Горе. Все привело его к этому.
— Арин, — повторил Тенсен, и Арину пришлось обратить на него внимание. — Твое окончательное решение: ты поедешь в столицу или нет?
Глава 6
С приближением бала в столицу начали прибывать чиновники и аристократы. Каждый день все больше упряжек с дорогими лошадьми появлялось в императорских конюшнях. После путешествия по зимним дорогам животные прихрамывали. Хотя Кестрел обращала внимание императора на сложность передвижения в таких плохих условиях, император, очевидно, решил, что это не имеет значения. Он пригласил гостей — те должны явиться. В гостевых покоях дворца разводили огонь, чтобы обогреть помещения, которые будут заняты довольно долгое время: после бала и до самой свадьбы планировались всевозможные званые вечера.
Однажды после полудня Кестрел взяла экипаж и направилась через город в гавань, сопровождаемая дрожащей от холода служанкой. Эта девушка, как и любая другая из прислужниц Кестрел, вполне могла оказаться той, кого нанял Верекс, но Кестрел укутала ее колени мехами и настояла, чтобы девушка подвинула ноги ближе к горячему кирпичу, который лежал на дне кареты.
Через город они ехали медленно. Улицы были крутыми и узкими: их прокладывали не для удобства жителей, а для того, чтобы замедлить продвижение ко дворцу возможного врага.
Новых кораблей в гавани не оказалось. Кестрел в любом случае не следовало надеяться увидеть здесь геранские суда. Стояло время зеленых бурь. Ни один здравомыслящий человек не отправился бы в плавание между Геранским полуостровом и столицей.
От холодного ветра губы Кестрел потрескались.
— Что мы здесь делаем? — спросила служанка, стуча зубами.
Едва ли Кестрел могла сказать, что ожидала увидеть корабль, который, возможно, привез Арина. Все меньше времени оставалось у него на то, чтобы совершить более долгое, но безопасное путешествие через горный перевал, расчищенный после подписания мира с Гераном. Бал маячил в конце этой недели. Большинство гостей уже прибыли. Но не Арин.
— Ничего, — ответила Кестрел. — Я хотела насладиться пейзажем.
Служанка моргнула — это был единственный жест раздражения на то, что ее заставили поехать в гавань. Но Кестрел не позволялось путешествовать без сопровождения. В честь помолвки ей преподнесли сотни подарков: перо из рога рогатого кита, рубиновые кости от лорда одной из колоний, который прослышал о любви Кестрел к играм, и даже затейливую складную диадему для путешествий... Список даров был велик, но Кестрел с радостью рассталась бы с ними со всеми ради одного часа пребывания за пределами дворца в одиночестве.
— Поехали, — сказала она и больше не возвращалась в гавань.
* * *
Она ужинала с сенаторами. Поверх бокала с вином, Кестрел наблюдала, как глава Сената, который выглядел для зимы на удивление загорелым, тихо сказал что-то императору.
«Зачем ты подслушивал под дверями, — спрашивал капитан стражи у Тринна в тюрьме, — во время личной встречи императора с главой Сената?»
Внезапно Кестрел показалось, будто ее бокал наполнен не вином, а кровью.
Император перевел взгляд на Кестрел и увидел, что она смотрит на него и главу Сената. Он приподнял бровь.
Кестрел отвела глаза и осушила свой бокал.
* * *
Ее отец прислал свои извинения. Он не мог явиться на бал, так как завяз в войне на границе восточных равнин. «Я сожалею, — писал генерал Траян, — но приказ есть приказ».
Кестрел прекратила перечитывать краткие строки письма и уставилась на пустое место, оставленное на листе. От белизны бумаги ее глаза начали болеть. Она выпустила письмо из рук.
Она никогда не считала возможным, что ее отец приедет, — до тех пор, пока не получила его письмо и не распечатала его.
Эта ослепляющая надежда. И мрак разочарования. Ей не следовало удивляться.
Она вспомнила последнее слово письма — «приказ». Кестрел задумалась, как далеко может зайти подчинение ее отца императору. Что сделал бы генерал, окажись он в камере с Тринном? Вонзился бы его нож в плоть так же легко, как и нож капитана стражи, или с еще большей легкостью, или не вонзился бы вообще?
Однако, когда она подумала о своем отце в роли капитана, в темнице оказался вовсе не Тринн. В цепи была закована она сама. «О чем ты думала, — спрашивал генерал, — заключая с императором сделку, чтобы спасти раба?»
Кестрел встряхнула головой, чтобы избавиться от образа тюрьмы и своего отца. Она смотрела в окно одной из комнат своих покоев, которые находились высоко над внутренним двором замка. Окно выходило на башню у подъемного моста, по которому во дворец должны были въезжать гости.
