– Четыре.
– Ну-ну. Посмотрим, как твои шесть футов с четырьмя дюймами будут крутиться на Колесе в середине июля, в шкуре, распевая «С днем рожденья» перед каким-нибудь избалованным засранцем с сахарной ватой в одной руке и тающим мороженым в другой.
– В шкуре?
Но он уже направлялся к ящику с инструментами и не потрудился ответить. Может, не услышал меня, потому что его радиоприемник ревел «Крокодиловый рок». А может, хотел, чтобы все, что меня ожидало в стае Счастливых псов «Страны радости», стало сюрпризом.
* * *У меня оставался час до новой встречи с Фредом Дином, поэтому я прогулочным шагом направился по Собачьему проспекту к автобуфету, который, похоже, приносил неплохую прибыль. В «Стране радости» не все, но многое так или иначе вращалось вокруг собачьей тематики. Вот и эта забегаловка носила гордое имя «Щенячий восторг». В экспедиции охотника за работой мне приходилось считать каждый цент, но я подумал, что могу потратить пару баксов на чили-дог и бумажный стаканчик с картофелем фри.
Когда я добрался до павильона, в котором желающим могли предсказать будущее, путь мне преградила Мадам Фортуна. Тут я немного грешу против истины, потому что Мадам Фортуной она становилась второго июня, а после Дня труда выходила из образа. В эти четырнадцать недель она носила длинные юбки, многослойные шифоновые блузки, шали, расшитые каббалистическими символами. Ее уши украшали золотые кольца, такие тяжелые, что оттягивали мочки, и говорила она с сильным цыганским акцентом, отчего напоминала персонажа из старых фильмов ужасов, в которых замки затянуты туманом и часто слышится вой волков.
В оставшуюся часть года Мадам Фортуна превращалась во вдову из Бруклина, которая коллекционировала статуэтки Гуммель[3] и любила кино (особенно слезливые фильмы о какой-нибудь цыпочке, которая заболевает раком, а потом красиво умирает). В этот день, в черном брючном костюме и туфлях на низком каблуке, она выглядела весьма элегантно. Розовый шарф на шее служил контрастным цветовым пятном. В образе Фортуны ее лицо обрамляли седые космы, но это был парик, который до начала сезона хранился под стеклянным колпаком в маленьком доме в Хэвенс-Бэй. Свои волосы она стригла коротко и красила в черный цвет. Бруклинская поклонница «Истории любви» и Фортуна-Провидица сходились только в одном: обе полагали себя обладательницами шестого чувства.
– Над тобой витает тень, молодой человек, – объявила она.
Я посмотрел вниз и увидел, что дама абсолютно права. Я стоял в тени «Каролинского колеса». Она тоже.
– Не эта, глупыш. Тень нависла над твоим будущим. Тебя ждет голод.
Голод я уже испытывал, но полагал, что смогу утолить его в «Щенячьем восторге», и достаточно скоро.
– Это очень интересно, миссис… э…
– Розалинда Голд. – Она протянула руку. – Но ты можешь звать меня Роззи. Все так делают. Однако во время сезона… – Она вошла в роль, то есть заговорила, как Бела Лугоши в женском обличье. – Фо фремя сесона я… Фортуна!
Я пожал ей руку. Будь она в рабочем наряде, на ее запястье зазвякала бы дюжина золотых браслетов.
– Рад с вами познакомиться, – сказал я – и добавил: – А я… Дефин!
Она не улыбнулась.
– Ирландское имя?
– Точно.
– Ирландцы полны печали, но у многих есть дар. Я не знаю, есть ли он у тебя, но ты вскоре встретишь того, кто им обладает.
Если на то пошло, меня переполняло счастье… вместе с нарастающим желанием отправить в желудок «щенка», сдобренного соусом чили. Поездка, несомненно, удалась. Правда, я сказал себе, что радости, вероятно, поубавится, когда утомительный рабочий день придется заканчивать чисткой туалетов или оттиранием блевотины от сидений «Чашек-вертушек», но пока все было тип-топ.
– Вы репетируете номер?
Она вытянулась в полный рост, во все свои пять футов два дюйма.
– Это не номер, мой милый. – На этот раз акцент был еврейским. – Евреи – лучшие экстрасенсы в мире. Это непреложный факт. – Она вновь заговорила без акцента. – И работать в «Стране радости» намного лучше, чем гадать по ладони на Второй авеню. Так или иначе, ты мне нравишься. От тебя идут приятные флюиды.
– Совсем как в одной из моих любимых песен «Бич бойз».
– Но ты на пороге большой печали. – Роззи выдержала эффектную паузу. – И, возможно, опасности.
