Неприятная атмосфера разрядилась, только когда Аксель пришел забрать нож и одновременно бросил на печку рабочие рукавицы. Запах мокрой шерсти распространился по кухне, в лампе дрожало пламя. Вчера в сарае подвесили забитую свинью, и Аксель провел там всю ночь, опасаясь воров. Розали вернулась из хлева, и, когда они пошли за мясом, Юдит вцепилась в руку Розали:
— Произошло что-то, о чем я не знаю, да? — спросила Юдит. — Все ведут себя как-то странно.
Розали попыталась высвободиться, но Юдит не отпускала. Они стояли вдвоем во дворе, Леонида ушла вперед, чтобы сказать, какие куски свинины она хочет получить. Ее голос доносился из сарая и вклинивался между Юдит и Розали. Растрескавшиеся губы Юдит сжались.
— Ничего, — сказала Розали. — Просто Роланд вернулся. И мне так стыдно, что я уже могу его увидеть, а твой муж все еще на фронте. Это неправильно. Все неправильно.
Розали вырвалась.
— Розали, я не единственная, у кого муж на фронте. Не беспокойся за меня. Если бы ты знала…
Юдит замолчала. Она не хотела говорить о муже с Розали. Не сейчас.
— Моя свекровь тебе досаждает? — спросила Юдит.
Плечи Розали расслабленно опустились, как только Юдит сменила тему.
— Нет, совсем нет. Она убирается и делает всякую мелкую работу, стирает марли для молока, все то, что обычно делают дети. Она здорово помогает. А потом, у Роланда меньше хлопот, ведь он знает, что его мать здесь под присмотром. Пойдем, нас ждут.
Розали поспешила в сарай. Юдит перевела дух, вечер был тихий, слишком тихий, и она пошла вслед за Розали. Скоро она уедет, скоро поезд будет подбрасывать ее костлявые коленки. Надо еще немного потерпеть, всего ничего, вот только будут готовы банки со свиным жиром да пара бутылок самогона, чтобы спрятать их под юбкой в специальном поясе. Юдит больше не пыталась заговорить с Розали, а молча раскладывала мясо на разделочном столе. Свекровь и Леонида тщательно выбирали подходящие куски, чтобы положить на дно бочки на лето, куски для первой засолки — в таз, бока — в соус, спинку — на сковородку, тыкали пальцами в ногу, которая будет ждать своего часа до Пасхи, та часть, что чуть выше хвоста, пойдет на зимние щи с кислой капустой. Обсуждая деревенские сплетни, женщины так громко говорили, что безмолвия Розали и Юдит никто даже не заметил.1941 Ревель Генеральный округ Эстланд Рейхскомиссариат Остланд
Шум с Ратушной площади долетал до окон гостиницы “Центрум”, автомобильные гудки и выкрики мальчишек-газетчиков врывались в номер, обтекая статную фигуру Эдгара, стоявшего перед зеркалом массивного шкафа темного дерева. Эдгар медленно и торжественно поднял руку, сосчитал до трех и уронил ее вниз, затем повторил движение, досчитав до пяти, потом до семи и вглядываясь в образуемый рукой угол: достаточно ли пряма рука, а голос достаточно ли уверенный? Надо еще не забыть оставить необходимое для приветственного взмаха пространство. Он не пользовался немецким приветствием при встрече с контактными лицами, встречи были неофициальными и не должны были привлекать внимания, теперь же ситуация изменилась, а протокол неизвестен, рука может задрожать, или ее сведет судорогой. Он тайком практиковался еще в лесу, учитывая, что Эггерт Фюрст был левшой. Что, безусловно, делало его приветствие слегка неловким, чуть замедленным. Имя пришло ему в голову, когда обучавшиеся на острове Стаффан готовились к возвращению в захваченную большевиками Эстонию и Эдгар выправлял для парней советские документы. Тогда-то он и вспомнил о родившемся в Петрограде в эстонской семье Эггерте Фюрсте, друге детства одного его коллеги из НКВД. Более подходящей кандидатуры для его целей найти невозможно: прошлое Эггерта нельзя проверить, находясь по эту сторону границы, а его родственники вряд ли могут здесь объявиться. Эдгару надо лишь позаботиться о том, чтобы его собственная семья молчала, — и если он даже не отвыкнет отзываться на имя Эдгар, то “Эггерт” звучит похоже, всегда можно объяснить, что ослышался. Этот незнакомый для него человек вряд ли так ясно отпечатался бы в его памяти, если бы не сослуживец, который тяжело переживал утрату друга, умершего от туберкулеза; Эдгар помогал ему тогда справиться с горем, и они вместе долгими вечерами перечитывали старые письма и предавались воспоминаниям детства. Легко запоминающиеся дуги и резкие взлеты почерка — особые черты переученного левши — были знакомы Эдгару еще с гимназии. Успокаивая напряженные нервы заказанным в номер пирожным, Эдгар мысленно благодарил Вольдемара, которому так часто была необходима помощь с домашними заданиями. Он помнил жесты и движения Вольдемара, неловкое обращение с вилкой, огромную рукавицу, надетую на левую руку, чтобы он ни в коем случае не пользовался ею тайком. Об этой рукавице было сложено немало дразнилок. Тренировка движений, свойственных левшам, была, пожалуй, необязательной, но детали — залог успеха. Поэтому по приезде в гостиницу Эдгар взял ручку сначала левой рукой, а затем переложил ее в правую, посмеявшись над старой привычкой вместе с работником гостиницы — о левшах сложено немало анекдотов, — и, забирая отпаренный костюм у горничной, он левой рукой дал ей хорошие чаевые.
