— Не получится. Он мой кузен — Это рискованнейшая часть легенды, придуманной для меня службой Реальности и Искупления.
Женщина пристально смотрит на меня. Затем кивает.
— Ладно, садись.
Она не спрашивает, чего я хочу в обмен за блага, которые она получит через моего вымышленного кузена. Она знает это, не спрашивая. Я сажусь рядом. Если кто-то отныне может представлять для меня угрозу в тюрьме Аулит, то лишь она.
Теперь мне предстоит подружиться с землянином.
Это оказывается труднее, чем я ожидала. Земляне держатся сами по себе, мы тоже. Они так же беспощадны друг к другу, как все безумные обреченные души в Аудите; здесь вообще парит ужас, как в детских страшилках. Не прошло и десяти дней, как орава землян избила фоллера. Женщина Мира пырнула ножом соплеменницу, и та истекла на каменном полу кровью и скончалась. Это был единственный случай, когда появились вооруженные до зубов надзиратели, а с ними жрец. Он прикатил гроб, наполненный химикатами, погрузил в них тело, чтобы оно не разложилось, избавив заключенную от отбывания наказания — вечной смерти.
Ночью, оставшись в камере одна, я вижу сны, в которых Фраблит Пек Бриммидин отменяет мою временную реальность. Труп с ножевыми ранениями превращается в Ано, а женщина, нанесшая эти ранения, становится мною. После этих снов я просыпаюсь от собственных криков, вся в слезах. То слезы ужаса, а не горя. Моя жизнь и жизнь Ано подвешены на тонкой ниточке: все зависит от преступника-землянина, с которым я еще не познакомилась.
Впрочем, я уже знаю, кто это. Я подкрадываюсь к землянам, стоящим кучками, и подслушиваю. Их языком я, разумеется, не владею, но Пек Бриммидин научил меня узнавать слова «Кэррил Уолтерс». Кэррил Уолтерс — старый землянин с седыми, ровно подстриженными волосами, смуглой морщинистой кожей, запавшими глазами. Но десять его пальцев — как они умудряются не путаться в таком количестве пальцев? — длинные и быстрые.
Мне достаточно одного дня, чтобы понять: соплеменники обходят Кэррила Уолтерса стороной, окружая его таким же благоговейным почтением, каким окружены мои защитники. На выяснение причин такого отношения уходит немало времени. Кэррил Уолтерс не защищает и не карает. Не думаю, что у него есть тайные совместные реальности с охраной. Я остаюсь в неведении до тех пор, пока женщина Мира не погибает от ножа.
Это происходит во дворе, холодным днем, пока я гляжу тоскливым взглядом в ясное небо над головой. Раненая вскрикивает Убийца вырывает нож из ее живота, и следом за лезвием из тела бьет фонтан крови. Несколько секунд — и грунт вокруг пропитывается кровью. Все, кроме меня, отворачиваются. Зато Кэррил Уолтерс приближается своей старческой походкой, опускается рядом с телом на колени и безуспешно пытается спасти жизнь уже мертвой женщины.
Разумеется, ведь он лекарь! Земляне не досаждают ему, потому что знают: в следующий раз его помощь может понадобиться им.
Как я глупа, что сразу этого не поняла! От меня как от осведомительницы ждут прыти. Я вижу только один путь
Несколько дней я выжидаю, потом сажусь в тюремном дворе на землю, подпираю спиной стену и приказываю себе почти не дышать. По прошествии нескольких минут я резко вскакиваю. Меня сразу начинает мутить, и я усугубляю свое недомогание, задерживая дыхание. Потом я что есть силы врезаюсь в каменную стену и сползаю по ней. Я сильно ударилась лбом и рукой. Один из людей моей покровительницы что-то кричит.
Минута — и рядом оказывается сама Пек Факар. Я слышу ее голос и все остальные голоса сквозь пелену тошноты и боли.
— Врезалась головой в стену. Сам видел.
— …говорила мне, что у нее бывают такие приступы…
— …разбила башку…
Я ловлю ртом воздух, борясь с тошнотой.
— Лекарь, землянин…
— Землянин? — Я слышу в голосе Пек Факар подозрение и лепечу:
— Болезнь… один землянин говорил мне… с детства… без чужой помощи я… — Меня рвет прямо ей на ботинки — весьма полезная случайность.
— Приведите землянина, — скрипит Пек Факар. — И возьмите полотенце!
И вот ко мне наклоняется Кэррил Уолтерс. Я цепляюсь за его руку, пытаюсь улыбнуться и теряю сознание.
Когда я прихожу в себя, выясняется, что я лежу на полу в столовой, а землянин сидит рядом, скрестив ноги. Несколько моих соплеменников с хмурым видом жмутся к дальней стене.
