— Ты хочешь сказать, это все инсценировка?
— Я выводов пока никаких не делаю. Я фактами оперирую. А Бортникова этого мы со следователем хотим повторно допросить. — Ну и? — Колосов кивнул притихшей Кате: слыхала, нет?
— Ну и ждем пока. Ищем. Сегодня утром звонили ему домой — глухо. Повестку мои сотрудники ему отвезли, соседям отдали. А ты, Никита Михайлович, что вдруг этим вопросом так заинтересовался? Какая-то информация прошла по Бортникову?
— Да нет, ничего конкретного. Вышел вот из отпуска, на оперативке слышу — транспортники какое-то дело сложное раскручивают.
— Да несложное, я думаю. Если все инсценировка, а я на семьдесят процентов уверен, что так оно и есть, считай — главный подозреваемый уже налицо. Вообще, если честно, замучили нас эти инсценировки с разбоем на дороге! И какой ведь народ пошел — вор на воре.
— Ладно, понял, удачи. — Колосов дал отбой и обратился к Кате:
— Ты сейчас к Сладкову лучше не ходи. Выжди до понедельника. Отыщется хмырь этот. Он ведь не судимый ранее, значит, в бегах долго не протянет. Слышала? Сто семьдесят пять кусков к нему в руки попало. За такие деньги не только разбой на дороге инсценируешь, сказку о похищении инопланетянами сочинишь, честное слово.
— Спасибо, Никита, — Катя вздохнула: жареный репортаж о разбое явно откладывался, а дело о подлом мошенничестве и краже пока было покрыто густым туманом. — Ой, а я сказать тебе совсем забыла: у Мещерского Сережи день рождения в субботу. Он, правда, специально никого не приглашает, но…
— Ты с мужем, конечно, придешь?
— Нет, Вадим уехал. Работодатель его в деловой вояж по Сибири отправился. И в Китай потом. Бизнес расширяет. А мой при нем — и за охранника, и за няньку. Ну, это у нас правилом уже стало. Работодатель его, Чугунов, старый уже…
— Не пыльная у твоего мужа работенка. И зачем этому старику личный телохранитель?
— Для важности, они все сейчас так, — Катя усмехнулась грустно. — А если честно, Чугунов Вадима просто… Ну, не любит, а привык он к нему за все эти годы. И Вадька к старику привык. Сказал, что работать у него не бросит до тех пор, пока… Ну, я раньше тоже этого не понимала, он же часто смеялся над Чугуновым, и вообще, а теперь… Чугунов без Вадима никуда, он ему как сын, что ли, даже не знаю. Вот поехали в командировку недели на три, в Китай потом полетят. А я одна. Дома… Ладно, если не забудешь, поздравь Мещерского. Он рад будет тебя услышать. Сколько раз у меня о тебе справлялся.
— У тебя обо мне? А что ты ему сказала?
— Что не видела тебя сто лет, — Катя поставила последнюю точку в разговоре. — Ты ведь когда в отпуск уходишь, прямо исчезаешь, словно под шапкой-невидимкой.
Глава 4 ВЕЧЕР, КОТОРЫЙ ТАК НЕ ЛЮБИЛ ВСПОМИНАТЬ ГРАЖДАНИН МУХОБОЕВ
Василий Васильевич Мухобоев прибыл в Москву по служебным делам. В родном городе Мухобоева Солигорске, удаленном от столицы на две тысячи километров, затерянном среди сопок и тайги Уссурийского края, набирала обороты кампания по выборам мэра. Василий Мухобоев считался в Солигорске третьим реальным кандидатом на этот пост и имел шансы выиграть гонку, если бы случилось чудо и двум первым кандидатам отказали в регистрации.
В столицу Мухобоев отправился за поддержкой. Ехал с двумя вечными секретаршами — надеждой и верой, с пухлым портфелем проектов, программ и предложений. Еще в Солигорске его предвыборный штаб пытался наладить контакты с руководителями неких частных корпораций, кои вполне могли заинтересоваться личностью и программой Мухобоева и оказать ему в будущих предвыборных битвах поддержку.