Эдгар слизнул остатки крема с пальцев левой руки и продолжил тренироваться перед шкафом. Он был доволен своим новым я — немного постарел за последние годы и уже не выглядел как мальчишка. Один из курсантов Стаффана уже работал в канцелярии главы города Талина, остальные искали славы в других краях. Эдгар был не намерен довольствоваться малым. Напротив.
Попрактиковавшись еще какое-то время, он сел за стол и стал просматривать документы, которые он вскоре должен отнести на Тынисмяги в штаб немецкой полиции безопасности. Список коммунистов, писавших в газету “Ноорте Хяэль”, был безупречным, над ним пришлось поработать. Для поиска тел в тюрьмах и подвалах НКВД его помощь не требовалась, но унтерштурмфюрер СС Менцель несказанно обрадовался, когда Эдгар открыл ему менее очевидные адреса захоронений. Список своих бывших коллег по НКВД он передал еще при первой встрече в отеле “Клаус Курки”.
Последний раз Эдгар видел Менцеля в Хельсинки, еще во времена учебы на Стаффане, и все же, готовясь к встрече, он волновался. Хотя было понятно, что рано или поздно данные всех, прошедших обучение на острове, проверят, однако неожиданное появление унтерштурмфюрера СС Менцеля, который и без того знал слишком много, поначалу основательно испугало Эдгара. Но, возможно, немцам был как раз нужен кто-то вроде него. Менцель еще тогда благословил новую ипостась Эдгара и дал слово, что сохранит его секрет, они быстро подружились, да и Германия не хотела терять хороших людей. Это должно было успокоить Эдгара. Но законы товарообмена были понятны, Менцель определенно считал сведения Эдгара важными, и все же Эдгар не переставал гадать, какие планы строит на его счет унтерштурмфюрер. Планы явно имелись, но Эдгар не мог сказать наверняка, достаточно ли будет тех сведений, которые он может предоставить.
Беспокойство о правильности приветствия оказалось напрасным. В штабе никто не засмеялся, ни у кого не промелькнуло на лице ни тени сомнения. Менцель пригласил Эдгара сесть напротив незнакомца в штатском. Мужчина приехал из Берлина, и что-то в его облике говорило, что прибыл он в столь отдаленную часть Остланда совсем недавно. Возможно, такое впечатление складывалось оттого, что он слишком внимательно рассматривал помещение и Эдгара, или же оттого, что он сел на стул, словно бы сомневаясь, что в этой дыре с адресом полевой почты может найтись приличная конторская мебель.
— Как давно мы не виделись, герр Фюрст. Приятное было местечко отель “Клаус Курки”, — сказал Менцель.
— Да, очень приятное, — согласился Эдгар.
— Перейду прямо к делу. Нас попросили осветить вопрос с евреями. Мы, безусловно, уже собрали материал, но герр Фюрст знает местную ситуацию гораздо лучше. Как вы полагаете, насколько хорошо прибалты осведомлены об угрозах, исходящих от евреев?
Мучительный момент. Эдгар почувствовал, что у него пересохло во рту. Он подготовился к встрече неправильно, теперь это было очевидно. Хотя он прокручивал в голове сотни возможных тем, о которых может пойти речь, но к этому вопросу оказался не готов. Мужчина в штатском ждал ответа, он не представился. Эдгар решил, что тот уже недоумевает, с какой стати он должен тратить время, выслушивая объяснения местных придурков, скорей бы уж передать документы и уехать. Менцель изучал свои безупречные ногти, ожидать помощи с его стороны не имело смысла.
— Прежде всего, стоит заметить, что я плохо осведомлен о ситуации в Литве и Латвии, — сказал Эдгар, прощупывая почву. — Эстонцы в значительной мере отличаются от литовцев и латышей. Поэтому называть всех прибалтами нерезонно.
— Разве? Но ведь эстонцы представляют собой смесь восточнобалтийских и северных кровей, — заметил вдруг незнакомец.
