— Вот бы мне встретиться с музыкантом, который играет на банджо. У них есть особые приемы, хочется их перенять.
— Без сомнения, сэр, это можно будет устроить.
Он произнес это довольно сдержанно, чувствовал, что разговор принимает нежелательное направление, я это понимал. Старая рана все еще болела.
Что ж, в таких случаях, я считаю, лучше всего действовать прямо и открыто.
— А я, Дживс, делаю большие успехи на банджо.
— Вот как, сэр?
— Хотите, я сыграю вам «Кто разгадает любовь»?
— Нет, сэр.
— Ваше отношение к этому музыкальному инструменту не изменилось?
— Нет, сэр.
— Жаль, что у нас здесь вкусы не сходятся.
— Очень жаль, сэр.
— Нет так нет. Я не обижаюсь.
— Надеюсь, что нет, сэр.
— Но все равно обидно.
— Чрезвычайно обидно, сэр
— Ладно, передайте старику Стоукеру, что я буду ровно в семь, в парчовом камзоле и пудреном парике.
— Передам, сэр.
— Может быть, мне следует написать ему короткий вежливый ответ?
— Нет, сэр. Мне поручили принести от вас устный ответ.
— Тогда ладно.
— Благодарю вас, сэр
Соответственно в семь ноль-ноль я ступил на борт яхты и отдал шляпу и легкий плащ проходящему мимо морскому волку. Сделал я это со смешанными чувствами, потому что в душе бушевали противоборствующие настроения. С одной стороны, беспримесный озон Чаффнел-Реджиса вызвал у меня добрый аппетит, а Дж.Уошберн Стоукер насколько я помнил по своим визитам в его дом в Нью-Йорке, кормит своих гостей на славу. С другой стороны, всегда чувствовал себя в его обществе немного настороженно и вовсе не надеялся, что сегодня от этой настороженности избавлюсь. Если хотите, можно выразить это так земной, плотский Вустер с удовольствием предвкушал роскошный ужин, а вот его духовную ипостась все это слегка коробило.
Судя по тому, что я знаю о пожилых американцах, их существует два вида. Старик-американец первого вида — дородный, в роговых очках, само дружелюбие. Встречает вас, как родного сына: не дав вам опомниться, принимается трясти шейкер для коктейлей, с веселым смехом наливает вам один бокал, другой, третий, хлопает вас по спине, рассказывает анекдот про двух ирландцев, Пэта и Майка, — словом, жизнь для него сплошной праздник.
В американце второго вида преобладают холодные глаза стального цвета и квадратная челюсть, и он относится к английскому кузену с подозрением. Никаких шуток и прибауток. Он все время поглощен собственными заботами. Говорит мало. Судорожно вздыхает. И время от времени вы ловите на себе его взгляд, и тогда вам кажется, будто на вас глядит из приоткрытых створок раковины холодная и скользкая устрица.
Дж. Уошберн Стоукер был от рождения несменяемым вице-президентом этого второго вида, или, если угодно, класса.
Потому, увидев, что сегодня он не такой мрачный, как всегда, я почувствовал большое облегчение. Конечно, приветливой его манеру никто бы не назвал, но было видно, что он изо всех сил старается быть приветливым — в той мере, в какой ему это доступно.
— Надеюсь, мистер Вустер, вы не возражаете против тихой семейной трапезы? — спросил он, пожав мне руку.
— Ничуть. Очень рад, что вы пригласили меня, — ответил я (дескать, знай наших, мы в куртуазности никому не уступим).
— Только вы, Дуайт и я. Моя дочь не выйдет. Голова разболелась.
Удар прямо поддых. Значит, моя экспедиция лишилась всякого смысла, если называть вещи своими именами.
— Вот как? — отозвался я.