Ладонью Кестрел стерла со стекла морозные узоры. Ворота башни были закрыты.
«Отойди от окна», — услышала она приказ своего отца.
Кестрел осталась стоять на своем месте. Стекло начало затуманиваться.
«Слова "нет" не существует, Кестрел. Есть только "да"».
Через окно снова ничего не было видно.
Кестрел отошла от него. Смотреть все равно было не на что.
* * *
Дни шли один за другим.
При дворе устроили представление. Выступал певец-геранец. Его голос был неплохим. Но более высоким, чем у Арина. Более тонким. Кестрел разозлилась, слушая, как голос этого неизвестного мужчины скрипел, пытаясь выйти за границы доступного ему регистра. Мелодия была плохой, писклявой. В ней не звучало ни капли силы голоса Арина, ни капли его грациозной упругости.
Кестрел тщательно оберегала воспоминание о песне Арина. Та песня лежала в ее сердце, будто медовый бальзам. По мере того как представление продолжалось, Кестрел начала беспокоиться, что музыка, которую она слышит сейчас, займет в ее душе место воспоминания о песне Арина. Он больше никогда не будет для нее петь. Что, если она утратит даже память о том, как однажды он спел для нее? Она опустила руки вдоль своего кресла и крепко сжала их в кулаки.
Наконец представление закончилось. Зрители встретили молчание певца своим собственным. Никто не стал аплодировать: не потому, что каждый сумел оценить дурное качество музыки; просто не было смысла аплодировать рабу, пусть даже он больше им не являлся. А Кестрел, которая ни на минуту не забывала, что этот мужчина собой представляет и чего ему не достает, также аплодировать не собиралась.
* * *
С собственными занятиями музыкой у нее дело тоже не шло. Рояль приносил совсем мало успокоения, да и то, что он приносил, казалось ложью. Кестрел начала изобретать нечто, что считала импровизацией, стараясь сделать мелодию как можно более сложной. А затем ноты стали толкаться, сжиматься и оставлять паузы, которые она не могла заполнить.
Ее мелодия не была импровизацией. Импровизации — удел солистов. То, что сочиняла она, оказалось дуэтом.
Вернее, не дуэтом... А лишь одной его половиной.
Кестрел опустила крышку на клавиши.
* * *
Она изобрела такую версию «Клыка и Жала», в которую могла играть в одиночку. Она начала соревноваться с призраком. С самой собой. Складилище — стопка карточек на столе, откуда игроки набирали свою комбинацию, — постепенно уменьшалось, а затем все карточки оказались на столе лицевой стороной вверх, будто некая окончательная истина, которую ей следовало бы осознать. Тигр оскалил зубы. Паук плел свою паутину. Мышь, рыба-камень, гадюка, оса... Внезапно черные гравировки на карточках из слоновой кости стали невероятно четкими, а затем расплылись под взглядом Кестрел.
Кестрел перемешала карточки и начала сначала.
* * *
Она пригласила на бал Джесс. В письме она почти умоляла подругу приехать. Пришло ответное письмо Джесс: она приедет, разумеется, она приедет. Она пообещала остаться с Кестрел по меньшей мере на неделю. Кестрел ощутила ужасное облегчение.
Но ненадолго.
* * *
Кестрел посещала чаепития с дочерьми и сыновьями высокопоставленных офицеров. Она ела канапе, сделанные на модном белом хлебе, который был отвратителен на вкус, потому что ради цвета в него добавляли толченый мел. Кестрел притворялась перед самой собой, что сухое ощущение в горле полностью зависело от хлеба и не имело ничего общего со все растущим чувством разочарования по поводу того, что Арин до сих пор не явился, хотя дни шли своим чередом.
* * *
В последнее утро перед балом, когда дворцовые наблюдатели за погодой предсказали собирающуюся в горах бурю, которая перекроет проход в Геран еще до заката, Кестрел стояла на скамеечке для примерки, а портниха прикалывала булавками к ее бальному платью полосу серебристого кружева.
Это были заключительные штрихи. Кестрел опустила взгляд на струящиеся каскадом ткани. Цвет сатиновой основы был непостоянен. Иногда он напоминал жемчужину, извлеченную из раковины. А затем падающий из окна свет тускнел, и платье становилось темным, начинало играть тенями.
Кестрел устала от долгих часов стояния на скамеечке портнихи и пыталась думать обо всех тех взглядах, которые встретят ее, когда она войдет в бальную залу. О сплетнях, которые кружились по дворцу, насчет деталей столь несущественных, как ее выбор платья. Она слышала, что на это делали ставки. Целые состояния могли быть выиграны или утеряны в зависимости от того, что она надевала.
