Смерть Чена набросила на гору погребальный покров, молва о несчастье распространялась от палатки к палатке, но тридцати трем альпинистам через несколько часов предстояло отправиться на вершину, и уныние было быстро вытеснено предвкушением того, что ожидало впереди. Большинство из нас просто были слишком глубоко во власти вершинной лихорадки, чтобы размышлять об этой утрате. Мы предполагали, что позже, когда мы все поднимемся на вершину и вернемся обратно, будет достаточно времени для раздумий.
Глава двенадцатая ТРЕТИЙ ЛАГЕРЬ
9 мая 1996 года. 7300 метровПроснувшись вялым и неуверенным в себе после бессонной ночи в третьем лагере, я медленно оделся, растопил лед и вышел из палатки. Это было в четверг 9 мая. К тому времени, как я упаковал рюкзак и пристегнул кошки, большинство клиентов из группы Холла уже поднимались по перилам к четвертому лагерю. Что удивительно, Лу Кейсишк и Фрэнк Фишбек были среди них. Поскольку вчера вечером они были в совершенно разбитом состоянии, я полагал, что они оба примут решение прекратить попытку восхождения. «Вот те на!» — воскликнул я, пораженный, что мои товарищи все-таки решились штурмовать вершину.
Я поспешил присоединиться к своей команде и, посмотрев вниз, увидел очередь приблизительно из пятидесяти альпинистов из других экспедиций, двигающихся вверх вдоль перил, — это было слишком; первые из них были сейчас непосредственно подо мной. Мне не хотелось попасть в давку — она могла продлить мое пребывание под обстрелом камней, падающих сверху, и подвергнуть другим опасностям. Я прибавил шагу, решив продвинуться к началу очереди. Однако, поскольку только одна веревка тянулась вверх по стене Лхоцзе, было довольно сложно обойти медленных альпинистов.
Столкновение Энди с падающим камнем приходило мне на ум всякий раз, как я отстегивался от перил, чтобы кого-то обогнать: даже маленького камешка было бы достаточно, чтобы столкнуть меня к подножию стены Лхоцзе, если бы он упал на меня в тот момент, когда я не был пристегнут к перилам. Обгонять других было не только беспокойным, но и очень изнуряющим делом. Чтобы обойти кого-либо, я должен был, не сбавляя скорости, без передышки карабкаться, прижавшись к склону, из-за чего дыхание мое становилось таким тяжелым, что я боялся, как бы меня не вырвало прямо в маску.
Я поднимался в гору, пользуясь кислородом впервые в жизни, и мне потребовалось время, чтобы к этому привыкнуть. Хотя была несомненная польза от использования кислорода на этой высоте (7300 метров), я понял это не сразу. Когда я попытался восстановить дыхание после обгона трех альпинистов, мне показалось, что маска вызывает удушье, поэтому я сорвал ее с лица — только для того, чтобы понять, что без нее дышать было еще труднее.
К моменту, когда я преодолел крутой обрыв из хрупкого, сыпучего известняка цвета охры, известного как Желтая Лента, мне удалось пробраться к началу очереди, и теперь я мог позволить себе более комфортную скорость. Двигаясь медленно и размеренно, я проделал подъем слева по траверсу через верхушку стены Лхоцзе, затем поднялся на насыпь из черного сланца, именуемую Коготь Джина. В конце концов я освоил дыхание с помощью кислородного снаряжения и более часа шел впереди моих ближайших спутников. Уединенность была редкой роскошью на Эвересте, и я принимал как приятный подарок уединение в этот день, в такой замечательной обстановке.
На высоте 7900 метров я остановился на верхушке Когтя Джина, чтобы выпить немного воды и осмотреться. Разреженный воздух мерцал подобно хрусталю, так что даже удаленные пики казались такими близкими, что казалось, до них можно дотянуться. Обильно залитая полуденным солнцем, пирамида вершины Эвереста просвечивала сквозь застывшую дымку облаков. Взглянув через объектив видео-фотокамеры в сторону верхушки Юго-восточного гребня, я с удивлением увидел четыре фигурки, размером с муравьев, едва заметно продвигавшихся в сторону Южной вершины. Я сделал вывод, что это могут быть альпинисты из команды Черногории; если им будет сопутствовать успех, то они будут первой экспедицией, достигшей вершины в этом году. Это также означало, что слухи о невыносимо глубоком снеге были необоснованны; если им удастся подняться на вершину, может быть, и у нас будет шанс сделать то же самое. Но струйки снега, сдуваемые с гребня вершины, были плохим признаком: черногорцы пробивались наверх сквозь свирепый ветер.