— Боюсь, она слегка переутомилась ночью, — проговорил папаша Стоукер, и в глазах у него мелькнуло знакомое рыбье выражение, так что я, читая между строк, догадался: Полину наказали и отправили спать без ужина. Старик Стоукер не принадлежал к современным отцам с широкими взглядами. Как я уже имел повод отметить, ему была явно свойственна пуританская суровость отцов-пилигримов, высадившихся некогда на диких берегах Америки. Короче говоря, он считал, что свою семью надо держать в ежовых рукавицах.
Поймав этот взгляд, я почувствовал, что мне трудно сформулировать вежливый вопрос:
— Значит, вы… э-э… значит, она… э-э…
— Да. Вы оказались правы, мистер Вустер. Она плавала ночью в заливе.
В его глазах снова плеснулась рыба. Так, Полина нынче вечером в большой немилости, это ясно, хорошо бы замолвить словечко за беднягу, но ничего не приходило в голову, на языке вертелось «Кто поймет этих девушек», но я не решится произнести это вслух.
В этот миг стюард объявил, что кушать подано, и мы двинулись в столовую.
Должен признаться, я несколько раз сожалел во время ужина, что из-за событий, значение которых никак не следует преуменьшать, за столом не присутствуют обитатели Чаффнел-Холла. Вы, конечно, усомнитесь в искренности этого моего заявления, ведь общеизвестно, что, если за столом отсутствуют сэр Родерик Глоссоп, вдовствующая леди Чаффнел и отпрыск последней, Сибери, вечер пройдет необыкновенно приятно. И тем не менее я предпочел бы их общество. Обстановка была такая гнетущая, что вся еда приобретала вкус золы. Если бы этот грубиян Стоукер не совершил столь диковинный поступок и сам не пригласил меня на яхту, я бы заключил, что его от одного моего вида тошнит. Он сосредоточенно жевал в мрачном молчании, явно поглощенный собственными тайными мыслями. А если что-то и произносил, то вроде как через силу и ужасно свысока. Можно сказать, сквозь зубы цедил, во всяком случае, очень близко к этому.
Я изо всех сил старался поддерживать разговор. И только когда этот мальчишка Дуайт удалился из-за стола и мы стали закуривать сигары, я наткнулся на тему, которая вызвала у хозяина интерес, он оживился, даже настроение поднялось.
— Славная у вас яхта, мистер Стоукер, — сказал я.
В первый раз за все время в его лице появились признаки жизни.
— Одна из лучших в мире.
— Я мало плавал на яхтах. И никогда не был на такой большой, если не считать яхт-клуба на острове Уайт.
Он знай себе дымит. Зыркнул в мою сторону глазом и шарнире, потом снова заговорил:
— Удобная вещь яхта.
— Еще бы.
— Можно разместить массу друзей
— Да уж.
— И отсюда им не так просто удрать, не то, что на суше.
Странное представление о гостеприимстве, но, думаю гости от такого мрачного зануды, как Стоукер, буквально разбегаются, он наверняка не раз от этого страдал. Вот уж поистине дурацкое положение: вы приглашаете кого-то погостить к себе в загородный дом на недельку, а назавтра перед ленчем обнаруживается, что гость тихонько улизнул на поезде.
— Желаете осмотреть судно? — спросил он.
— С удовольствием.
— Буду рад показать его вам. Сейчас мы находимся в салоне.
— А-а.
— Я покажу вам каюты.
Он встал, и мы пошли по коридорам и переходам. Подошли к какой-то двери. Он открыл ее и включил свет.
— Одна из наших самых больших кают для гостей.
— Здесь очень славно.
— Войдите, посмотрите хорошенько.
Я не понимал, чего тут, собственно, рассматривать, все и с порога видно, но спорить в таких случаях не принято.
Я прошелся по каюте, потыкал пальцем матрас.
И в эту минуту дверь захлопнулась. Я быстро обернулся — старик исчез.
Странно, решил я. Более чем странно. Я подошел к двери и повернул ручку.