Мухобоев прибыл в столицу в среду и три дня ездил от порога к порогу, из кабинета в кабинет, поднимался по сверкающим мраморным лестницам, блуждал по просторным тихим коридорам учреждений, банков и министерств, топтал алые ковровые дорожки, курил, ждал по два-три часа в приемных, звонил по мобильному, снова курил, объяснял, излагал, докладывал, информировал, обещал, интриговал, угрожал, просил, умолял.
Вечером в пятницу (самолетов родной Солигорск вылетал рано утром в воскресенье) Мухобоев почувствовал себя усталым, разбитым, постаревшим на двадцать лет, опустошенным морально и физически и совершенно, совершенно лишним в этом огромном, никогда не спящем, залитом разноцветными огнями, чужом сумасшедшем городе. Он сделал все, что мог, для себя лично, своей команды и предвыборного штаба. Остальное же теперь зависело от… Ну, по крайней мере, от него, Мухобоева, уже не зависело ничего, и он это знал и переживал жестоко и горько, как переживает всякий крепкий еще, здоровый пятидесятилетний мужчина первые признаки надвигающейся старости и немощи.
Чтобы развеять мрачные мысли, взбодрить себя и утешить, снова по-орлиному расправить крылья и взмыть в мечтах высоко-высоко над родной тайгой, Мухобоев решил тряхнуть всем, чем еще можно позволить себе тряхнуть в пятьдесят, и сделать этот последний столичный вечер по-настоящему памятным и ярким.
Мухобоев порылся в справочнике своего мобильника и отыскал номер Алины. В последний раз они встречались полгода назад во время такой же вот командировки. Алина приехала к нему в номер гостиницы, и они провели два незабываемых дня. Денег, правда, улетело — вагон, однако…
Сейчас Мухобоев готов был заплатить Алине вдвое. Все, конечно, могло измениться за это время — и номер мог стать другим, и вообще Алина могла кануть в Лету. Мухобоев в глубине души опасался этого. С женщинами был он робок и пассивен, несмотря на то что казался игривым и развязным. Некоторых, в том числе и его дражайшую супругу, это крайне раздражало. А с Алиной тогда в самый первый раз прошло все как нельзя лучше. И потом тоже было хорошо. Мухобоев чувствовал себя на высоте. Дома в Солигорске за завтраком, наблюдая порой за отяжелевшей, обрюзгшей и расплывшейся за двадцать лет счастливой семейной жизни женой, он с острым вожделением и щемящей тоской вспоминал гибкое, юное, стройное, позолоченное искусственным загаром тело, разметавшиеся по подушке волосы, сочные сладкие губы, зовущие к поцелуям. Губы Алины напоминали ему клубнику. Или даже вишню — пьяную, сладкую, в горьком шоколаде.
Конечно, Алина могла быть занята в этот вечер. Или мобильник ее мог быть выключен. Мухобоев боялся этого, потому что знал: другой женщины он уже не найдет и не захочет искать. К счастью, телефон работал и Алина ответила. Вспомнила его или притворилась, плутовка, и пригласила: хочешь — валяй, приезжай. И назвала свой адрес: Ленинградский проспект, дом на углу, четвертый корпус, тринадцатая квартира на пятом этаже. — Алиночка, а мы маму с папой твоих не разбудим? — игриво шепнул Мухобоев в трубку.
— Чего? — Она даже не поняла, что он шутит. — Я тут на съемной живу, переехала осенью. Там у нас домофон внизу. Набери 25, сам себе откроешь. Ну, чао, котик. Выпить привези, не забудь, а то у меня все пусто. И что-нибудь сладкое. Только никаких апельсинов, слышишь? Все вы отчего-то апельсины тащите, а у меня от них аллергия.
По пути на Ленинградский проспект Мухобоев заехал в круглосуточный супермаркет и все купил. Правда, делать покупки было уже трудно. В баре гостиницы он для храбрости, для куража опрокинул двойной скотч, потом пару коктейлей и коньяк. В супермаркете долго блуждал между стеллажей и купил четыре бутылки хорошего марочного вина, закуски, американского мороженого, винограда и несколько коробочек клубники. Ягоды были крупные, яркие, тугие, алые. И напомнили Мухобоеву отчего-то пластиковые игрушки.
