Вырисовавшийся после прочтения записной книжки образ никак не соотносился с тем человеком, которого знал Партс. Тот бесстрашно, как одержимый, бросался в бой, автор записной книжки был более осторожным. Однако записи велись таким образом, словно предполагали наличие в будущем какого-то читателя. Этого Партс никак не мог понять. Роланд жил в долине смерти, у него не было никакой надежды на возвращение к нормальной жизни, ни единого шанса выжить, откуда же столь глубокая уверенность в том, что когда-то его голос будет услышан? С другой стороны, как раз в этом Роланд не был одинок. Партс хорошо помнил упорство, с которым в Сибири люди запихивали в стеклянные бутылки записи с историей своей жизни, с воспоминаниями, “на этих страницах собраны сведения о преступлениях большевиков для будущих поколений” и так далее в том же роде, бутылки, которые тайно хоронили там же, где и их авторов, в анонимных могилах. Вероятнее всего, часть этих бутылок теперь покоится где-то в архивах за семью печатями, так же как и столь искусно добытая Партсом записная книжка, и доступ к ним имеют лишь проверенные органами безопасности люди, а часть записей так никогда и не будет найдена и прочитана. Партс вспомнил о коллеге, которого ребенком увезли в Катынь. Размякший от водки, он шептал, что конечно же они знали, что случилось с поляками, и эстонцы будут следующими. “Ты бы видел лица матерей”. Всем полякам сделали прививки, их повели к автобусу, и никто не сопротивлялся: разве идущим на смерть выдали бы сухой паек в дорогу, разве идущим на смерть стали бы делать прививки? “Но мы, эстонцы, все понимали. На вагоне, в котором нас везли, было написано: “На восемь лошадей”. Но почему поляки исписали стены приспособленного под тюрьму монастыря своими именами и воинскими званиями, которые вскоре исчезли под надписями следующих заключенных? Неужели все дело в неистовом глубинном желании писать, потребности оставить какой-то след на земле? Неужели у Роланда тоже было такое желание, дурацкое представление о том, что в конце концов истина обязательно откроется? Да, было.
А может, Роланд был как тот русский, который рассказывал, что проводил опыты с ипритом в особом отделе в Москве и без всякой надежды выцарапывал химические формулы на нарах. Партс делил с ним тесную каморку в этапном лагере, и тот объяснил, что начальник особого отдела очень интересовался воздействием газа на человеческую кожу. Действием яда кураре, рицина. Самые важные результаты получали в ходе опытов на людях. “Я четыре раза выхаживал одного немецкого солдата, и лишь на пятый раз доза оказалась смертельной”. Партс не смог запомнить с ходу формулы ученого, хотя сразу понял, что в будущем рецепты старика будут иметь хорошую цену. Множество государств счастливы были бы их получить, но тогда связь с заграницей казалась недостижимой мечтой. Разумнее было оставить лаборатории в покое, старик сказал, что он единственный из его коллег, кто еще жив. Возможно, именно поэтому он испытывал потребность в передаче своих знаний кому-то. Может, это и побудило Роланда вести записи — уверенность в том, что дни его сочтены?
Партс пробовал на язык имя “Роланд”. Он постепенно привыкал к нему, должен был привыкнуть. На протяжении следующих лет это имя будет проходить через его мозг множество раз, и оно должно входить и выходить легко, не прожигая, как сейчас.