— Прежде всего, стоит заметить, что я плохо осведомлен о ситуации в Литве и Латвии, — сказал Эдгар, прощупывая почву. — Эстонцы в значительной мере отличаются от литовцев и латышей. Поэтому называть всех прибалтами нерезонно.
— Разве? Но ведь эстонцы представляют собой смесь восточнобалтийских и северных кровей, — заметил вдруг незнакомец.
Менцель прервал его:
— Возможно, вы уже отметили, что эстонцы заметно светлее, чем остальные народы. Поэтому северную кровь можно считать доминирующей. Четверть всех эстонцев можно отнести к чисто северной расе.
— И гораздо больше синих глаз, конечно, мы отметили этот позитивный фактор, — согласился незнакомец.
Разговор прервал еще один вошедший в комнату немец, вероятно, старый знакомый берлинца. Об Эдгаре на секунду позабыли, и он постарался использовать время с пользой, надо было срочно придумать, что говорить и как действовать. Сведений о большевиках было теперь явно недостаточно, хотя именно они больше всего интересовали Менцеля в Хельсинки. Эдгар рассчитал неверно. Его больше никогда не позовут сюда, на карьере можно поставить крест. Зацикленность на собственной биографии ослепила его, заставила думать, что шуршащего в кармане аусвайса на имя Эггерта Фюрста будет довольно. В разговоре были упомянуты расовые признаки эстонцев и основные понятия из произведений рейхсминистра Розенберга, и Эдгар приготовился вступить в разговор. Все же не зря он выучил наизусть названия основных работ Розенберга “След еврея в перемене эпох” и “Миф XX века”, но, упомянув их, тут же испугался, что его могут спросить о содержании; к счастью, Менцель стал явно уставать от своего гостя. Эдгар скрыл вздох облегчения: пожалуй, коснись они более глубоких вопросов расовой теории, он бы не справился. Теперь важно не нервничать. К следующей встрече он подготовится более основательно, найдет людей, знавших рейхсминистра, одноклассников, родственников, соседей по улице Ванна-Пости, приятелей по ревельской мужской гимназии. Он найдет того, кто скажет, что за человек был в юности Альфред Розенберг и какие планы у него могут быть в отношении своей родины. Если он научится думать как Розенберг, он будет знать, какой информации ожидают от него немцы, каковы их истинные интересы. В голове уже кипела работа, внутренние архивы пересматривались в поисках подходящего человека, того, кто знал или мог знать о бежавших из Германии в Эстонию евреях или об эвакуированных в Германию и возвращенных обратно в Эстонию после ухода Советского Союза балтийских немцах. Их не так уж много.
Менцель направился к двери, демонстрируя, что аудиенция закончилась.
— Могу ли я еще немного поговорить с вами, — сказал Менцель и пригласил Эдгара следовать за ним.
В коридоре он выдохнул:
— Герр Фюрст, удалось ли вам собрать сведения, о которых я просил? Я очень жду ваших списков.
Чувство облегчения было настолько сильным, что Эдгар только у двери понял, что взял портфель неправильной рукой, правой. Менцель, казалось, не заметил замешательства Эдгара, а сосредоточился на полученных бумагах. Эдгар приоткрыл рот в поисках свежего воздуха.
— Управление безопасности, отдел Б-IV, отличное место, поздравляю, герр Фюрст. За пределами Талина нужны такие люди, как вы, работы в Hapsalin Außenstelle [6] очень много. Не забудьте сначала сходить в Патарей зарегистрироваться в канцелярии отдела Б-IV, там вы получите более точные указания.
— Герр унтерштурмфюрер СС, можно узнать… — Эдгар откашлялся, — за что такая честь?
— Самые заметные ячейки большевиков уже зачищены, но вы, безусловно, понимаете, как важно провести основательную дезинфекцию, когда речь идет о столь настырном вредителе. А вы можете его распознать, герр Фюрст.
Менцель повернулся на каблуках и ушел в свой кабинет, Эдгар остался стоять на месте. Ему удалось, несмотря ни на что, ему это удалось.