В такси Мухобоева слегка развезло. Голова была вроде кристально ясной, но мысли все как-то прыгали, точно девчонки через скакалочку. И все хотелось расстегнуть дубленку, пиджак и ослабить галстук или вообще снять его, выбросив за окно.
Двор, в который через арку въехало такси, был хоть и темным, но вполне обжитым московским двором. Мухобоев долго расплачивался, роняя деньги, еще дольше собирал и вытаскивал пакеты с провизией. Такси укатило, мигнув на прощание фарами, а он все стоял, пошатываясь, соображая, куда же теперь? Где, блин, дверь-то в этот самый подъезд?
Сколько было времени, Мухобоев не знал — поздно, скорее всего, за полночь уже. Алине он позвонил без четверти десять. Пока пил в баре гостиницы, пока ловил тачку, пока делал покупки, пока ехал. Высокие кирпичные стены окружали двор со всех сторон. В окнах горел свет. Правда, уже не во всех. А левый корпус на первых двух этажах был вообще темным. У подъезда громоздился железный контейнер, доверху набитый строительным мусором, ржавыми трубами и битой плиткой. Где-то в доме шел ремонт.
Мухобоев взошел по ступенькам и дернул дверь, и она легко открылась. Однако он попал не в подъезд, а только в небольшой тамбур. Вторая входная дверь была железной с домофоном. Мухобоев при тусклом свете лампочки набрал 25, дернул на себя дверь, шагнул за порог и…
Дверь сразу с лязгом захлопнулась. И Мухобоев очутился в кромешной темноте. В подъезде не горел свет. Мухобоев, крепко прижимая к груди пакеты с бутылками и провизией, ощупью двинулся вперед: лестница. Три шага, еще три. На лестничной площадке Мухобоев, точно слепец, методом тыка отыскал сначала двери, а затем и кнопку лифта. Нажал и.., ничего. Кнопка так и не загорелась рубиновым огоньком. Лифт, видимо, тоже не работал. Двери его были плотно сомкнуты, а сама кабина застряла где-то на верхних этажах.
Мухобоев взошел по ступенькам и дернул дверь, и она легко открылась. Однако он попал не в подъезд, а только в небольшой тамбур. Вторая входная дверь была железной с домофоном. Мухобоев при тусклом свете лампочки набрал 25, дернул на себя дверь, шагнул за порог и…
Дверь сразу с лязгом захлопнулась. И Мухобоев очутился в кромешной темноте. В подъезде не горел свет. Мухобоев, крепко прижимая к груди пакеты с бутылками и провизией, ощупью двинулся вперед: лестница. Три шага, еще три. На лестничной площадке Мухобоев, точно слепец, методом тыка отыскал сначала двери, а затем и кнопку лифта. Нажал и.., ничего. Кнопка так и не загорелась рубиновым огоньком. Лифт, видимо, тоже не работал. Двери его были плотно сомкнуты, а сама кабина застряла где-то на верхних этажах.
Мухобоев расстегнул дубленку, вытер со лба пот, сгреб пакеты в охапку уже кое-как и снова ощупью двинулся искать лестницу. Ему предстояло подняться на пятый этаж. Он почти уже одолел первый пролет, как вдруг услышал нечто странное. Сверху донесся какой-то шум. Причем звуки шли с лестницы и вроде бы даже с близкого расстояния — шорох в темноте. Легкий, едва уловимый шорох. Мухобоев остановился — что за черт? Крысы, что ли, здесь или кошка?
Голова его вроде бы по-прежнему была ясной, только вот в ушах шумело — то ли от выпивки, то ли от тепла, то ли от усталости и подскочившего давления. Мухобоев теперь отчетливо ощущал все признаки опьянения, и еще у него возникло странное пугающее чувство: он тут не один, там впереди, на лестнице, кто-то есть. Кто-то смотрит на него из темноты, вроде даже дышит или как-то странно сипит… Или, может, это просто осыпается отсыревшая штукатурка? Или ветер гудит в шахте лифта?