Задняя сторона обложки была исчерчена крестиками. Целая страница маленьких крестов в память об убитых, перо цепляло бумагу, почти прорывало страницы. Но ни одного имени.Товарищ Партс осторожно положил записную книжку обратно на стол и стал просматривать выписки из бандитских газет и листовок. Ближе к концу новости становились все более расплывчатыми, надо было как-то поднимать боевой дух, это понятно. В записной книжке тоже чувствовалось беспокойство оттого, что уже давно в отряды не приходят новые люди. До смерти Сталина большинство незаконных формирований были уже уничтожены — 662 бандитские группировки и 336 подпольных организаций. Сколько их еще после этого оставалось в лесу? Сотни, несколько десятков? Десять? Пять? Оставался ли Роланд в лесу? Один или с кем-то, или даже целым отрядом? Или же он согласился на амнистию? Многие скрывавшиеся в лесу так и поступили, но об этом должны были остаться записи, а потом в ходе легализации его бы обязательно допросили о событиях в Клооге и упоминания об этом были бы в деле. Нет, Роланд не принял амнистию. Или ему все же удалось раздобыть себе новые документы? Массовый приток в страну эстонцев из России и ингерманландцев позволил многим нелегалам раздобыть себе временный паспорт, паспорта тогда часто выкрадывали в поездах. Заявления о пропаже паспорта, а также начального владения русским языком было в какой-то период достаточно для получения нового паспорта, главное, чтобы заявитель был родом из Ленинградской области и чтобы кто-то из местных предоставил ему жилье. Мошенников ловили, когда заканчивался срок действия паспортов. Если Роланд проделал эту операцию, то как ему удалось потом получить новые документы? С кем он общался все эти годы, кто его сообщники? Кто-то должен был ему помогать, кто-то помогает ему до сих пор, независимо от того, скрывается он в лесу или живет в городе среди людей.
Партс схватился за карандаш и записал несколько слов для пробы на промокашке: “Мой кузен, вероятно, находится в Канаде или в Австралии. С благодарностью приму любые сведения о нем, у меня не осталось никого, кроме него”. Завтра он отнесет объявление в редакцию газеты “Кодумаа”. Пока Контора не знает, что он разыскивает автора записной книжки, он может спокойно искать своего кузена и знавших его людей, объясняя это тем, что подобный прием вызовет сочувствие и доверие к нему у соотечественников за рубежом. Партсу уже удалось отыскать с помощью газеты многих людей и завязать с ними доверительные отношения; ориентированная исключительно на эстонцев, проживающих за границей, “Кодумаа” получала восторженные отзывы в среде эмигрантов. Поиску пропавших родственников и друзей был отведен специальный раздел, который вызывал симпатии даже у тех, кто настороженно относился к Советскому Союзу. Создание этой газеты было, бесспорно, одним из самых гениальных решений Конторы. Раньше в обязанности Партса входило изучение настроений в среде эмигрантов — ностальгия и возрастающее недоверие к родине, — но сейчас ситуация изменилась. Может быть, стоит предложить органам сфабриковать объявления тоскующих родственников на страницах “Кодумаа” для поиска свидетелей по делу лагеря Клоога. Кто-то всегда что-то знает, знает кого-то, кто знает что-то, а Партсу доверяли, он человек, который прошел через Сибирь, он не принадлежал ни к какой партии и был награжден Лайдонером.
Лишь в отношении Айна-Эрвина Мере он ошибся. Когда у Партса спросили о том времени, когда Мере возглавлял Группу Б, ему не стоило преувеличивать их близость — но кто же тогда мог знать, что Мере откажется от сотрудничества с Конторой. Решение было крайне неожиданным еще и потому, что в Комитете госбезопасности обнаружилась информация, которая помогла бы его продвижению: до прихода немцев Мере работал чекистом в Народном комиссариате внутренних дел. Партс получил разрешение на обнародование этого факта в ходе переписки с Мере, или, точнее, с Мюллером — именно под таким именем Мере значился в годы работы в НКВД. В своем письме Партс вспоминал о встречах у старой мельницы и игриво называл своего друга Айн-Мюллером. Мере так и не ответил на это письмо, что было с его стороны невероятной глупостью. Партс нисколько не сомневался, что мог бы добиться лучших результатов, если бы ему позволили посетить майора в Англии, но нет, ему разрешили только писать. Англия же не согласилась выдать Мере Советскому Союзу. Больше таких неудач не будет. Партс позаботился о том, чтобы его свидетельство по делу Айна-Эрвина Мере не было опубликовано в “Кодумаа”, хотя в целом судебный процесс освещался довольно широко. Это могло испортить образ, созданный Партсом для зарубежных друзей по переписке, — они не верили в советское правосудие.Казалось чудом, что Роланда до сих пор не нашли и даже не искали, хотя его имя черным по белому значилось в списках концлагеря Клоога, — ведь всех тамошних заключенных, выживших, но избежавших принудительной эвакуации в Германию, подозревали в шпионаже. Поэтому Партс наверняка будет не единственным, кто пустится на поиски Роланда, но ему нужно найти его раньше, чем оба они окажутся на одной и той же скамье подсудимых. Теперь, когда деяния фашистов рассматривают в микроскоп, свидетелей по делу концлагеря Клоога разыскивают особенно тщательно. Партс знал это как никто другой. Никто не укроется. Работа над книгой послужит прекрасным прикрытием, чтобы найти Роланда.