Дверь, будь она трижды проклята, была заперта.
— Эй! — крикнул я.
Никакого ответа.
— Эй! Мистер Стоукер!
Тишина, и какая глубокая.
Я сел на кровать. Что ж, надо все основательно обдумать.
ГЛАВА 12. Не жалейте ваксы, Дживс!
Положение вещей мне очень не нравилось. Я растерялся, решительно не понимал, что все это означает, но это бы ладно: меня охватила тревога. Не знаю, читали ли вы «Семеро в масках»? Потрясающий детектив, зубы все время стучат от ужаса, волосы дыбом, и там есть такой частный сыщик Дрексдейл Йитс, он однажды ночью спускается в погреб за уликами, и только нашел две-три, как вдруг — бам! — железная дверь погреба захлопывается, он заперт в ловушке, а с той стороны кто-то зловеще хихикает. Его сердце на миг остановилось, и мое сейчас тоже. Если не считать зловещего хихиканья (кстати, Стоукер, вполне возможно, и хихикал, только мне не было слышно), я оказался точно в такой же ловушке. И так же, как бесстрашный Дрексдейл, я чувствовал, что мне грозит опасность.
Конечно, если бы что-то подобное случилось в одном из загородных домов, где я бываю гостем, и рука, повернувшая в замке ключ, была рукой моего приятеля, все объяснялось бы проще простого — это всего лишь веселый розыгрыш. У меня пруд пруди друзей, для которых нет большего развлечения, чем втолкнуть вас в какую-нибудь комнату и запереть дверь. Но к нынешнему случаю эта разгадка не подходила. Старик Стоукер не проявлял склонности к проказам. Можете говорить что угодно об этом типе с рыбьими глазами, но я никогда не поверю, что он любит шутки и безобидные затеи. Если папаша Стоукер укладывает своих гостей на холодное хранение, это не сулит им ничего доброго.
Что ж удивительного, если Бертрам сидел на краешке кровати, уныло посасывал сигару, и душу его грызла тревога. Вспомнился троюродный брат Стоукера, Джордж. Вот уж настоящий шизик. И кто знает, может быть, шизофрения у них в роду? Сейчас Стоукер запирает людей в каютах, но скажите, где гарантия, что потом он не ворвется к ним с пеной у рта, с дикими озверевшими глазами и не порубит на куски топором?
Поэтому когда замок щелкнул и дверь открылась, явив на пороге моего хозяина, скажу вам честно: я призвал на помощь все свои силы и приготовился к худшему.
Однако его вид меня немного успокоил. Физиономия хмурая, это верно, но ничего сатанинского. Взгляд твердый, пены у рта нет. И по-прежнему курит сигару, я счел это добрым знаком. Лично я никогда не встречал маньяков-убийц, но мне кажется, первое, что они сделают, прежде чем прикончить человека, так это выбросят сигару.
— Ну-с, мистер Вустер?
Я никогда не знаю, что следует отвечать, когда тебе говорят «ну-с», и потому ничего не сказал и сейчас.
— Я должен принести извинения за то, что так внезапно вас покинул, — продолжал Стоукер, — но мне надо было распорядиться, чтобы начинали концерт.
— Очень интересно послушать, — сказал я.
— Увы, — ответил папаша Стоукер. — Не удастся.
Он рассматривал меня с задумчивым видом.
— Будь я помоложе, свернул бы вам шею, — признался он.
Мне не понравилось направление, которое принял наш разговор. В конце концов, человеку столько лет, на сколько он себя чувствует, и кто поручится, что у него не возникнет бредовая идея, будто он мой ровесник? Один из моих дядюшек в возрасте семидесяти шести лет под влиянием старого выдержанного портвейна залезал на деревья.
— Послушайте, — сказал я вежливо, но не без некоторой, как бы вы определили, настойчивости, — я знаю, что позволяю себе посягать на ваше время, но, может быть, вы все-таки объясните, что все это значит?
