В тот момент, когда Юдит подносила коктейль к губам, сидя за покрытым белой скатертью столиком, Роланд, стоя на Роозикрантси, делая вид, будто изучает объявления, над которыми большими буквами было написано “Аренда квартир”. Он знал наизусть каждое из этих трепещущих на ветру объявлений. Двери госпиталя и доносящийся оттуда запах карболки прочно ассоциировались у него с ожиданием и чувством досады. Он различал по шагам и голосам спешащих на работу медсестер и санитаров, служащих, бегущих в свои конторы, горничных и служанок, отоваривающихся в специальных магазинах для немецких военнослужащих. Его квартирная хозяйка уже почти ничего не видела и не слышала от старости и не совала нос в его дела, но на улице было много немцев и их приспешников; поскольку сам он уже легко опознавал все категории пешеходов, он предполагал, что вскоре будет и сам столь же легко узнаваем для других, и поэтому решил сменить место жительства. Он переберется на чердак заброшенного дома в Меривялья. Подпольщик должен действовать осторожно, а он уже достаточно долго следит здесь за передвижениями немца Юдит и его знакомыми. Соотнося свои сведения с полученными от Ричарда отчетами, Роланд приходил к выводу, что немцы не меньшие лицемеры, чем большевики, которые обобрали страну до нитки и сделали это официально, по законам Советского Союза. Когда советские войска ушли и замок Курессаари стал доступен, Ричард был в числе первых, кто попал внутрь и обнаружил там горы трупов — у женщин была отрезана грудь, мужчины исколоты иголками. Стены в подвалах фабрики “Каве” были вымазаны кровью. Теперь повторялось то же самое, не менее законно, чем прежде. Они сделают все, чтобы история с Розали не всплыла на поверхность, даже ради иллюзии законности. Роланд почти не сомневался, что ему придется стать свидетелем таких же зверств, как и во времена большевиков, и руки его дрожали, когда вечером он описывал сложившуюся ситуацию. Курьер отвезет письмо в Швецию.
Штурмбаннфюрер СС Зандбергер и глава марионеточного самоуправления Мяэ считают, что Германия должна вернуть себе доверие эстонцев. Во времена Эстонской республики бежавшие из Германии и других стран евреи вели столь активную контрпропаганду, что массовые погромы, великолепно организованные в Литве и Латвии, не решат проблему в Эстонии. Зандбергер понял это с первых дней и поэтому старался ограничивать деятельность зондеркоманд и препятствовать незаконному насилию. Подобная деятельность, а также приверженность закону подчеркивают, что Зандбергер умен и наблюдателен. Все действия должны производиться в соответствии с законами Германии.
1942 Ревель Генеральный округ Эстланд Рейхскомиссариат Остланд
— Я помню, как открывали курзал. Стояли длинные белые ночи. Только представь себе, коктейли подавали до трех утра!
Юдит наконец пришла. Слова о коктейлях напомнили мне, что Юдит совсем не такая, как Розали, из другого мира. В юности она пила коктейли, бывала на приемах, отплясывала свинг.
Мы сидели какое-то время молча и слушали музыку, доносившуюся из курзала. Я старался скрыть, как я рад этой встрече. Организовать свободный час на работе было непросто, тем более что на мое место стояла большая очередь желающих. Я был почти уверен, что Юдит не придет, но надеялся, что хотя бы новости меня не разочаруют. Слишком уж часто они разочаровывали. Слишком часто.
— Скучаешь по деревне? — спросила Юдит.
Я не ответил, не понял ее вопроса. Городские мостовые нравились мне не больше, чем моему мерину, и Юдит прекрасно знала это. Я старался вести себя непринужденно, чтобы она не догадалась, как я зол на нее за все те вечера и ночи, когда напрасно ждал ее. Когда же наконец я ее увидел и она шла одна, я испытал одновременно облегчение и ярость. Стеклянные глаза ее чернобурки были столь же бесчувственными, как и ее собственные, в них не было и следа памяти о Розали, но даже тогда я смог сдержать свои чувства. Я не имел права спугнуть ее, лишь слегка напугать. У нас не было ни одного своего человека на таком высоком уровне, и, несмотря ни на что, я доверял ей гораздо больше, чем остальным девицам, обхаживавшим немцев.
— Где ты теперь живешь? — спросила Юдит.
— Лучше тебе этого не знать.
— Пожалуй. Многие усадьбы в Меривялья пустуют. Так говорят.
Я смотрел на гуляющих по берегу людей, на бегущую за мячом собаку, на женщин в купальниках, чье мокрые бедра призывно блестели, на парочки, которые выходили из ресторана и шли в сторону моря, придерживая друг друга под локоть, останавливаясь и сметая вафельные крошки с уголков рта. Их счастье сияло в волнах, и грудь моя сжималась от боли. Я не мог больше продолжать никчемные разговоры.