1963 Таллин Эстонская ССР, Советский Союз
Марк был типичным представителем фашистских выродков”, — Партс попробовал на вкус написанное предложение. Поезд задребезжал в окнах и нарушил заданный ритм, медленно растущая возле “Оптимы” стопка бумаги задрожала. Предложение было емким и содержало достаточно сильный заряд, но при этом оставалось холодноватым, не способным пробудить эмоции. Кошмары, читатели должны увидеть кошмары. Поэтому людоедство было гениальной находкой Мартинсона, хотя гением Партс бы его не назвал. Нет такого ребенка, в чьи сны не пробрался бы людоед, а следы столь раннего переживания практически невозможно стереть из памяти, никто не сможет изменить сформированные в детстве представления о людоедах. Эрвин Мартинсон одним словом повернул историческое колесо в полезную для отдела сторону. Одним-единственным словом! Чувство сильнее разума, об этом в Конторе знали. Чувство способно победить здравый смысл, но для этого сначала надо пробудить чувство. Партс вытер испачканные в пастиле пальцы, заправил лист бумаги с копиркой в машинку и просмотрел последнее издание справочника по запрещенной информации. Товарищ Порков заколебался, протягивая брошюру Партсу, но все же счел его достойным ее получить. Тут были списки слов, вызывающих эмоции: негативные в одной колонке, позитивные — в другой. Сначала Партс думал, что такие жесткие требования не позволят ему развить свой собственный язык, отточить мастерство, но в конце концов соблюдение правил оказалось делом привычки: все вредное отсеивалось само собой.
Марк был типичным представителем фашистских выродков”, — Партс попробовал на вкус написанное предложение. Поезд задребезжал в окнах и нарушил заданный ритм, медленно растущая возле “Оптимы” стопка бумаги задрожала. Предложение было емким и содержало достаточно сильный заряд, но при этом оставалось холодноватым, не способным пробудить эмоции. Кошмары, читатели должны увидеть кошмары. Поэтому людоедство было гениальной находкой Мартинсона, хотя гением Партс бы его не назвал. Нет такого ребенка, в чьи сны не пробрался бы людоед, а следы столь раннего переживания практически невозможно стереть из памяти, никто не сможет изменить сформированные в детстве представления о людоедах. Эрвин Мартинсон одним словом повернул историческое колесо в полезную для отдела сторону. Одним-единственным словом! Чувство сильнее разума, об этом в Конторе знали. Чувство способно победить здравый смысл, но для этого сначала надо пробудить чувство. Партс вытер испачканные в пастиле пальцы, заправил лист бумаги с копиркой в машинку и просмотрел последнее издание справочника по запрещенной информации. Товарищ Порков заколебался, протягивая брошюру Партсу, но все же счел его достойным ее получить. Тут были списки слов, вызывающих эмоции: негативные в одной колонке, позитивные — в другой. Сначала Партс думал, что такие жесткие требования не позволят ему развить свой собственный язык, отточить мастерство, но в конце концов соблюдение правил оказалось делом привычки: все вредное отсеивалось само собой.