До Южной седловины, нашей стартовой площадки для штурма вершины, я добрался в 13:00. Это было забытое Богом плато из бронебойного льда и обдуваемых ветром валунов на высоте 7900 метров над уровнем моря, которое занимало широкую впадину между громадами вершин Лхоцзе и Эвереста. Имеющая форму неправильного четырехугольника, около четырех футбольных полей в длину и, наверное, двух в поперечнике, седловина своим восточным краем спадала на 2100 метров вниз по стене Кангчунг в Тибет; с другой стороны был спуск на 1200 метров к Западному цирку. Невдалеке от края этой пропасти, на самом западном краю седловины, примостились на клочке бесплодной земли палатки четвертого лагеря, окруженные более чем тысячей брошенных кислородных баллонов[46]. Если имеется более заброшенное, негостеприимное место где-либо на планете, то я надеюсь никогда его не увидеть.
Когда потоки воздуха сталкиваются с горным массивом Эвереста и уплотняются благодаря V-образному контуру Южной седловины, ветер разгоняется до невообразимой скорости; не редкость, когда ветер на седловине бывает даже сильнее, чем на вершине. Почти постоянные ураганы, дующие вдоль седловины ранней весной, являются причиной того, что скалы и лед остаются совершенно голыми, даже когда глубокий снег покрывает соседние склоны, — все, что не успело оледенеть, сдувается на Тибет.
Когда я дошел до четвертого лагеря, шестеро шерпов пытались поставить палатки для группы Холла, несмотря на штормовой ветер в 50 узлов в час. Помогая им установить свою палатку, я использовал вместо колышков несколько выброшенных кислородных канистр, которые затолкал под самые большие камни, какие только смог поднять; затем я нырнул внутрь палатки, чтобы дождаться своих товарищей по команде отогреть заледеневшие руки.
После обеда погода испортилась. Пришел сирдар Фишера Лопсанг Джангбу, навьюченный грузом в 36 килограммов, 14 из которых составлял спутниковый телефон с сопутствующим периферийным оборудованием: Сэнди Питтман была намерена посылать сообщения в Интернет с высоты 7900 метров. Последние из моих товарищей по команде пришли к 16:30, а из группы Фишера — еще позже. К этому времени разыгрался сильный ураган. Когда стемнело, на седловину вернулись черногорцы чтобы доложить, что им не удалось достичь вершины — они повернули обратно, не дойдя до ступени Хиллари.
Погода и поражение черногорцев не предвещали ничего хорошего для нашего штурма вершины, который должен был в соответствии с планом начаться менее чем через шесть часов. Каждый из нас, добравшись до седловины, прятался в свое убежище и старался поспать, но грохот трепыхающихся на ветру палаток и состояние тревожного ожидания не давали уснуть большинству из нас.
Стюарт Хатчисон (молодой канадский кардиолог) и я были определены в одну палатку; Роб, Фрэнк, Майк Грум, Джон Таск и Ясуко Намба — в другую; Лу, Бек Уэзерс, Энди Харрис и Дуг Хансен заняли третью. Лу и его соседи по палатке дремали в своем убежище, когда незнакомый голос, перекрывая штормовой ветер, позвал: «Впустите его внутрь побыстрее, иначе он умрет прямо здесь!» Лу расстегнул вход и через секунду бородатый мужчина ввалился в палатку, упав на колени. Это был Брюс Херрод, дружелюбный тридцатисемилетний представитель руководства южноафриканской команды и единственный настоящий альпинист среди оставшихся членов этой экспедиции.
Лу вспоминает: «Брюс действительно был в бедственном состоянии, его била неудержимая дрожь, действия его были отрывочны и безотчетны, сам он был не в состоянии помочь себе. Брюс был настолько переохлажден, что едва мог говорить. Остальные члены его группы пребывали, по-видимому, где-то на седловине или на пути к ней. Но он не знал, где они, и не имел понятия, как найти свою палатку, поэтому мы дали ему попить и попытались его отогреть».
Состояние Дуга тоже было неважное. «Дуг плохо выглядел, — рассказывает Бек. — Он сетовал на то, что не спал пару дней и ничего не ел. Но Дуг решил для себя, что, когда придет время, он наденет свое снаряжение и пойдет наверх. Хорошо зная историю Дуга, я был обеспокоен, потому что понимал: весь прошлый год он мучился оттого, что был за сотню метров до вершины и вынужден был повернуть назад.
