Какой действительно трагизм! Полководец «с самым благородным, независимым характером, геройски храбрый, благодушный и в высшей степени честный и бескорыстный» (так характеризует Барклая декабрист Фонвизин), человек беззаветно служивший родине и, быть может, спасший её «искусным отступлением, в котором сберёг армию», вождь, как никто, заботившийся о нуждах солдат, не только не был любим армией, но постоянно заподозревался в самых низких действиях. И кто же виноват в этой вопиющей неблагодарности? Дикость черни, на которых указывает Пушкин, или те, кто сознательно или бессознательно внушал ей нелюбовь к спасавшему народ вождю?»
Чем ближе русские войска подходили к Москве, тем громче общество и армия требовали сменить командующего. Стратегию Барклая называли изменой. Великий князь Константин и великий интриган Павлович, уже в кругу царской семьи объяснил: «Что возьмёшь, немец он и есть немец», хотя на самом деле Барклай был шотландцем[13]3.
На монарха так давили со всех сторон, что он оказался вынужден убрать Барклая с его поста. В то время главнокомандующего назначал особый чрезвычайный комитет. Он признал Михаила Илларионовича Кутузова единственным достойным кандидатом. Кутузов был стратегом с большой буквы, к тому же ловким придворным, очень сильным дипломатом и талантливым полководцем. В августе 1812-го года император вручил Михаилу Илларионовичу приказ о назначении его главнокомандующим.
Все рвались в бой – простые солдаты, генералитет. В войсках пошла поговорка снизу: пришёл Кутузов бить французов. Надо помнить: ещё со времён Карла XII никто не нарушал границ России. А тут так глубоко. Это задевало. Но тактические умы не могли понять стратегических замыслов сначала Барклая, а потом и Кутузова. Тот вселил в людей уверенность непременно дать бой, но тем не менее, стал под разными предлогами уклоняться от этого боя.
Стратегов всегда отличает взвешенность и осторожность. Стратег, прежде чем один раз отрезать, отмерит семьдесят семь раз. У Кутузова мудрость и осторожность удивительным образом сочетались с беспримерным героизмом и отвагой. Так, в середине 1770-х годов, будучи строевым офицером, в бою под Алуштой он со знаменем в руках повёл солдат в бой. И был при этом тяжело ранен: пуля попала ему в область левого виска и вышла у правого глаза. Почти через четырнадцать лет, во время осады турецкой крепости Очаков, полководца снова ранили – на этот раз пуля попала в лицо и вышла в затылок. Лекарь, выходивший его, заметил: провидение сберегает этого человека для чего-то необыкновенного – ведь он выжил после двух смертельных ранений. Через два года под командованием Суворова, осаждавшего Измаил, Кутузов вновь проявил себя бесстрашным. В переломный момент битвы он лично повёл за собой солдат и в первых рядах ворвался в крепость. В 1811-м году, став главнокомандующим молдавской армии, проявился уже как великий полководец. В сражении у Рущука он приказал покинуть занятую большим трудом одноимённую крепость, разрушив предварительно все укрепления, затем отступил назад, на левый берег Дуная. Таким образом, демонстративно отступая, он спровоцировал турок на наступление. Те, перебравшись на левый берег, оставили на правом тыловые запасы боеприпасов и фуража, под прикрытием трети своей армии. Кутузов ночью переправил небольшое соединение солдат и казаков – и внезапным ударом овладел турецкими тылами. Таким образом основные силы турецкой армии оказались блокированными. Пятнадцать тысяч русских воинов победили вчетверо превосходящее их численностью турецкое войско. Когда же Кутузову доложили, что великий визирь сбежал, он снова отдал, казалось бы, парадоксальный приказ: не задерживать и не арестовывать визиря. Кутузов был блестяще подготовлен к войне и знал: пленный военачальник по турецким законам не может подписывать никаких документов. Поэтому капитуляцию подписал вроде бы свободный турецкий визирь в условиях пленения всей его армии.
В военном смысле главным козырем России против Франции – да и против всей Европы – был и остался российский простор и партизаны, и Кутузов это понимал. Став главнокомандующим, он продолжил отступление, начатое под руководством Барклая. Если бы не массовое – от рядового солдата до боевых генералов вроде Багратиона – стремление к решительному сражению, скорее всего не случилась бы даже Бородинская битва.