...Партс похрустел пальцами. Он не помнил, где и когда видел елку, украшенную подобным образом, и видел ли вообще, но образ был такой впечатляющий, что грех было его не использовать. Одновременно подчеркивались негативные ассоциации, связанные с рождественской елкой вообще, что тоже неплохо. Правильную ли интонацию он выбрал? Партс поджал губы. Вероятно. Но может, стоит добавить какие-то конкретные детали, впечатления очевидцев. Например, женщины, которая вынуждена наблюдать эту картину.
...Товарищ Партс стучал по клавишам “Оптимы” так яростно, что на бумаге появились дырки, молоточки сцепились и клавиши не слушались. Кольца советских граждан? Или евреев? Не отодвинет ли упоминание о евреях страдания советских граждан на второй план? Не обесценит ли жертвы советского народа, не уменьшит ли его величие? Партс заметил, что в закрытых материалах, изданных на Западе, евреям уделялось особое внимание.
Он распутал молоточки, вынул из машинки лист, встал и прочитал вслух несколько предложений. В тексте появилось нужное напряжение. Женщины — пожалуй, стоит сосредоточиться на женщинах, они вызывают эмоции. Мария, безусловно, очень хороший персонаж, она внушает жалость. Марк будет недостаточно плох, если рядом не окажется героини, через которую жестокость Марка проявлялась бы в полной силе, чьими глазами читатель смотрел бы на рождественскую ель и рождественский ужин. Да, свидетельства Марии необходимы. Но не отдает ли это сентиментальностью? Нет, пока нет. О людоедстве Партс в любом случае писать не хотел. Достаточно того, что ему и так приходилось постоянно ссылаться на книги Мартинсона, они входили в список работ, рекомендованных к цитированию. Разумеется, со временем его собственная книга будет цитироваться не менее широко, и каждая отсылка к ней будет придавать ей достоверности, убедительности и укреплять его престиж, но пока имя Мартинсона он печатал неохотно.
Партс вынул ноги из тапочек, размял пальцы и отломил кусочек пастилы. В книге Мартинсона он обнаружил идеально подходящего для своих целей персонажа — Марка. Военный преступник и хладнокровный убийца, который так и не был пойман, даже неизвестно, Марк — его настоящее имя или прозвище. Эту линию легко было развить. Имелось множество свидетельств жестокости Марка, однако о нем самом ничего известно не было. Партс встряхнул головой, раздумывая о том, как ошибки коллег в конечном счете обернулись ему на пользу. По документам было видно, что органы безопасности прибегали к услугам неопытной молодежи, информация была отрывочной, профессиональных кадров явно не хватало.