— Эй, кто здесь? Ты это.., давай не балуй, — строго, но не совсем твердо изрек Мухобоев. — Алина, ты, что ли? Я уже иду. Тут у вас не видно ни черта… Т-тоже без света сидите, как чукчи…
Он одолел еще один пролет, затем еще один и еще. Эти лестницы с крутыми высокими ступеньками, эти широкие пролеты, эта пустота. На третьем этаже у лифта горела тусклая лампочка. В ее свете Мухобоев разглядел стены, выкрашенные зеленой свежей краской, коричневую плитку пола, испачканную белой известкой. На этом этаже еще шел ремонт. А лестница наверх снова тонула во мраке.
Стук…
Мухобоев снова остановился. А что это опять такое? Стук легкий, слабый, глухой. Словно кто-то, быстро перебирая ногами, преодолел одним махом все крутые ступеньки… Мухобоев снова хотел строго крикнуть: кто это здесь, вы что? Но.., не закричал. Медленно, очень медленно поднялся еще на один пролет. И замер. Это было — он это помнил точно, — это было на площадке между четвертым и пятым этажами. Это было… Нет, этого не было. Этого не было наяву, он же был пьян. Но он видел это: из стены выползла тень и тихо заструилась, поплыла по лестнице. Мухобоев смутно различал скрюченную человеческую фигуру, ее очертания сначала были зыбкими, но по мере приближения они становились все четче. И сама фигура словно вырастала, распрямлялась. Мухобоев видел человека: мужчину в кургузом твидовом пиджаке покроя шестидесятых годов, в белой сорочке, галстуке-удавке и узких брюках, которые носили во времена его молодости. Он видел фигуру и одежду, но не видел лица. Послышался тихий всхлип, вздох или стон, словно чьим-то заплесневелым легким не хватало воздуха и…
Фигура замерла. Медленно, плавно начала поворачиваться, точно плыла, парила над лестницей. Мухобоев попятился. Пакет с бутылками выскользнул у него из рук и ударился об пол. Звон разбитого стекла. Темная терпкая влага, хлынувшая на плитку пола.
Наверху, на пятом этаже, лязгнули запоры, открылась дверь квартиры. Узкий сноп света прорезал темноту.
— Эй, кто там? Ты что там разгрохал? — женский насмешливый голос. Мухобоев узнал его — это была Алина. — Ну, ладно, давай поднимайся. Адрес, что ли, перепутал? Я тебя прямо заждалась.
Мухобоев точно знал: он пьян, он разбил бутылки, а там наверху Алина открыла дверь, зовет его и… И только это одно и было реальностью, но… Он услышал тихое угрожающее шипение — тень впереди по-прежнему плыла, колыхалась над лестницей и одновременно словно бы таяла, снова врастая в стену. Мухобоев слышал шипение: так шипит, пузырится масло на раскаленной сковородке, так шипит газ, уходящий из прохудившегося газового баллона.
Мухобоев слабо вскрикнул, повернулся и бросился по лестнице вниз, к лифту, к входной железной двери. Ударился в нее руками с разбега, ощупью попал ладонью на кнопку домофона, полуоткрыл-полувыбил эту дверь, вырвался в тамбур, на улицу, по скользким, обледенелым ступенькам во двор.
Он стоял, хватал ртом холодный воздух, дышал, дышал. Кирпичные стены окружали его со всех сторон. Кое-где светились желтые квадраты окон. Вспыхивали и гасли огни, точно чьи-то хищные глаза, стерегущие во мраке. Мухобоев вдруг с ужасом ощутил в руке что-то скользкое, холодное, липкое… Поднес руку к глазам — ладонь была красной, мокрой, но… Он вдохнул свежий аромат парниковой клубники. На руке была не кровь — клубничный сок. Сам Мухобоев этого не помнил, но это, видно, тоже было реальностью: там, на лестнице, он в какой-то момент судорожно сдавил в кулаке хрупкую пластиковую коробочку, расплющив ягоды в сплошной кисель.