— А вы сами не знаете?
— Понятия не имею.
— Даже не догадываетесь?
— Провались я на этом месте.
— В таком случае лучше всего начать с самого начала. Вы, вероятно, помните, что я посетил ваш коттедж прошлой ночью?
Я подтвердил, что не забыл его визита.
— Я думал, моя дочь находится в вашем коттедже. И обыскал его. Но никакой дочери не нашел.
Я великодушно крутанул в воздухе рукой:
— Мы все порой ошибаемся.
Он кивнул:
— Верно. И я ушел. А знаете, мистер Вустер, что произошло после того, как я покинул вас? Возле садовой калитки меня остановил сержант вашей местной полиции. Мое появление показалось ему подозрительным.
Я сочувственно взмахнул сигарой.
— С этим Ваулзом надо что-то делать, — заметил я. — Он совершенно невыносим. Надеюсь, вы сразу же поставили его на место.
— Зачем же. Он всего лишь выполнял свой долг. Я объяснил ему, кто я и где живу. Услышав, что я прибыл с яхты, он попросил меня пройти с ним в полицейский участок.
Я изумился.
— Какая неслыханная наглость! Вы хотите сказать, он задержал вас? Не может быть!
— Нет, он не имел ни малейшего намерения арестовать меня. Он хотел, чтобы я установил личность человека находящегося под стражей.
— Все равно это нахальство. Почему они побеспокоили для этой цели вас? И потом, кого здесь вы можете опознать? Ведь вы только что появились в этих краях и никого не знаете.
— Ну, тут как раз все оказалось просто. Они арестовали мою дочь Полину.
— Что?!
— Вот так-то, мистер Вустер. Этот сержант Ваулз был вчера ночью в своем саду за домом — если вы помните, он соседствует с вашим, — и вдруг увидел, как из окна на первом этаже вашего дома вылезает какой-то человек. Он выбежал из сада и поймал этого человека. Пойманным оказалась моя дочь Полина. На ней был купальный костюм и принадлежащий вам плащ. Так что, видите, вы сказали мне правду, что, может быть, ей захотелось поплавать.
Он аккуратно стряхнул пепел с сигары. Мне со своей не нужно было ничего стряхивать.
— За несколько минут до моего прихода она, конечно же, находилась у вас. Надеюсь, мистер Вустер, теперь вы понимаете, почему я сказал, что свернул бы вам шею, будь хоть немного помоложе.
Что я мог ему ответить? Увы, случается и такое.
— Сейчас я немного успокоился, — продолжал он, — и, стал смотреть на дело трезво. Да, говорю я себе, мистер. Вустер не тот человек, которого лично я выбрал бы себе в зятья, но раз уж мне его навязали, ничего не поделаешь. Рад заметить, что вы хотя бы не слабоумный кретин, каким я вас считал раньше. К тому же мне объяснили, что те истории, из-за которых я разорвал в Нью-Йорке вашу помолвку с Полиной, чья-то глупейшая выдумка. Так что будем считать, что все обстоит как три месяца назад и что Полина не писала вам никакого письма с отказом.
Когда сидишь на кровати, очень трудно покатиться кувырком, иначе я бы покатился, да еще как лихо. Казалось, чья-то невидимая рука нанесла мне удар в солнечное сплетение.
— Вы хотите сказать…
Он вонзил свой взгляд прямо в мои зрачки. Жуткий взгляд, ледяной и в то же время испепеляющий. Если это тот самый знаменитый Взгляд Босса, о котором кричат все рекламные объявления в американских журналах, то будь я проклят — мне никогда не понять, зачем так трепетно ловят его молодые честолюбивые клерки, желающие поступить на службу. Взгляд прошил меня навылет, и я потерял нить своих рассуждений.
— Полагаю, вы хотите жениться на моей дочери?