В ходе допросов никто не догадывался задать уточняющий вопрос или получить более конкретные сведения. Многие свидетели называли людей только по имени или только по фамилии, отыскать их след на основании этих данных было невозможно. Недостатки этих методов, повсеместно применявшихся в конце сороковых годов, стали ощутимы лишь позднее. Живых свидетелей практически не осталось — арест сам по себе был достаточно веским основанием для смертного приговора. То, что данные Роланда оказались столь четко прописаны в бумагах концлагеря, можно счесть усмешкой судьбы.Марк был широкоплечим и мускулистым, его мощь поражала всех, на кого он обрушивал свою ярость, к тому же он часто напивался. Мария, вечерами начищавшая до блеска сапоги хозяина, вспоминала, как Марк делился с ней своими подсчетами: сколько вышло бы из Марии железных гвоздей, сколько спичек из содержавшегося в ее организме фосфора или сколько обыкновенного мыла. Мария слышала также, как Марк обучал детей математике, заставляя их считать, сколько направленных в лагерь военнопленных поместится в одной серой машине шоколадной фабрики “Брандман”. Серая дверь машины “Брандман” с шумом захлопнулась…
Стучащие по клавишам пальцы замерли. Резкий хлопок произвела не дверь серого автомобиля, он долетел с верхнего этажа. Плечи Партса напряглись, он прислушался. Тишина. Тишина, однако, не сняла напряжения, вслед за плечами окаменела шея. Он достал из ящика стола упаковку аспирина, разорвал бумажную обертку и вытащил таблетку. Оборвавшееся на полуслове предложение не возвращалось, оно было утрачено, напряжение в шее медленно переползало в затылок. Головная боль сейчас совсем не к месту, Партс уже было поднялся, чтобы идти за анальгином, который лежал на кухне рядом с валерьянкой жены, но снова сел и проглотил аспирин всухую. Работа должна двигаться вперед, пастила помогла избавиться от горечи, оставшейся во рту после таблетки. Партс занес руки над машинкой и вызвал в памяти образ мускулистого и грозного Марка. Несколько фактов — в этом вся соль. Ровно столько, чтобы придать тексту достоверность. Одного слова может быть достаточно. Одно слово — и его книга будет во всех магазинах страны, на Востоке, на Западе и во всем мире. Он попытался вставить в текст несколько подлинных свидетельств из записной книжки. Однако ее язык был слишком расплывчатым, книга же требовала конкретики. Кресты на задней стороне обложки можно упомянуть: например, Марк рисовал их, ведя учет своим жертвам, с другой стороны, разве Марк из тех, кто стал бы вести такой учет?
Наверняка Мартинсон сейчас тоже работает над новой книгой, возможно, он продолжит тему каннибализма, высветит ее как характерную именно для эстонцев, докажет, что в среде эстонских фашистов людоедство приобрело грандиозные масштабы и без вмешательства Советского Союза эстонцы съели бы друг друга без остатка. Давление нарастало в груди, он должен написать лучше, чем Мартинсон, лучше, чем кто-либо еще, он никого не пропустит вперед, и в тот момент, когда он почти уже было вернулся к прерванной мысли, тяжелые ступни жены опустились на половицы и вновь застучали над головой Партса; вначале лишь несколько шагов от кровати до комода и обратно, словно она тренировалась, чтобы набрать необходимую для ходьбы скорость. Словно вовсе не собиралась возвращаться в постель. Партс опустил руки на колени. У матери были такие же проблемы в деревне в начале пятидесятых. Крысы стаями бегали под полами и за стенами, и она не могла заснуть. Мать писала ему об этом в Сибирь. В то время популяция крыс вдруг резко возросла. Их называли крысами несчастья. Теперь же вместо крыс у него была жена.
Партс закрыл глаза, сладкий вкус пастилы убаюкал слуховые рецепторы, он постарался сосредоточиться на работе. Его главный герой Марк постепенно оживал. Скорее всего, Контора заинтересуется возможностями, которые дает такой персонаж, и попросит найти для него прототип среди эстонских эмигрантов, чтобы при случае потребовать выдачи военного преступника Советскому Союзу, но Партс готов был подыскать для этой цели более подходящую кандидатуру и вставить в книгу нужного персонажа. Марка же он оставит себе. Это его герой, и объявление всему миру настоящего имени Марка станет его звездным часом. Все необходимые сведения он передаст Конторе, как только настанет нужный момент. Не сейчас. И тогда уже Контора позаботится о решении вопроса. Настоящий Марк может быть где угодно: в Канаде, в Америке, в Аргентине или где-то еще, и если он жив, то вряд ли будет возражать, если за его преступления ответит кто-то другой. Конечно, жаль, что Роланду придется взять на себя бремя ответственности за преступления Марка. Что поделаешь, раз Марк оказался таким идеальным героем. Что же касается поступков самого Роланда, то Партс уже давно выбрал самые героические для себя, записав их на свое имя.