– Вы видите в моем будущем красивую женщину с темными волосами? – Спрашивал я, конечно, об Уэнди, красавице брюнетке.
– Нет, – ответила она – и следующей фразой сразила меня наповал: – Она – твое прошлое.
Вот так новость.
Я обошел Роззи, продвигаясь к «Щенячьему восторгу», стараясь не прикоснуться к ней. Шарлатанка, само собой, в этом я совершенно не сомневался, однако мне не хотелось даже случайно дотронуться до нее.
Однако Роззи не отставала ни на шаг.
– Твое будущее – маленькая девочка и маленький мальчик. У мальчика есть собака.
– Счастливый пес, готов спорить. И кличут его, вероятно, Хоуи.
Она словно не заметила эту шпильку.
– Девочка носит красную шапочку и не расстается с куклой. У одного из детей есть дар. У кого именно, не знаю. Это от меня сокрыто.
Эта часть ее предсказания донеслась ко мне из далекого далека. Я думал о другой фразе, произнесенной с бесстрастным бруклинским выговором: Она – твое прошлое.
Мадам Фортуна частенько ошибалась, это я потом выяснил, но, похоже, действительно обладала шестым чувством, и в тот день, когда я устраивался на работу в «Страну радости», чувство это сработало на сто процентов.
* * *Меня взяли. Мистеру Дину особенно приглянулся сертификат спасателя от Красного Креста, который я получил в Ассоциации молодых христиан в то лето, когда мне исполнилось шестнадцать. Я его еще прозвал Летом скуки. Но в последующие годы убедился, что скука – это совсем другое.
Я назвал мистеру Дину дату моего последнего экзамена и пообещал приехать двумя днями позже, готовый к инструктажу и вступлению в новую должность. Мы обменялись рукопожатием, и он поздравил меня с приходом в команду. На мгновение я подумал, что он подкрепит мой энтузиазм, предложив радостно погавкать на пару или что-то аналогичное, но он лишь пожелал мне счастливого пути и вместе со мной вышел из кабинета – невысокий мужчина с проницательными глазами и легкой походкой. Стоя на маленьком бетонном крыльце здания администрации, прислушиваясь к рокоту прибоя и вдыхая соленый влажный воздух, я вновь почувствовал, как поднимается настроение. Мне хотелось, чтобы лето началось как можно скорее.
– Ты теперь в индустрии развлечений, юный мистер Джонс, – сообщил мне мой новый босс. – Не в ярмарочном бизнесе, не совсем, ведь мы ведем дела иначе, но разница не так уж велика. Ты представляешь, что это означает – работать в индустрии развлечений?
– Нет, сэр, совершенно не представляю.
Его глаза оставались серьезными, но на губах появилась тень улыбки.
– Это означает, что лохи должны уходить, широко улыбаясь. Между прочим, если я когда-нибудь услышу, что ты называешь посетителей парка лохами, ты вылетишь на улицу так быстро, что не успеешь оглянуться. Я могу так говорить, потому что работаю в индустрии развлечений с тех пор, как начал бриться. Они лохи… деревенщины, вроде жителей оклахомской или арканзасской глубинки, которые с широко раскрытыми глазами бродили по тем ярмаркам, где я работал после Второй мировой. Нынешние посетители «Страны радости», может, и одеваются лучше, и ездят на «фордах» и «фольксвагенах», а не на пикапах «Фармолл» – но здесь они все равно превращаются в лохов с широко разинутыми ртами. А если не превращаются, значит, мы плохо выполняем свою работу. Только для тебя они глупые кролики. Когда они слышат слово «кролик», то думают о Кони-Айленде[4]. Но мы-то знаем. Они кролики, мистер Джонс, милые, упитанные, обожающие поразвлечься кролики, скачущие от аттракциона к аттракциону и от павильона к павильону, как от норы к норе.
Мистер Дин подмигнул мне и крепко сжал мое плечо.
– Кролики должны уходить счастливыми, или это место засохнет на корню. Я видел, как такое случается, и если процесс пошел, все заканчивается очень быстро. Это парк развлечений, юный мистер Джонс, и потому кроликов надо гладить по шерстке, а если дергать за уши, то очень-очень нежно. Другими словами, развлекать их.
– Хорошо, – ответил я… не очень-то понимая, как я смогу развлекать посетителей, полируя электромобили «Дьявольских фургонов» (так в «Стране радости» назвали «Автодром») или подметая Собачий проспект после закрытия парка.
– И даже не думай о том, чтобы подвести меня. Приезжай в оговоренный день и покажись за пять минут до оговоренного срока.
– Хорошо.