— Сколько пальцев ты видишь? — спрашивает Кэррил Уолтерс.
— Четыре. Разве их у тебя не пять?
Он разгибает пятый палец и говорит:
— Тебе лучше.
— Нет, не лучше, — возражаю я. Он обращается ко мне на детском. упрошенном языке, да еще с причудливым акцентом, но понять его можно. — У меня болезнь. Так сказала другая целительница-землянка.
— Кто?
— Ее звали Анна Пек Ракова.
— Какая болезнь?
— Не помню. Что-то с головой. От болезни у меня припадки.
— Какие припадки? Ты падаешь на пол?
— Нет. Да… Иногда так, иногда по-другому. — Я смотрю ему прямо в глаза. У него странные глаза: меньше моих, невероятной голубизны
— Пек Ракова сказала, что при таком припадке я моту умереть, если мне не помогут.
Он не реагирует на мою ложь. Или реагирует, но я не понимаю его. Раньше мне не приходилось доносить на землян. Его вопрос звучит чудовищно, даже для узника тюрьмы Аулит:
— Что ты сделала?
Я отвожу глаза.
— Я убила родную сестру. — Если он потребует подробностей, я закричу. Голова раскалывается от боли.
— Извини, — бормочет он.
За что он просит прощения? За то. что задал неуместный вопрос или что я убила Ано? Пек Ракова была другая: она имела хоть какое-то понятие о приличиях.
— Та землянка, целительница, говорила, что за мной должен наблюдать лекарь, который знает, что делать при новом припадке. Ты это знаешь, Пек Уолтерс?
— Да.
— Ты будешь за мной наблюдать?
— Буду. — Он уже и так внимательно за мной наблюдает Я трогаю свою голову: она обмотана тряпкой. Боль становится нестерпимой. Я отнимаю от головы руку, липкую от крови.
— А что взамен? — спрашиваю я.
— Как ты платишь Пек Факар за защиту?
А он смышленее, чем мне казалось!
— С тобой я этим поделиться не смогу.
— Тогда расскажешь мне о Мире.
Я киваю: обычная просьба землянина. Как я уже говорила, они просят очевидных сведений. Я перестаю видеть столовую. Свет меркнет.
Пек Факар все это не нравится. Но я как раз передала ей оружие, принесенное «кузеном». В камере под койкой я оставляю записки для тюремной администрации. Пока заключенные во дворе, — а мы торчим там каждый день, независимо от погоды, — под койкой появляется то, о чем я прошу. Пек Факар требовала любое оружие, но я не ожидала, что это будет оружие землян. Теперь в тюрьме есть человек с пистолетом. Понятно: всем наплевать, что мы, нереальные, сотворим друг с другом — хоть перебьем. Больше стрелять все равно не в кого: вокруг только те, кто и так умер.
— Без Пек Уолтерса я откину копыта, — внушаю я хмурой Пек Факар — Он владеет особым земным методом, останавливающим припадок.
Она грозно смотрит на меня. Но как бы она ни сердилась, никто, даже те, кто потерян для реальности, не в силах отрицать, что у инопланетян есть свои тайные знания. Да и раны у меня самые настоящие: кровь, повязка на голове, заплывший левый глаз, содранная кожа на левой щеке, синяя рука. Она поглаживает земное оружие — скучную стальную машинку.
— Ладно, можешь держать землянина при себе, если он согласится. Только зачем ему соглашаться?
Я со значением улыбаюсь. Пек Факар никогда не клюет на лесть, потому что любовь к лести — признак слабости. Но она понимает мою улыбку — или воображает, что понимает. Я пригрозила землянину, что она его не пощадит, и теперь вся тюрьма знает, что ее власть распространяется не только на соплеменников, но и на чужаков. Она по-прежнему хмурится, но уже не столь зловеще.
Потом начинаются мои беседы с землянином.
Разговаривать с Кэррилом Пек Уолтерсом, значит, поминутно испытывать замешательство и отчаяние. Он сидит напротив меня в столовой или в тюремном дворе и прилюдно скребет у себя в голове. Когда у него хорошее настроение, он издает ртом отвратительные свистящие звуки. Он затрагивает темы, которые могут обсуждать только очень близкие люди: состояние его кожи (она усеяна странными бурыми шишками) и легких (забитых мокротой). Он ужасный невежа: не знает, что приличная беседа начинается с обсуждения цветов. Говорить с ним — все равно что беседовать с ребенком, способным, правда, ни с того ни с сего перейти к обсуждению конструкции велосипеда или постулатов права.
— Вы считаете, что личность значит очень мало, а группа — все, — заявляет он.