Глава 5 ЛУЖА
Утром в субботу Надежда Иосифовна Гринцер проснулась ни свет ни заря. Впрочем, удивляться этому она уже перестала. Случалось ей просыпаться и в четыре утра, и в пять. Она ворочалась, вздыхала, потом включала свет и читала. Удивляло ее совсем другое: сколько же книг не довелось прочесть в молодости. Сначала казалось — все впереди и так много еще времени: как же все не успеть? Потом разом обрушился быт — дети подрастали, было много работы, появлялись новые ученики, подававшие большие надежды, приходилось тратить на них силы, вкладывая душу в каждого. Потом начал хворать муж. Было все как-то не до книг. И так получилось, что вот только в старости появилось свободное время — украденное бессонницей время вынужденного бдения, время назойливых горьких мыслей о приближающемся конце жизни, спасением от которых было одно только средство: хорошая, умная книга. Субботним утром Надежда Иосифовна проснулась около пяти. Лежала и читала, сначала Тургенева — «Первую любовь». А на тумбочке рядом с лекарствами и чашкой остывшего чая стопкой лежали томики Вересаева, Ахматовой и Пастернака.
На чеканных строфах «Поэмы без героя» Надежда Иосифовна слегка задремала, но потом разом пробудилась. Мысль пронзила как током: а сколько же времени? Стрелки на будильнике показывали всего лишь половину седьмого. В комнате Аллы было тихо, дочь спала.
Надежда Иосифовна отложила книгу и встала. Сегодня выходной, но Алла вчера вечером обмолвилась, что у нее частный урок, причем очень ранний для выходного дня — в половине девятого. Кто-то из студентов музыкального училища перед экзаменами берет дополнительные занятия. Что ж, такое рвение, конечно, похвально, но… Нет, все-таки странно все это! Вчера поздно вечером кто-то снова позвонил. Надежда Иосифовна сама взяла трубку, и приятный молодой мужской голос спросил Аллу.
Дочь потом объяснила: мама, ну что ты, это звонит студент, мой ученик, подающий надежды молодой лирический баритон. Ему, мол, на выходные понадобился аккомпаниатор. Для занятий, естественно, для чего же еще?
Для занятий… Да, но с утра ведь так трудно распеваться. Сколько времени на это обычно уходит. Для чего же назначать аккомпаниатору в такую рань? А дочь непременно просила разбудить ее в половине восьмого, боялась опоздать. А накануне приобрела в магазине модный молодежный свитер кричаще-пестрой расцветки. Такие свитера для ее возраста уж как-то слишком смелы. Ей все же не восемнадцать…
Надежда Иосифовна встала с постели, сунула ноги в, шлепанцы, запахнула бархатный синий халат и поплелась, шаркая, на кухню. С вечера в раковине, конечно, осталась грязная посуда! А на стене над плитой Надежда Иосифовна засекла, включив свет, крупного рыжего таракана. Вот вам и капитальный ремонт. Надежда Иосифовна в столь ранний час поднимать шума не стала и мухобойку в руки не взяла. Таракан удрал с миром. Но все же надо было навести на кухне хоть какой-то порядок. Надежда Иосифовна проинспектировала мусорное ведро: так и есть, полнехонько — пакеты от сока, стаканчики от йогурта и сметаны. Алла все же очень рассеянна и неорганизованна и, как все творческие натуры, домашним хозяйством интересуется мало. Сколько раз ведь ей было сказано: мусор надо выносить ежедневно, никогда не оставлять на ночь. Оставила, забыла — готово дело, вот вам и банкет для мелких домашних паразитов.
Надежда Иосифовна повздыхала, поворчала себе под нос, вытащила из-под кухонной стойки ведро с мусором и, стараясь ступать как можно тише, чтобы не потревожить сон дочери, направилась по темному коридору к двери. Вышла на площадку. У лифта горела тусклая лампочка, а лестница наверх к мусоропроводу была совершенно темной.