Да. конечно… еще бы… ну что можно сказать в ответ на такую реплику? И я промямлил:
— Э-э… м-м-м…
— Боюсь, я не могу с уверенностью утверждать, что понимаю точный смысл ваших междометий «э-э» и «м-м-м»… — проговорил он, и я надеюсь, вы тоже обратили внимание на его речь. Этот тип провел в обществе Дживса всего сутки, может, чуть больше, и вот вам пожалуйста — говорит прямо как он, только Дживс время от времени вставлял бы «сэр». Просто в глаза бросается. Помню, я как-то пустил пожить к себе на неделю Китекэта Поттер-Перебрайта, и на следующий же день он пустился обсуждать со мной чей-то там невыявленный интеллектуальный потенциал. И это Китекэт, который до тех пор изъяснялся лишь односложными словами, а когда ему пытались втолковать, что существуют в языке и другие, посложнее, он лишь со смехом отмахивался — дескать, ладно, издевайтесь. Так что видите, влияние быстрое и несомненное…
Однако на чем, бишь, я остановился?
— Боюсь, я не могу с уверенностью утверждать, что понимаю точный смысл ваших междометий «э-э» и «м-м-м», — говорил Стоукер, — однако буду исходить из предположения, что самому вам он ясен. Не стану притворяться, будто я в восторге, однако нельзя иметь в этой жизни все. Какой по вашим представлениям должна быть помолвка?
— То есть как — помолвка?
— Должна ли она длиться долго или быть короткой?
— В том смысле, что…
— Лично я предпочитаю короткие помолвки. Думаю нас нужно обвенчать как можно скорее. Надо будет разузнать, как скоро это можно провернуть в Англии. У нас, в Америке, вас окрутил бы первый попавшийся священник, однако, боюсь, здесь так не получится. Существуют разные формальности. И пока эти формальности выполняются, вы, конечно, останетесь моим гостем. Увы, я не могу, предоставить вам возможность свободно передвигаться по яхте, ведь вы довольно ненадежный молодой джентльмен, вдруг вспомните, что у вас еще с кем-то назначено свидание, — такая, видите ли, незадача, вам непременно нужно уехать. Я сделаю все возможное, чтобы обеспечить вам максимальный комфорт на несколько ближайших дней вашего пребывания в этой каюте. Вот здесь в шкафу есть книги — полагаю, вы умеете читать? — на столе сигареты. Через несколько минут я пришлю к вам моего человека, он принесет пижаму и прочее. А сейчас, мистер Вустер, я желаю вам покойной ночи. Мне надо возвращаться на концерт. Как ни приятно мне беседовать с вами, я не могу не присутствовать на праздновании в честь дня рождения сына, согласитесь.
Он приоткрыл дверь, выскользнул в щелку, и я остался один.
Знаете, я за свою жизнь два раза оказывался в камере и два раза слышал, как поворачивается ключ в замке. О первом случае напомнил Чаффи, я тогда и в самом деле уверял мирового судью, будто живу в Далидже. Второй раз я попал в кутузку — забавно, оба случая произошли ночью после Гребных гонок, — когда мы с моим старым другом Оливером Сипперли хотели взять себе на память каску полицейского, но в ней, как на грех, оказалась его голова. Оба инцидента кончились моим заключением под стражу, так что матерый рецидивист вроде меня должен был бы, на ваш взгляд, чувствовать себя среди решеток и запоров просто в родной стихии.
Однако сейчас я попал совсем в другую историю. Раньше мне грозил лишь умеренных размеров штраф. Сейчас надо мной навис пожизненный приговор.
Человек посторонний, придя в восторг от редкой красоты Полины да еще узнав, что ей предстоит унаследовать более пятидесяти миллионов долларов, наверняка сочтет мои душевные муки и нежелание жениться на ней чистейшей блажью. Мне бы ваши заботы, скажет этот посторонний. Но никуда не денешься: я терзался, и терзания мои были ужасны.