Необходимость отступления понимали не только Барклай и Кутузов, но и сам император Александр. Ему зачастую даже приписывают этот стратегический замысел: мол, он сам принял ключевое решение, но не мог публично взять на себя ответственность за отдачу значительных территорий на растерзание интервентам. Вряд ли эта версия достоверна: Александр в 1812-м поддерживал разработанный генералом Карлом Людвигом Августом Фридрихом Карл-Людвиг-Вильхельм-Августовичем фон Пфуль план обороны с опорой на Дрисский укреплённый лагерь, что несовместимо с глубоким отступлением. Но император несомненно понимал возможность отдачи врагу значительных территорий без пользы для него. В переговорах, предшествовавших войне, он не раз намекал французам на скифскую тактику. По словам некоторых мемуаристов, однажды он даже указал французскому послу на громадную карту России, висевшую на стене его кабинета, и сказал, что готов отступать хоть до Камчатки, но не поступится ни единой каплей власти, унаследованной от предков, и не отдаст окончательно ни единой пяди унаследованной от них земли.
Словом, стратегия растягивания вражеских сил по российским просторам была очевидна очень многим. Но для её воплощения требовались громадная сила воли, готовность мириться с неизбежными тяжкими последствиями, нечувствительность к возмущённому благородному – но, увы, заведомо недальновидному – общественному мнению. Тот, кто не может объединить в себе эти редкие качества, не может надеяться стать великим стратегом.
Барклай принял своё низложение с обычной стойкостью. Когда же 17-го августа Кутузов прибыл в армию, де Толли доложил новому главнокомандующему, что стотысячная армия рвётся в бой, который он сам был готов дать на позиции у Царёва-Займища. Однако Кутузов, не высказав вслух ни порицания, ни одобрения действий Барклая, всё же решил отступать далее на восток. Он считал: поскольку ключ от Москвы – Смоленск – взят, теперь местом предстоящего сражения будет сама Москва. Новый главнокомандующий и ранее находился в неприязненных отношениях с Барклаем, а теперь эти отношения ещё более ухудшились (воистину двум стратегам не ужиться в одной берлоге). 24-го августа Александр I подписал указ об отставке Барклая с поста военного министра. Всё это привело к тому, что накануне Бородинского сражения Барклай стал мечтать о смерти на поле боя.
К середине дня Бородинского сражения центр боевых действий переместился к Курганной высоте. Для её защиты Барклай собрал все свои силы.
Против «батареи Раевского» было сосредоточено около 300 орудий. К 3 часам дня Курганная высота, покрытая трупами павших солдат, была взята. На помощь русской пехоте Барклай перебросил кавалерийские корпуса Корфа и Крейца и сам повёл кавалеристов в атаку. В этой схватке под ним убиты пять лошадей. Погибли два и ранены пять адъютантов Барклая. Он дважды едва не попал в плен, будучи окружён польскими уланами. К концу боя его мундир был обрызган русской и французской кровью.
В конце сражения Барклай приехал в Горки и здесь получил приказ Кутузова восстановить русские боевые порядки. По всей линии разожгли множество костров – по ним солдаты могли ориентироваться. Неожиданно ночью Барклай получил приказ Кутузова об отступлении и пришёл в ярость, не понимая, как можно оставить позиции, откуда противник был отражён.
Значение Бородинского сражения в судьбе Барклая огромно – впервые после долгого молчания русские войска приветствовали его появление громовым «ура!», что означало фактическую реабилитацию его личности в армейской среде. Он стал единственным генералом, награждённым орденом святого Георгия 2-й степени за Бородинское сражение.
Приехав в Москву 1-го сентября, Барклай осмотрел позицию, выбранную Беннигсеном, и признал её непригодной для сражения, о чём доложил Кутузову. Во второй половине дня в деревне Фили состоялся военный совет. На нём было принято решение об оставлении столицы без боя.
Вместе с войском Москву покидало и население. Барклай принял активное участие в организации прохода русской армии через Москву – благодаря этому всё прошло в необыкновенном порядке.
Вместе с армией Барклай перешёл на старую Калужскую дорогу и нагнал Кутузова у деревни Панки. В эти же дни Барклай узнал: в очередной раз без его ведома в арьергард Милорадовича передано около 30 тысяч человек из 1-й армии. Всё это крайне обострило отношения Барклая и Кутузова и подвигнуло командующего 1-й армией написать прошение об отставке по состоянию здоровья. Прошение подано Кутузову 21-го сентября – после прихода русской армии в Тарутино. Уже на следующий день Барклай отбыл из армии.