— Удалось тебе что-то выяснить?
Вопрос заставил Юдит вздрогнуть, и хотя я задавал его всякий раз, когда мы встречались, она плотно сомкнула губы. Я сжал кулаки.
— Зачем ты вообще приходишь, если тебе нечего рассказать мне?
— Могу и не приходить, — ответила Юдит и отодвинулась от меня подальше.
Я знал, что не следовало так говорить. Но надежда, которая рождалась во мне всякий раз, когда я видел Юдит, вновь погасла, ее сменила кавалькада мыслей, которые мучили меня по ночам, и сбруя их звенела у меня в ушах даже после пробуждения. Юдит посмотрела на мои кулаки, отодвинулась на край скамейки и стала вглядываться в морскую даль, как будто там было что-то интересное. Меня трясло. Юдит такая же, как все остальные. Она не поверит ни единому дурному слову о немцах, тем более теперь, когда лицо ее округлилось и заостренные скулы уже не выпирают, как в голодные времена. И даже расскажи я ей о том, что знаю, она решит, что я ее обманываю. После победы под Севастополем в успехе Германии никто не сомневался, как и в том, что только Германия способна спасти нас от нового террора большевиков, но наша группа верила Черчиллю и Атлантической хартии, обещавшей восстановление независимости после войны и гарантировавшей, что никакие территориальные изменения не будут производиться против воли народа. Наши курьеры все время переправляли материалы в Финляндию и Швецию, среди которых были и мои рапорты, мы получали газетные вырезки и новостные подборки со всего света. Не было никаких оснований надеяться, что немцы ответят на наши ожидания иначе как пышными речами. Но этим речам так хотелось верить, и многие верили, в том числе и вкусившая сладкой жизни Юдит.
— Я просто помогаю там по хозяйству. В присутствии прислуги никто не говорит о важных вещах, неужели ты не понимаешь? К тому же он расследует случаи саботажа, а не уголовные преступления, и в его ведомстве занимаются только тем, что происходит в Таллине, у него, наверное, даже доступа нет к материалам, касающимся всей страны, неужели ты не понимаешь, от меня нет никакой пользы, — сказала Юдит.
Я слышал эти объяснения уже много раз, эти жалкие, никому не нужные объяснения, хотя я подчеркивал, что любые сведения могут навести на след убийц Розали, любое упоминание даже о самом незначительном нарушении закона. И раз за разом она отрицала все — слухи, скандалы, дебоши немцев. Я не верил в строгие правила и жесткую дисциплину фрицев, ее неизменно повторявшиеся ответы обескураживали меня, и я надеялся, что немцам она врет искуснее. Я знал, почему она так поступает, брак ее нельзя было назвать нормальным, но одного я никак не мог понять: почему я должен напоминать ей о Розали.
Юдит собралась уходить, поправила плечики, бледными пальцами застегнула бакелитовую брошь на кофте. И вдруг я отчетливо понял, что у нее есть для меня новости. Это внезапное озарение помогло мне сдержать свои чувства. Я сказал спокойно, стараясь не повышать голоса:
— Здесь номер телефона. Позвони и скажи “хорошая погода”, если твой немец куда-нибудь уедет. Я хочу попасть в его кабинет. Любые сведения могут помочь нашему движению.
Юдит не взяла листок. Я сунул его ей в сумочку. Юдит положила завязанный узелком носовой платок возле меня и стала смотреть на море.
— Роланд, ты должен уехать в деревню, срочно.
Юдит говорила быстро, взгляд ее был прикован к морю. Полевой жандармерии стало известно, что в порту работают дезертиры и уклоняющиеся от военной службы, было решено провести там проверки, одновременно будут искать человека, готовившего диверсию. Гельмут Герц получил сведения, согласно которым диверсант прячется среди портовых грузчиков.
— Кто-то планировал покушение на Розенберга, когда его поезд прибудет на железнодорожный вокзал. Это ведь не ты? — произнесла Юдит и замолчала.
Я посмотрел на нее. Она была серьезна, как никогда.
— Ты должен уехать, так хотела бы Розали. Я дам тебе денег.
Юдит встала, оставив узелок на скамейке, и ушла, не оглядываясь. И это было то, о чем она хотела рассказать, ради этого она пришла? Я был разочарован, но одновременно насторожился. Я ничего не слышал о подготовке этого покушения, но раз Юдит так серьезно спросила о моем участии, значит, другие тоже могли так подумать. В любом случае немцы наверняка усилят меры безопасности и утром в порт идти нельзя.