Кестрел подняла взгляд от платья и обратила его на тяжелые снежные облака, которые собирались в небе. Она смотрела так, будто окно стало ее единственным выходом, а каждое облако было камнем, которыми ее пытались замуровать в комнате.
Портниха была геранкой. Она была освобождена вместе с остальным своим народом, когда император издал почти два месяца назад свой указ. Почему Делия осталась в столице, вместо того чтобы вернуться в Геран, Кестрел не знала. Она не спрашивала, а сама Делия заговаривала редко. В этот день она тоже ничего не говорила, а молчаливо и с явным мастерством прикалывала кружево. Однако один раз ее серые глаза метнулись вверх и посмотрели на Кестрел.
В том, как они задержались на ее лице, Кестрел увидела несомненное любопытство. Ожидание чего-то, замешательство.
— Делия, в чем дело?
— Вы не слышали?
— О чем?
Делия стала расправлять подол платья.
— Прибыл представитель Герана.
— Что?
— Он прибыл сегодня утром на лошади. Проехал через перевал в последний момент.
— Сними с меня это платье.
— Но я не закончила, миледи.
— Снимай.
— Всего несколько...
Кестрел спустила с плеч материю, не обращая внимания на тихий вскрик Делии, уколы булавок, звон, с которым они разлетелись по каменному полу. Она переступила через платье, надела свою обычную одежду и поспешила прочь из комнаты.
Глава 7
Он ждал в приемном зале — его одинокая фигура почти терялась посреди огромного помещения со сводчатым потолком. Представитель Герана был пожилым, худоватым мужчиной, тяжело опиравшимся на трость для ходьбы.
Кестрел споткнулась и теперь начала приближаться медленнее. Она невольно заглядывала старику за плечо, высматривая Арина.
Его здесь не было.
— Я думал, что Валорианская империя уже избавилась от варварских пережитков, — сухо произнес гость.
— Что? — переспросила Кестрел.
— На вас нет обуви.
Кестрел опустила взгляд и только теперь осознала, что ступням ее ног холодно: когда она покинула свою гардеробную и бросилась бежать через весь дворец, то забыла о самом существовании обуви. По пути сюда ее мог увидеть кто угодно. На нее уже точно обратили внимание валорианские стражники, стоявшие по бокам от входа в приемный зал.
— Кто вы? — требовательно спросила Кестрел.
— Тенсен, министр земледелия Герана.
— А губернатор? Где он?
— Он не приехал.
— Не... — Кестрел прижала ладонь ко лбу. — Император отправил приглашение. На официальное мероприятие. А Арин отказывается явиться?
Слои ее ярости накладывались друг на друга, подобно материи бального платья. Она злилась на Арина, на то, как он совершил политическое самоубийство.
Она злилась и на себя. На свои босые ноги, которые являлись доказательством голой, непреклонной, холодной истины: в ней жила надежда, нужда увидеть кого-то, кого она должна забыть.
Арин не приехал.
— Я постоянно ловлю на себе этот разочарованный взгляд, — жизнерадостно произнес Тенсен. — Никто и никогда не рад встрече с министром земледелия.
Наконец Кестрел сосредоточилась на его лице. Его морщинистая кожа была темнее, чем у нее, а за небольшими зелеными глазами скрывался ум.
— Вы написали мне письмо. — Слова Кестрел прозвучали натянуто. — Вы говорили, что нам многое нужно обсудить.
— О, да. — Тенсен небрежно махнул рукой. Свет ламп отразился от простого золотого кольца у него на пальце. — Нам нужно поговорить об урожае печного ореха. Но позже. — Его взгляд медленно переместился на валорианских солдат, которые стояли по периметру зала, а затем он встретился глазами с Кестрел. — Ваша проницательность могла бы помочь мне в некоторых вопросах, касающихся Герана. Но я старик, миледи, и долгое путешествие верхом не пошло мне на пользу. Полагаю, мне нужно немного отдохнуть, уединившись в своих покоях. Возможно, вы могли бы показать мне, где они находятся?
Кестрел понимала, на что он намекает. Она не пропустила того, как он дал ей знать о своем подозрении, что их подслушивают, как и не осталась глуха к его завуалированному предложению поговорить более спокойно в его гостевых комнатах. Но она сглотнула боль в горле и сказала только:
— Ваш путь сюда был тяжел?
— Да.
— А снег — он уже начал падать?
— Да, миледи.
— Горный перевал будет заблокирован.