Приехав в Москву 1-го сентября, Барклай осмотрел позицию, выбранную Беннигсеном, и признал её непригодной для сражения, о чём доложил Кутузову. Во второй половине дня в деревне Фили состоялся военный совет. На нём было принято решение об оставлении столицы без боя.
Вместе с войском Москву покидало и население. Барклай принял активное участие в организации прохода русской армии через Москву – благодаря этому всё прошло в необыкновенном порядке.
Вместе с армией Барклай перешёл на старую Калужскую дорогу и нагнал Кутузова у деревни Панки. В эти же дни Барклай узнал: в очередной раз без его ведома в арьергард Милорадовича передано около 30 тысяч человек из 1-й армии. Всё это крайне обострило отношения Барклая и Кутузова и подвигнуло командующего 1-й армией написать прошение об отставке по состоянию здоровья. Прошение подано Кутузову 21-го сентября – после прихода русской армии в Тарутино. Уже на следующий день Барклай отбыл из армии.
Из всех полководцев Отечественной войны 1812-го года Барклай де Толли недооценён более других и заслуживает большей признательности потомков. Но не он сделался народным героем. Ему досталась клевета, а не лавры. Меж тем он ещё до начала войны лучше остальных понимал положение вещей и придумал план спасения страны, твёрдо следовал ему, пока был в силах, несмотря на клеветников и интриганов. И его преемник вынужден был следовать этим путём, поскольку альтернативы этой стратегии не было.
Гений же Кутузова в очередной раз заблистал и во время изгнания французов из России. Английские дипломаты изо всех сил убеждали Александра: в интересах России добить Наполеона, ибо континентальная блокада несёт России лишения. Кутузов же прекрасно понимал: разгром Наполеона в российских пределах уже обеспечивает прорыв континентальной блокады, ибо для английской торговли открываются Россия и Скандинавия. А вот проливать русскую кровь ради английской морской торговли в Западной Европе совершенно не требовалось. Поэтому Кутузов выступил против преследования наполеоновских войск за пределами России.
Александр прислушался не к отечественному гению, а к иностранным советникам (и российским дворянам, заинтересованным в сырьевом экспорте). Вопреки мнению Кутузова русское войско перешло границу. Самому Михаилу Илларионовичу оставалось жить всего несколько месяцев. Но за эти месяцы он сумел сберечь немало наших солдат, уходя от кровопролитных лобовых столкновений: неудобное отступление французов под давлением, умело организованном Кутузовым, приносило французам куда больше потерь. Для императора Александра он обосновал свою тактику надобностью сохранения престижа победоносной армии. Кстати именно на этом престиже он сумел добиться ухода Пруссии из союза с Францией: 10-го февраля 1813-го Фридрих Вильхельм III подписал союзный договор с Россией, чему изрядно способствовало обещание Кутузова послать под Берлин одну из русских армий якобы ради подкрепления обороноспособности Пруссии. Словом, до последних дней жизни Кутузов оставался блестящим полководцем и не менее блестящим дипломатом в одном лице. С нашей точки зрения такое сочетание дарований является необходимым условием формирования стратегического мышления.
Самыми серьёзными противоречиями Кутузова и правящей верхушки, во главе с Александром, были противоречия стратегического характера. Приведём фрагменты из обсуждения этой проблемы на одном из исторических интернет-форумов[14].
«Какую внешнюю политику диктовала такая система ценностей? Союз с Францией, помощь ей против Англии, блокирование с запада и востока германской Срединной Европы – всё это на условиях предоставления России широких возможностей экспансии на юг, к выходу из Чёрного Моря, к рынкам сбыта и сырья, к новым плодородным землям, которые можно было бы легко подчинить и контролировать (до всего этого своим умом Российская империя дошла только около 1890 года, да уж поздно было). На западе, в союзе с Англией и германскими государствами против Франции, России было просто нечего брать (и в самом деле – Александр смог взять только часть Польши, и то лишь потому, что её до того у Пруссии и Австрии отобрал Наполеон; и часть эта была более нежели сомнительным приобретением). А воевать ради славы освободителей монархов Европы или защитников её легитимности – просто преступная по отношению к своему народу блажь. Иными словами, остаётся ровно тот план, который Наполеон предлагал Александру летом 1807 года в Тильзите. Поэтому Кутузов и был «франкофилом» в целом, и не перестал им быть в 1812 году – ведь геополитическая ситуация для России тогда не изменилась».