Мы сидим во дворе, под каменной стеной, чуть в стороне от остальных заключенных. Некоторые из них посматривают на нас исподтишка, другие таращатся в открытую. Я сержусь. Я вообще часто сержусь на Пек Уолтерса. Все развивается не так, как я рассчитывала.
— Что за чушь! Личность имеет в Мире огромное значение! Мы по-настоящему заботимся друг о друге, и никто не остается за пределами нашей общей реальности.
— Точно! — соглашается Пек Уолтерс, только что научившийся от меня этому слову. — Вы так заботитесь о других, что никто не может остаться наедине со своими мыслями и чувствами. Один — это плохо. Действовать в одиночку — плохо. Реальность — только совместная
— Конечно! — подтверждаю я, Неужели он настолько глуп? — Реальность всегда общая. Существует ли звезда, чей свет доступен лишь одному глазу?
Он улыбается и произносит что-то на своем языке. Заметив, что я не понимаю, он повторяет то же самое:
— В лесу падает дерево. Рухнул ли дуб, если этого никто не видел?
— Неужели на твоей планете люди верят, что они… — Я не могу подыскать слов.
— Люди верят, что они реальны всегда — и по одиночке, и вместе. Даже тогда, когда другие объявляют их мертвыми. Даже когда они совершают преступление.
— Но ведь они нереальны! Как же иначе? Ведь они нарушили совместную реальность! Если я тебя не признаю, если для меня не существует реальности твоей души, если я отправляю тебя к предкам без твоего согласия, то это доказывает, что я не понимаю реальности, а следовательно, не замечаю ее! Так могут поступать только нереальные!
— Младенец не видит совместной реальности. Младенец нереален?
— Конечно. До достижения возраста познания дети нереальны.
— Значит, убивая ребенка, я не совершаю преступления, потому что не нарушаю реальность?
— Неверно! Убить ребенка значит лишить его возможности перейти в реальность еще до того, как он сможет присоединиться к своим предкам. А также лишить этой возможности его детей, предком которых он мог бы стать. Никто в Мире не убивает детей, даже загубленные души в Аудите. Ты хочешь сказать, что у вас на земле люди убивают детей?
Я не понимаю его взгляда.
— Да.
Наступил мой шанс, хотя не в том виде, как мне хотелось бы. Что ж, я должна исполнить свой долг.
— Я слыхала, что земляне убивают людей, изучая жизнь. Чтобы знать то, что знала Пек Ракова о моем мозге. Это правда?
— И да, и нет.
— Как это «и да, и нет»? Дети используются для научных экспериментов?
— Да.
— Что за эксперименты?
— Правильнее спросить, что за дети? Умирающие. Еще не родившиеся. Родившиеся… не такими, как другие. Без мозга, с неправильным мозгом.
Я пытаюсь все это осмыслить. Умирающие дети… Видимо, он имеет в виду не совсем мертвых, а в состоянии перехода к своим предкам. Что ж, это не так уж дурно, но при условии, если телам позволят отпустить душу. Дети без мозга или с неправильным мозгом… Тоже допустимо. Таких нереальных бедняжек все равно пришлось бы уничтожить… Я не развиваю эту тему, сейчас меня интересует другое.
— А реальных, живых детей вы для науки не используете?
Он бросает на меня взгляд, который я не могу распознать. Выражения земных лиц по-прежнему загадочны.
— Используем. Но в таких экспериментах, которые для детей не вредны.
— В каких именно? — настаиваю я. Мы пристально смотрим друг на друга. Внезапно меня посещает подозрение, не догадывается ли старый землянин, что я осведомительница, выпытывающая сведения; может, он как раз поэтому и проглотил мою невразумительную версию насчет припадков? Это не так уж плохо. С нереальными всегда можно сторговаться — главное, дать понять, что намечается торговля. Только я не уверена, что Пек Уолтерс это понимает.
— В экспериментах по изучению работы мозга, — отвечает он. — Например, памяти. Совместной памяти тоже.
— Памяти? Но память не «работает». Она просто существует.
— Нет, работает. С помощью особых протеинов. — Он употребляет земное слово и поясняет: — Это такие крохотные кусочки пищи.
Полная бессмыслица! Какая связь между памятью и пищей? Никто не ест память и не получает ее с пищей. Но я соглашаюсь пользоваться этим словом, чтобы продвинуться дальше
— Как работает память в Мире — с помощью тех же «протеинов», как память на Земле?
— Да и нет. Некоторые такие же или почти такие, некоторые особенные. — Он пристально смотрит на меня.
— Откуда ты знаешь, что память жителей Мира работает так или иначе? Разве земляне проводили свои эксперименты в Мире?
— Да.
На детях Мира?
— Да.
Я замечаю на противоположной стороне двора стайку хухубов. Зловонные существа сбились в кучу то ли для игры, то ли для непонятного ритуала.
