы прервать процесс обыска, им пришлось наступить на горло собственным желаниям. И оставить в покое и крутые бедра, и полную, хоть и слегка отвисшую грудь.
Мысленно пообещав себе как-нибудь заняться воспитанием охамевших подчиненных, маг перешел на истинное зрение, уставился на живот стоящей перед ним женщины и тут же зажмурился: в нем ярким пламенем горела огромная печать Гармонизации. Раз в пять больше стандартной. И сияющая, как маленькое белое солнце! Ущипнув себя за предплечье, Обух поморщился от боли и снова посмотрел на живот Марыськи.
Конечно же, печать никуда не пропала! Она, словно издеваясь, еле заметно мерцала и, кажется, даже становилась ярче!
В голове Обуха тут же мелькнула паническая мысль:
«Первая категория! Или… или даже уровень магистра! Магистр школы Жизни! В Семиречье!! Это просто чудовищно!!!»
Вытерев о штаны мгновенно вспотевшие ладони, маг облизнул пересохшие губы, заставил себя успокоиться и негромко спросил:
— Кто снял с тебя порчу, девка?
Пастушка вздрогнула, диким взглядом посмотрела на замершую рядом с очагом знахарку. Потом — на угрюмо молчащего Марча Лисицу. А через мгновение, поняв, о чем ее спрашивают, побледнела, как полотно. И, вдруг развернувшись, попыталась выскочить из избы.
Шелест колец кольчуг, чирканье сапог по полу, хруст рвущейся ткани, короткий вскрик — и сбитая с ног девка со всего размаху влетела в дверной косяк. А через мгновение снова оказалась на ногах. Лицом к Обуху. С заломленной за спину рукой и запрокинутой к потолку головой…
Быстренько наложив на нее малые печати Безволия и Слова правды, маг перевел взгляд на вцепившихся в нее воинов и приказал:
— Все, готова… Можете отпускать…
Гилт Рубака перестал фиксировать заломленную руку и сделал шаг назад. Марко Конопатый, пожав плечами, нехотя выпустил намотанную на кулак косу, разжал пальцы, сжатые на горле беглянки. И убрал свой сапог с ее стопы.
— Ну, так кто снял с тебя порчу, Марыська? — повторил вопрос Обух. И удивленно хмыкнул: даже придавленная обеими печатями, девка упорно пыталась бороться с его волей! Напряженная, как тетива боевого лука, она стояла закусив губу. И упрямо молчала. Не обращая внимания ни на струйку крови, стекающую по ее подбородку, ни на разбитое о косяк лицо, ни на то, что ее грудь, вывалившаяся из разрыва в платье, выставлена на всеобщее обозрение.
«Ого, какая сила воли! — мысленно восхитился маг. — Пастушка, а сопротивляется, как воин. Что ж, тем интереснее. Повешу среднюю…»