— Да, — мягко ответил Тенсен, но он слишком хорошо все понимал. Кестрел была уверена, что он услышал ту ужасную нотку в ее голосе, и узнал в ней признак того, что девушка сражается с подступившими слезами. — Как и ожидалось, — добавил он.
Но она-то этого не ожидала. Ох, эта глупая, жестокая надежда — зачем надеяться увидеть кого-то, связь с кем уже утрачена? Какой в этом смысл?
Никакого.
Очевидно, Арин тоже это понимал. Понимал лучше, чем Кестрел, потому что иначе его надежда по своей силе равнялась бы ее и вынудила бы его приехать.
Кестрел заставила себя выпрямиться.
— Вы сможете найти свои покои сами, министр Тенсен. У меня есть более важные дела.
Она решительным шагом вышла из зала. Мраморный пол с прожилками казался ей ледяным, он будто превратился в замерзшее озеро с трещинами, на которые Кестрел не обращала внимания.
Она спокойно шла прочь.
Ей было все равно.
* * *
Джесс поправила бальное платье Кестрел, отступила назад, наклонила голову на бок и обратила на подругу пристальный взгляд.
— Ты волнуешься, — сказала Джесс, — верно? У тебя напряженное лицо.
— Я плохо спала этой ночью.
Это было правдой. Кестрел попросила Джесс приехать к ней из ее столичного дома пораньше и провести ночь перед балом в своих покоях. Они спали на одной кровати, как иногда делали в Геране, когда были маленькими девочками, и разговаривали до тех пор, пока в лампе не закончилось масло.
— Ты храпела, — добавила Кестрел.
— Неправда.
— Правда. И так громко, что люди в моих снах жаловались.
Джесс рассмеялась, и Кестрел обрадовалась успеху своей маленькой глупой лжи. Смех смягчил лицо Джесс, заполнил впалые щеки. Отвел внимание от темных кругов под карими глазами. С тех самых пор, как Джесс была отравлена в ночь Геранского восстания, она всегда выглядела нехорошо.
— У меня есть кое-что для тебя. — Джесс открыла свой дорожный сундучок и вынула из него бархатный сверток. — Подарок в честь помолвки. — Джесс стала его разворачивать. — Я сделала его для тебя.
В бархате лежало ожерелье из цветов, нанизанных на чёрную ленту. Большие раскрывшиеся лепестки, сделанные из отшлифованных кусочков янтарного стекла, и тонкие завитки стебельков. Несмотря на приглушенные цвета, благодаря своей форме цветки казались почти настоящими.
Джесс завязала ленту вокруг шеи Кестрел. Звякнув друг о друга, цветки заняли свое место на лифе ее платья.
— Оно прекрасно, — сказала Кестрел.
Джесс поправила ожерелье.
— Я понимаю, почему ты волнуешься.
Перезвон цветков стих. Кестрел поняла, что задерживает дыхание.
— Я не должна этого говорить. — Их глаза встретились. Джесс, не мигая, устремила на Кестрел тяжёлый взгляд. — Я ненавижу то, что ты выходишь замуж за члена императорской семьи. Ненавижу то, что прямо из этой комнаты ты пойдешь на бал в честь своей помолвки. Ты должна была стать моей сестрой! Ты должна была стать женой Ронана!
Кестрел не видела Ронана с ночи Первозимнего восстания. Она писала письма, которые сама же и сжигала.
Она отправила ему приглашение ко двору. Оно было проигнорировано. Он был сейчас в городе, по словам Джесс. Он связался с плохой компанией. Затем Джесс плотно сжала губы и не сказала больше ни слова. А Кестрел, которая любила Ронана так сильно, как только могла, не осмелилась спросить о нем.
Кестрел медленно произнесла:
— Я уже говорила тебе. Император предложил мне брак с его сыном. Я не могла отказаться.
— Не могла? Каждый знает, как ты обрушила на Геран гнев имперской армии. Ты могла бы попросить императора о чем угодно!
Кестрел молчала.
— Ты просто не хотела отказываться, — продолжала Джесс. — Ты никогда не делаешь того, чего делать не хочешь.
— Это политический брак. Ради блага империи.
— Почему же ты решила, что именно ты наиболее удачный выбор?
Кестрел никогда раньше не видела в глазах Джесс такую обиду. Она тихо сказала:
— Ронан в любом случае сейчас не захочет меня даже видеть.
— Верно. — Казалось, Джесс раскаялась в своих словах, а затем и в самом раскаянии. В ее голосе по-прежнему звучал камень. — Я рада, что его сегодня здесь не будет. Как мог император пригласить на бал геранцев?