— А сам ты участвовал в этих научных экспериментах, Пек Уолтерс?
Он не отвечает, только улыбается. Я бы поклялась, что улыбка печальная.
— Почему ты убила свою сестру, Пек Бенгарин? — спрашивает он, в свою очередь.
Это слишком большая неожиданность. Я должна была вот-вот узнать главное Меня разбирает злость. Об этом меня не спрашивала даже Пек Факар. Я сердито смотрю на него, и он говорит:
— Знаю, об этом не полагается спрашивать. Но я многое тебе рассказываю, и твой ответ важен…
— Ты задаешь непристойные вопросы. Жители Мира не проявляют друг к другу такой жестокости.
— Даже проклятые из тюрьмы Аулит? — Не зная одного из употребленных им слов, я догадываюсь, что он разгадал во мне осведомительницу. Он знает, что я вытягиваю из него информацию. Что ж, тем лучше. Просто мне нужна передышка, чтобы зайти с другого конца. Чтобы выиграть время, я повторяю свои последние слова:
— Жители Мира не так жестоки.
— Тогда ты…
Внезапно до нас доносятся выстрелы. Мы слышим крики. Я поднимаю глаза. Ака Пек Факар стоит посреди тюремного двора, сжимая оружие землян, и стреляет из него в хухубов. Инопланетяне падают один за другим. Они переходят на вторую стадию своей вечной смерти.
Я встаю и тяну Пек Уолтерса за руку.
— Скорее! Мы должны немедленно убраться. Охрана пустит газ.
— Зачем?
— Чтобы поместить тела в химический раствор. — Неужели землянин воображает, что тюремное начальство позволит нереальным хотя бы немного разложиться? Я думала, что наши разговоры открыли Пек Уолтерсу глаза.
Он медленно, неуверенно поднимается. Пек Факар с улыбкой шествует к двери, по-прежнему сжимая пистолет.
— Говоришь, жители Мира не жестоки? — слышу я голос Пек Уолтерса.
Позади нас валяются бездыханные хухубы, окутанные вонючим дымом.
Когда нас снова выгоняют в столовую, а потом в тюремный двор, трупы хухубов уже убраны. Пек Уолтерс кашляет. Теперь он ходит еще медленнее; по пути к нашему излюбленному местечку у дальней стены он спотыкается и хватается за меня, чтобы не упасть.
— Ты болен, Пек?
— Точно, — отвечает он.
— Но ты ведь лекарь. Вылечи свой кашель.
Он улыбается и облегченно приваливается к стене.
— Врачу — исцелись сам!
— Что?
— Ничего. Значит, ты осведомительница. Надеешься выведать у меня про научные эксперименты на детях Мира?
Я делаю глубокий вдох. Мимо нас проходит вооруженная Пек Факар. Ее всегда сопровождают двое прихлебателей — на случай, если кто-нибудь из заключенных попытается отнять у нее оружие. Я не верю, что такие попытки возможны, но мало ли на что способны нереальные! Пек Уолтерс провожает ее взглядом и перестает улыбаться. Вчера Пек Факар застрелила еще одного заключенного, уже не инопланетянина. У меня под койкой лежит записка — запрос на пополнение арсенала.
— Это ты решил, что я осведомительница, — говорю я. — Ничего подобного сказано не было.
— Точно, — соглашается Пек Уолтерс и разражается кашлем. Обессиленно закрыв глаза, он произносит: — У меня нет антибиотиков.
Новое земное слово. Я аккуратно воспроизвожу его: Ан-ти-био-тики?
— Лечебные протеины.
Опять кусочки пищи? Я уже освоилась с ними.
— Расскажи мне, как вы применяете протеины в своих научных экспериментах.
— Я все расскажу об экспериментах, но сначала ответь на мои вопросы.
Он станет спрашивать про сестру, просто чтобы удовлетворить свою грубую, жестокую натуру. Я чувствую, как каменеет лицо.
— Объясни, почему красть детей не так плохо? Почему за это не приговаривают к вечной нереальности?
Я облегченно моргаю. Ведь это так очевидно!
— Кража ребенка не наносит ущерба его реальности. Просто он растет в другом месте, у других людей. Но все настоящие жители Мира обладают общей реальностью, к тому же после перехода ребенок так и так воссоединится со своими кровными предками. Конечно, воровать детей нехорошо, но это не тяжкое преступление.
— А делать фальшивые монеты?
— То же самое. Настоящие или фальшивые — они принадлежат всем.
Он опять кашляет, в этот раз гораздо сильнее. Я жду. Наконец он произносит:
— Значит, когда я краду твой велосипед, я не очень сильно нарушаю совместную реальность, потому что велосипед остается у жителей Мира.