Думаю, это не давало ему покоя каждый божий день. Было совершенно ясно, что он не намерен отступать во второй раз. Дуг был настроен продолжать восхождение во что бы то ни стало».
В эту ночь более пятидесяти человек стояли лагерем в седловине, загнанные в свои беспорядочно разбросанные укрытия, и странное чувство изолированности повисло в воздухе. Из-за рева ветра было невозможно обменяться сообщениями между соседними палатками. В этом Богом забытом месте я чувствовал разобщенность с другими альпинистами, находившимися поблизости (и эмоциональную, и духовную, и физическую); ни в одной из предыдущих экспедиций я не испытывал этих чувств с такой силой. Я вдруг осознал, что мы только назывались командой. И хотя, спустя несколько часов, мы уйдем из лагеря как одна группа, но будем подниматься отдельно друг от друга, не соединенные ни веревкой, ни каким-либо чувством глубокой преданности. Каждый клиент был здесь, по большей части, ради себя самого или себя самой. И я не отличался от других: к примеру, я искренне надеялся, что Дуг дойдет до вершины, и все же, если он повернет обратно, я буду делать все, что в моих силах, чтобы продолжать восхождение.
В иной ситуации понимание этих обстоятельств действовало бы угнетающе, но я был слишком поглощен мыслями о погоде и о том, как выжить в такую погоду. Если в ближайшее время ветер не ослабнет, то для всех нас вопрос восхождения на вершину отпадет сам собой. За прошедшую неделю шерпы Холла сделали на седловине запас из 165 килограммов баллонного кислорода — это 55 канистр. Хоть это звучит внушительно, на самом деле такого количества кислорода было достаточно лишь на одну попытку восхождения для трех проводников, восьми клиентов и четырех шерпов. И счетчик расхода кислорода уже включился: даже когда мы отдыхали в своих палатках, то использовали драгоценный газ. Если бы случилась такая необходимость, мы могли бы отключиться от кислорода и находиться здесь в безопасности, возможно, двадцать четыре часа, но все же после этого мы должны были бы или идти вверх, или спускаться вниз.
Но, к нашей радости, в 19:30 штормовой ветер внезапно прекратился. Херрод выполз из палатки Лу и ушел, спотыкаясь, в поисках своей команды. Температура упала намного ниже нуля, но ветер почти утих: это были превосходные условия для восхождения на вершину. Инстинкт Холла был поразительным: оказалось, что он прекрасно выбрал время для нашей попытки. «Джонни, Стюарт! — кричал он из соседней палатки. — Похоже, нам повезло, ребята. Будьте готовы повеселиться к половине двенадцатого!»
Когда мы попили чаю и приготовили снаряжение для восхождения, воцарилось молчание. Каждый из нас много выстрадал ради этого момента. Так же как и Дуг, я почти не ел и совсем не спал с тех пор, как покинул второй лагерь, это было два дня назад. Каждый раз, когда я кашлял, истерзанные хрящи моей грудной клетки так болели, что мне казалось, будто кто-то вонзает нож мне под ребра, и у меня выступали слезы из глаз. Но я знал, что если хочу одолеть вершину, то у меня нет иного выбора, кроме как игнорировать свою слабость и подниматься в гору.
За двадцать пять минут до полуночи я застегнул свою кислородную маску, включил налобный фонарь и вышел в темноту. Нас было пятнадцать человек в группе Холла: три проводника, полный комплект из восьми клиентов и шерпы Энг Дордж, Лхакпа Чхири, Нгаванг Норбу и Ками. Холл приказал двум другим шерпам (Арите и Чулдуму) оставаться в палатках в качестве группы поддержки и быть наготове в случае неприятностей.
Команда «Горного безумия» состояла из проводников — Фишера, Бейдлмана и Букреева, шести шерпов и клиентов — Шарлотты Фокс, Тима Мэдсена, Клева Шенинга, Сэнди Питтман, Лин Гаммельгард и Мартина Адамса. Они ушли с Южной седловины через полчаса после нас[47].
Лопсанг намеревался отправить только пятерых шерпов из команды Фишера для сопровождения клиентов на вершину, а двоих оставить в группе поддержки на седловине, но, как он рассказывает, «Скотт открыл свое сердце и сказал моим шерпам: „Можете все идти на вершину“»[48]. В конце концов Лопсанг без ведома Фишера приказал одному из шерпов, своему двоюродному брату, «большому» Пембе, оставаться в лагере. Лопсанг признавался: «Пемба разозлился на меня, но я сказал ему, что он должен остаться, иначе потом я не возьму его на работу. Поэтому он остался в четвертом лагере».