Когда Эдгар вошел в стены тюрьмы Патарей, у него закружилась голова — он был жив, в отличие от стольких других. Он приступит к изучению еврейского вопроса сегодня же вечером. Метровые каменные стены поглотили крики тысяч расстрелянных и замученных, казалось, эти камни сами источают смерть, прошлую и будущую, не знающую разницы в национальностях, правителях и столетиях, но его шаги эхом разносятся по коридорам и направляются в сторону жизни. В отделе Б-IV его тепло приняли, он заполнил бумаги на имя Эггерта почерком Эггерта, знакомых лиц не увидел и почувствовал, что находится в правильном месте. Ему разрешили съездить повидать мать, перед тем как он приступит к работе в Хаапсалуском отделе Б-IV. Работы много, дни будут длинными, сказали ему, но Эдгара это не пугало. Одного он не знал — как сказать об этом Роланду. Было бы хорошо, если бы Роланд тоже пошел работать в полицию, во-первых, у него безупречная репутация, а во-вторых, за ним стоит присматривать, а присматривать, как известно, легче вблизи. К тому же лучше не отправляться в бой без напарника. Роланд умел молчать, и на него всегда можно положиться — Эдгар не сомневался в том, что кузен не выдаст его. Свои вопросы Роланд мог бы задать ему еще в тот момент, когда Эдгар ушел из НКВД и появился на пороге его дома. Попасться на получении взятки было крайне непрофессионально, Эдгар сам это признавал и стыдился. Но Роланд ни о чем не расспрашивал, а просто взял его с собой в Финляндию. На лице у него было все то же усталое выражение, как и тогда, когда Эдгара поймали на продаже пропусков для пересечения границы в погранслужбе эстонской армии, где оба они отбывали воинскую повинность. Тогда Роланд вступился за него, соврал, будто бы им сказали, что пропуска платные, и Эдгар избежал тюрьмы. Роланд считал, что увольнение Эдгара из армии будет и так для мамы достаточно тяжелым ударом, и в этом он, конечно, был прав. В общем, Эдгар рисковал ради Роланда не напрасно: без кузена, его рекомендаций и Финляндии он никогда не заработал бы такой хорошей репутации и никогда не встретил бы Менцеля. К тому же Роланд всегда слушался маму, Розали слушалась Роланда, а его будущая теща слушалась своей дочери. Мама же слушалась Эдгара и очень быстро привыкла к его новому имени, ни о чем не спрашивая. Ей было достаточно того, что она смотрела в глаза Эдгара и видела, что он настроен решительно. Она была счастлива, что, побывав у ворот смерти, он вернулся домой живым и невредимым. Маму надо только убедить в том, что у него все в порядке, а теперь будет и работа. У Эггерта Фюрста все замечательно. Надо только придумать, как заманить с собой Роланда. Мама найдет нужные слова, а если кузен ее не послушается, то мама поговорит с будущей невесткой. Мама ведь хочет, чтобы и у Роланда тоже было хорошее будущее.1942 Деревня Таара Генеральный округ Эстланд Рейхскомиссариат Остланд
Эдгар стоял на пороге лесной избушки, и рот его открывался и закрывался. Я прочитал по губам имя Розали, руки кузена летали, но я не понимал, почему он говорит о моей любимой. Из приоткрытой двери подул ветер, моя рубашка затрепыхалась, пол потемнел от воды.
— Ты слышишь меня? Ты понимаешь, что я говорю?
Крик Эдгара прилетел откуда-то издалека. Стеклянная банка упала со стола на пол и разбилась, в ней стояли калужницы. Ветром их унесло к стене, к мышеловке. Я смотрел на них. Их собрала Розали, ее пальцы касались моих пальцев совсем недавно. Я дрожал, как лист табака, подвешенный на просушку, меня охватила лихорадка, как будто сердце мое заковали в бочку. После жара от сердца к животу пополз леденящий холод, я не чувствовал больше ни рук, ни ног. Рот Эдгара продолжал открываться и закрываться.
— Ты понял, что я сказал? Ее уже похоронили.
— Вурсти, закрой дверь, дует.
— Роланд, ты должен понять маму и Леониду. Похоронить пришлось тайком, на шее остался след.
— Вурсти, не кричи.
Я взглянул на мышеловку. Она была пуста.
— Какой такой след? — закричал я.
— Остался след! Женщины такие чувствительные, кто знает, что заставило ее совершить этот грех.
Я бросился запрягать мерина.Ответов на вопросы не было, но факт оставался фактом: Розали умерла. Мать и Леонида встретили меня как чужого, Леонида потуже затянула платок на шее, словно хотела сплющиться и исчезнуть, и стала заваривать корм для скота. Мне здесь были не рады. Мать открыла рот, словно тяжелую дверь, но слов не было. Я попытался вытащить из нее хоть какие-то намеки на то, что произошло и почему, кто приходил и когда, за жиром или яйцами, какие солдаты, их имена. Я не поверил грязным словам кузена, не могла Розали сделать с собой что-то дурное. Взгляд матери запрыгал от моего крика, она приказала мне выйти вон. Я хотел встряхнуть ее, но руки дрожали. Хотел ударить, но вспомнил отца. Он выбрал в жены неподходящую женщину и нес свой крест, не жалуясь и не ругаясь. Я пошел в отца, любовь и меня сделала слабаком, но все же я не хотел, чтобы он вернулся в дом, где сын поднял руку на свою мать, даже ради любви. И я опустил кулак.
— Она опозорила наш дом своим грехом, — прошептала мать.