«Коль скоро Александр медленно, но верно загубил тильзитские планы и довёл – совершенно сознательно – дело до вторжения Наполеона в Россию, оставалось бороться лишь за то, чтобы выпроводить его оттуда с наименьшими жертвами. Всё остальное, и прежде всего продолжение войны против Наполеона в Европе, оставалось такой же преступной блажью, какой было и само вползание в эту войну; а сокрушение империи Наполеона было бы триумфом германских великих держав и Англии и одним тем невыгодно для России».
«Вильсону[15] при Малоярославце Кутузов сказал напрямую: «Повторю ещё раз, я не уверен, что полное изничтожение Императора Наполеона и его армии будет таким уж благодеянием для всего света. Его место займёт не Россия и не какая-нибудь другая континентальная держава, но та, которая уже господствует на морях, и в таковом случае владычество её будет нестерпимо». До этого он говорил нескольким людям, в том числе тому же Вильсону, что «он не имеет иного желания, как только того, чтобы неприятель оставил Россию»! «Он провёл некоторое время в Париже и имел склонность к французам; при всём его недоверии к Наполеону, тем не менее, нельзя сказать, чтобы он относился к нему с враждебностью», – с сожалением писал впоследствии Вильсон в «Повествовании…». В дневниковых записях ноября 1812-го, когда Кутузов строил явочным порядком «золотой мост» Наполеону для выхода из России, Вильсон отзывался о Кутузове куда менее элегически: «Он просто старый прожжённый мошенник, ненавидящий всё английское и бесчестно предпочитающий независимому союзу с нами раболепие перед правящими Францией канальями»; а Кэткарту он писал (перевод перлюстрированного письма ушёл к Александру): «Нет сомнения, что фельдмаршал весьма расположен к ухаживанию за неприятелем – французские комплименты очень ему нравятся, и он уважает сих хищников, пришедших с тем, чтоб отторгнуть от России Польшу, произвести в самой России революцию и взбунтовать донцов».
«… никаких высокоидейных мотивов в европейских войнах против Наполеона Кутузов не видит в принципе. Война и внешняя политика для него вообще дело безыдейное. В событиях наполеоновских войн он видит и учитывает не права и свободы, а борьбу за интерес тех или иных держав; Англия борется против Франции за свой интерес, но интереса России тут нет; иное дело, ежели бы «место» всеевропейского диктатора с падением Наполеона могла бы занять Россия – тогда будет хотя бы предмет для разговора; но падение Наполеона приведёт к усилению не России, а Англии и её «нестерпимого» господства на морях – как же может Россия этому способствовать?! Вся та плоскость, в которой рассуждает об этих делах Кутузов – совершенно та же, в которой всегда вращалась мысль Наполеона. Она чужда всякой идеологии и полностью исчерпывается «реальной политикой» – борьбы национальных организмов за свои интересы, включая гегемонию и преимущества перед соседями. Заодно можно понять, что такое для Кутузова «Россия». Для этой кутузовской «России» нестерпимо морское владычество Англии. Но кому же в России оно было нестерпимо или хотя бы тягостно? Элите и государству? Никоим образом: они продавали Англии сырьё и получали от этого немалые средства. Господство Англии на море государству не вредило и стратегически, так как войны России – войны сухопутные. Купцам? Да, конечно, английское господство на морях не давало даже развернуться русской заморской торговле там, где ей пришлось бы конкурировать с английской (то есть почти всюду). Народу? Прямо народу английское владычество на морях не давало ничего ни хорошего, ни плохого; с точки зрения потенциальных возможностей – чем более развита была бы собственно русская торговля, тем зажиточнее бы жила в конечном счёте страна в целом. Заметим, что вывозить сырьё английское морское господство России нисколько не мешало, даже помогало – мешало оно только развивать национальное производство и вывозить его продукцию!»
Если внимательно изучить материалы того самого английского шпиона Вильсона – а «работал» он весьма эффективно и обладал всей полнотой информации, – то мы увидим: конфиденциально встретившись с французским послом Лористоном, Кутузов собирался заключить перемирие с полным и свободным выводом французской армии из России. Французский император предоставил для этого Лористону все необходимые полномочия. Это был крайне рискованный шаг. Кутузов рисковал своей жизнью. И тем не менее, он попытался это сделать ради того простого народа, который он собирался сохранить.