Сразу за командой Фишера стартовал Макалу-Го с двумя шерпами, бессовестно проигнорировав свое обещание, что тайваньцы не будут совершать восхождение на вершину в один день с нами. Южноафриканцы также намеревались идти на вершину, но изнурительный подъем из третьего лагеря к седловине отнял у них так много сил, что они даже не показались из своих палаток. В общей сложности, тридцать три альпиниста отправились на вершину той ночью. Несмотря на то, что мы ушли с седловины как три отдельные экспедиции, наши судьбы уже переплелись, и с каждым метром продвижения вверх они сплетались все туже и туже.
Ночь была холодной и призрачно прекрасной, что прибавляло нам сил во время подъема. Морозное небо было усеяно таким количеством звезд, какое мне не приходилось видеть никогда. Круглая луна поднялась над уступом 8486-метровой горы Макалу и осветила склон под моими ногами призрачным светом, сделав ненужным фонарь. Далеко на юго-востоке, вдоль индийско-непальской границы, колоссальные грозовые облака дрейфовали над малярийными болотами тераев[49], озаряя небеса сюрреалистическими сполохами оранжевых и голубых молний.
Через три часа после нашего выхода с седловины Фрэнк решил, что он чувствует себя как-то не так в этот день. Отступив в сторону из очереди, он повернул обратно и спустился к палаткам. Его четвертая попытка подняться на Эверест была закончена.
Вскоре после этого Дуг тоже отступил в сторону. Лу вспоминает: «Он был немного впереди меня в тот момент. Совершенно неожиданно шагнул в сторону и остался там стоять. Когда я поравнялся с ним, он сказал мне, что замерз, плохо себя чувствует и пойдет вниз». Потом Роб, который подгонял последних, добрался до Дуга, и последовал короткий разговор. Никто не слышал этого диалога, поэтому нет возможности узнать, что было сказано, но в результате Дуг снова занял место в череде альпинистов и продолжил восхождение.
За день до того, как мы ушли из базового лагеря, Роб усадил нашу команду в палатке-столовой и прочитал лекцию о том, насколько важно будет подчиняться его приказам в день восхождения на вершину. «Я не потерплю там никаких разногласий, — предостерегал он, уставившись прямо на меня. — Мое слово будет абсолютным законом, не подлежащим обжалованию. Если вам не понравится какое-то конкретное решение, принятое мною, я буду счастлив обсудить его с вами потом, но не во время нашего пребывания на горе».
Наиболее очевидной причиной возможного конфликта была вероятность того, что Роб может принять решение о нашем возвращении обратно перед самой вершиной. Но был и другой повод для его особого беспокойства. На последней стадии акклиматизационного периода он отпустил поводья, позволяя каждому из нас подниматься в собственном темпе, например, иногда Холл разрешал мне опережать на два часа основную группу. Однако теперь он подчеркивал, что хочет, чтобы в первой половине дня во время восхождения все поднимались в тесной близости. «До тех пор пока все мы не достигнем верхушки Юго-восточного гребня, — объявил он, имея в виду особый выступ на высоте 8413 метров, известный как Балкон, — все должны находиться не больше чем в сотне метров друг от друга. Это очень важно. Мы будем подниматься в темноте, и я хочу, чтобы проводники имели возможность держаться на небольшом расстоянии от вас».
Таким образом, те из нас, кто поднимался в предрассветные часы 10 мая впереди всех, вынуждены были неоднократно останавливаться и ожидать на трескучем морозе, пока самые медлительные клиенты догонят остальных. Один раз Майк Грум, сирдар Энг Дордж и я, дожидаясь, пока подойдут остальные, просидели на покрытом снегом выступе более сорока пяти минут, дрожа и растирая руки и ноги, чтобы не обморозиться. Но мучительнее холода было сознание зря потерянного времени.
В 3:45 утра Майк объявил, что мы ушли слишком далеко вперед, и необходимо остановиться и подождать. Прислонившись всем телом к сланцевой породе, чтобы укрыться от морозного ветра, дувшего с запада, я пристально смотрел вниз вдоль стремительного склона и пытался различить в лунном свете альпинистов, медленно и с трудом двигавшихся в нашем направлении. Когда они подошли ближе, я смог увидеть, что некоторые члены группы Фишера догнали нашу группу. Теперь команды Холла, «Горного безумия», и тайваньская группа смешались в одну длинную, растянувшуюся по склону цепочку. Потом кое-что странное привлекло мое внимание.