Юдит собралась уходить, поправила плечики, бледными пальцами застегнула бакелитовую брошь на кофте. И вдруг я отчетливо понял, что у нее есть для меня новости. Это внезапное озарение помогло мне сдержать свои чувства. Я сказал спокойно, стараясь не повышать голоса:
— Здесь номер телефона. Позвони и скажи “хорошая погода”, если твой немец куда-нибудь уедет. Я хочу попасть в его кабинет. Любые сведения могут помочь нашему движению.
Юдит не взяла листок. Я сунул его ей в сумочку. Юдит положила завязанный узелком носовой платок возле меня и стала смотреть на море.
— Роланд, ты должен уехать в деревню, срочно.
Юдит говорила быстро, взгляд ее был прикован к морю. Полевой жандармерии стало известно, что в порту работают дезертиры и уклоняющиеся от военной службы, было решено провести там проверки, одновременно будут искать человека, готовившего диверсию. Гельмут Герц получил сведения, согласно которым диверсант прячется среди портовых грузчиков.
— Кто-то планировал покушение на Розенберга, когда его поезд прибудет на железнодорожный вокзал. Это ведь не ты? — произнесла Юдит и замолчала.
Я посмотрел на нее. Она была серьезна, как никогда.
— Ты должен уехать, так хотела бы Розали. Я дам тебе денег.
Юдит встала, оставив узелок на скамейке, и ушла, не оглядываясь. И это было то, о чем она хотела рассказать, ради этого она пришла? Я был разочарован, но одновременно насторожился. Я ничего не слышал о подготовке этого покушения, но раз Юдит так серьезно спросила о моем участии, значит, другие тоже могли так подумать. В любом случае немцы наверняка усилят меры безопасности и утром в порт идти нельзя.
Несмотря на то что в трамваях документы проверяли довольно часто, я решил сэкономить время и сел в один из них, надо было успеть собраться в дорогу. До сих пор мой новый “аусвайс” прекрасно проходил везде, и исправленного года рождения никто не замечал. Я хранил его в нагрудном кармане, где прежде лежала фотография Розали, и, стоя в набитом до отказа трамвае, вдруг понял, что рука моя уже давно не ищет фотокарточку в кармане. Я сам когда-то уничтожил ее, но лишь сейчас появилось ощущение, что она действительно исчезла и я больше никогда не смогу ее вернуть, даже в воображении. Место Розали заняли мои поддельные документы, а в ушах у меня стоял удаляющийся стук каблуков Юдит. Он звучал фальшиво: это был стук настоящих кожаных туфель и звонких металлических набоек. Она удалялась, подол платья колыхался легкими волнами, и я готов был бросить узелок с деньгами ей вслед. На миг я даже пожалел, что не сделал ничего, чтобы причинить ей боль. Не рассказал о том, что выяснил Ричард в отделе Б-IV: Йохан попал в подвалы “Каве”, и, хотя камера была предназначена для предварительного заключения, следы Йохана теряются именно там. О его жене нет никаких сведений. Я не стал рассказывать об этом Юдит, потому что не умею утешать женщин. И потому что Юдит всегда была непредсказуемой. Если она не согласится сотрудничать с нами, когда я снова вернусь в Таллин, то я расскажу ей, как выглядел подвал, когда Ричард впервые вошел в него, пусть знает, что именно в этом месте окончился земной путь Йохана. Вряд ли это известие настроит Юдит против немцев, скорее наоборот, но, возможно, оно погасит искры шампанского в ее голове и напомнит, что немцы не сделали ничего для возвращения собственности Йохана его семье, напомнит о важности нашей деятельности. Мне необходимо было это оружие, пусть даже не самое благородное, потому что второго такого агента нам не найти. Юдит вращалась в таком обществе, что мое беспокойство было вполне оправданным, за ней необходимо было приглядывать. Я следил за ними. Я видел их. Я знал, что Юдит хочет остаться со своим немцем, ее глаза излучали любовь, она шла по лепесткам роз. Это было моим оружием, и я должен был научиться им пользоваться.Шея Юдит все еще болела от напряжения, когда она входила в ворота. Своими мучительными вопросами Роланд раз за разом лишал ее того, что некогда у нее было, — чести. Он никак не мог понять, что не всем дано обрести любовь достойным способом, Юдит получала любовь в обмен на честь. Но, войдя в дом Гельмута и ступив на мягкие ковры прихожей, она гордо подняла голову, расправила плечи и протянула шляпу и пакеты горничной так, словно с малых лет привыкла к тому, что прислуга встречает ее у дверей, и, пройдя к буфету, чтобы выжать себе лимонного сока, она держалась торжественно и чинно, закурила сигарету в дополнение к “Сайдкару” и сожгла телефонный номер, оставленный Роландом. Мир теперь совсем иной, у Юдит другое будущее, лучше, чем когда-либо прежде, и она не позволит потерявшему все Роланду разрушить ее жизнь. Нет, он не сможет повлиять на нее, он не отнимет у нее того, что ей удалось достичь: она ждала так долго, чтобы назвать кого-то любимым, кого-то, кто хотел бы ее целиком и кому она была бы нужна. Она всю жизнь ждала мужчину, похожего на Гельмута, чтобы умирать от любви каждый день и каждую ночь, чтобы ощущать языком мед и молоко, а не серу и ржавчину. Гельмуту не мешал даже тот факт, что Юдит официально замужем, они долгое время не говорили об этом, но потом Юдит выложила все как есть, объяснила, что ее брак вовсе не был браком. И Гельмут не ушел, а целовал ее ухо и называл ее самой сладкой девочкой рейха, а все потому, что после посещения салона красоты на ее ухе остались кристаллики сахара.
Прежде всего, Гельмут не наседал на нее с требованиями рассказать, что эстонцы думают о немцах. Они просто разговаривали обо всем, и Гельмут ценил ее мнение даже в таких вопросах, которые Герда считала политикой. Утром Юдит размышляла вместе с Гельмутом, почему фотовыставки, проводимые отделом пропаганды, не привлекают внимание широкой публики. Пустые залы выглядели убого. Юдит заметила, что рейху не подобает устраивать выставки, не интересные для народа. У кого-то может сложиться впечатление, что народ не уважает рейх!
— Какая же ты у меня умная, — засмеялся Гельмут. — И хотя Propagandastaffel [10] подчиняется вермахту, а вермахт все время все запутывает… Но не слишком ли это скучная тема для моей любимой?
Юдит воодушевленно покачала головой. Чем внимательнее Гельмут прислушивался к ее мнению, тем сильнее она влюблялась и тем больше ответственных дел он ей поручал. Она стала его личным секретарем, в ее обязанности входили перевод документов и бесед, стенография, чтение лекций об эстонских традициях и верованиях для берлинских исследователей, приезжающих в Таллин, а также организация спиритических сеансов для заинтересованных офицеров. Занятый на службе Гельмут полностью переложил заботу о гостях на плечи Юдит, и она с удовольствием занималась как берлинцами, так и любителями спиритизма — достаточно было отправить телеграмму госпоже Вайк, которая в свое время устраивала сеансы Лидии Бартельс. Гельмут получал нескончаемые благодарности, говорил, что Юдит предприимчива, как настоящая немка, и подарил ей агатовую розу на шляпку. Он доверял ей, и она ни за что на свете не желала бы обмануть его доверие, потому работала все усерднее, все искуснее организовывала праздники, заказала по совету Герды женские журналы из Германии, привезла из дома “Руководство хозяйки домашнего очага” и внимательно изучила правила сервировки стола и рассаживания гостей, научила горничных складывать салфетки и нашла подходящую прислугу для застолий. Придуманный с помощью повара рецепт приготовления голубей пользовался невероятным успехом, она с удовольствием делилась им со всеми желающими и наслаждалась каждым моментом своей жизни, ибо только сейчас, погруженная в эти заботы, она вдруг поняла, что живет именно так, как хотела, ведь именно к этому она стремилась все свое детство и юность. Она наконец-то нашла применение своему образованию и таланту общения, она была очень занята, и в ее распорядке дня не было времени для Роланда. Поэтому она придумала, что подозреваемый в организации покушения на Розенберга прячется среди портовых грузчиков. Оказалось, что она способна врать даже лучше, чем думала, ее псевдобрак сделал из нее непревзойденную лгунью.
Юдит убедилась, что горничная хихикает на кухне с лудильщиком, прошла в спальню и распахнула дверцы платяного шкафа, презрительно наклонив голову, с прямой как струна спиной. Запрятанные у самой стены валенки на кожаной подошве были изготовлены из хорошего материала, их подошвы и кромки были тщательно смазаны и до блеска начищены шерстяной тканью, вместе с калошами их можно носить в любую погоду. Когда Леонида отправила шерсти на две пары валенок, Юдит сразу решила, что вторую пару отдаст Роланду, как только тот появится в Таллине, но требования Роланда стали такими мрачными и полными угроз, как и сам Роланд. Утром Юдит выбросит их солдатам, или нет, зачем ждать. Юдит открыла окно и вышвырнула валенки на улицу. Скоро Гельмут вернется домой, вечером они вместе с Гердой и Вальтером отправятся веселиться, и Юдит будет веселиться как никогда, а сейчас она сделает себе еще один “Сайдкар”, уложит волосы мягкими волнами и не будет испытывать угрызений совести. Всего один бокал — и она сможет накрасить ресницы, не боясь, что они размажутся.