– Есть два важных правила шоу-бизнеса, малыш: всегда знать, где твой бумажник, и… проявлять себя.
* * *Миновав большую арку с надписью неоновыми буквами «СТРАНА РАДОСТИ» (пока выключенными), я вышел на практически пустую автостоянку и увидел Лейна Харди, привалившегося к одной из закрытых кассовых будок. Он курил сигарету, раньше торчавшую из-за уха.
– Больше не могу курить на территории, – пояснил он. – Новое правило. Мистер Истербрук говорит, что мы – первый парк в Америке, где запрещено курить. Первый – но не последний. Тебя взяли?
– Да.
– Поздравляю. Фредди прочел тебе лекцию о кроликах?
– В каком-то смысле.
– Предупредил, что их надо гладить по шерстке?
– Да.
– Иной раз он как заноза в заднице, но давно уже в этом бизнесе, видел все, причем не единожды, и он прав. Я думаю, у тебя получится. В тебе есть дух карни[5], малыш. – Он махнул рукой в сторону парка, аттракционы которого тянулись к безупречно синему небу: «Шаровая молния», «Неистовый трясун», «Бултых капитана Немо» с его плавными изгибами и поворотами и, естественно, «Каролинское колесо». – Как знать, может, именно здесь твое будущее.
– Возможно, – ответил я, хотя уже представлял, какое меня ждет будущее: романы и короткие рассказы из тех, что печатают в «Нью-Йоркере». И, понятное дело, женитьба на Уэнди Киган. Я уже все распланировал. Мы подождем, пока нам перевалит за тридцать, а потом родим пару детей. Когда тебе двадцать один, жизнь – дорожная карта. Где-то в двадцать пять у тебя зарождаются подозрения, что ты держишь ее вверх ногами, но полностью ты убеждаешься в этом только в сорок. А уж к шестидесяти, можете мне поверить, ты окончательно теряешь представление о том, где что находится.
– Роззи Голд вывалила на тебя ведро дерьма сивой Фортуны?
– Гм-м…
Лейн рассмеялся.
– И зачем я спрашиваю? Просто запомни, малыш: девяносто процентов того, что она говорит, – действительно конское дерьмо. Остальные десять… скажем так, иной раз ее слова сшибают с ног.
– А как насчет вас? – спросил я. – Ее откровения сшибли вас с ног?
Он улыбнулся:
– В тот день, когда Роззи прочтет написанное на моей ладони, я вновь отправлюсь вдогонку за торнадо, присоединившись к какому-нибудь бродячему парку аттракционов. Сын миссис Харди обходит стороной гадальные доски и хрустальные шары.
Вы видите в моем будущем красивую женщину с темными волосами? – спросил я.
Нет. Она – твое прошлое.
Теперь Лейн Харди пристально посмотрел на меня:
– Что случилось? Муху проглотил?
– Ничего, – ответил я.
– Да ладно, сынок. Она накормила тебя правдой или конским дерьмом? Попала в десятку или прокололась? Скажи своему папочке.
– Конечно, конским дерьмом. – Я взглянул на часы. – Надо успеть на пятичасовой автобус, чтобы в семь сесть на поезд до Бостона. Пожалуй, мне пора.
– Времени у тебя вагон. Где будешь жить летом?
– Еще не думал.
– Тогда по пути к автобусной станции тебе стоит заглянуть к миссис Шоплоу. Многие в Хэвенс-Бэй сдают комнаты летним работникам нашего парка, но лучше ее никого нет. Счастливые помощники селятся у нее уже многие годы. Найти ее очень легко: там, где Главная улица упирается в пляж. Большой деревянный дом, выкрашенный в серый цвет. Ты увидишь вывеску над крыльцом. Ни с чем ее не спутаешь, потому что она выложена из ракушек, и некоторые отвалились. «ПРИМОРСКИЙ ПАНСИОН МИССИС ШОПЛОУ». Скажи, что тебя прислал я.
– Конечно, скажу. Спасибо.
– Если снимешь там комнату, то сможешь добираться до парка по берегу, чтобы сэкономить деньги на бензин и потратить их на что-то более важное, скажем, поразвлечься в выходной день. Это здорово – начинать день с прогулки по берегу. Удачи, малыш. С нетерпением жду, когда мы начнем работать вместе. – Он протянул руку, я пожал ее и снова поблагодарил его.
Идея насчет прогулки мне понравилась, и я решил вернуться в город по берегу. При таком раскладе не придется ждать двадцать минут такси, которое я, по правде говоря, не мог себе позволить. И я уже добрался до деревянной лестницы, ведущей вниз, к пляжу, когда Лейн Харди позвал меня:
– Эй, Джонси! Хочешь знать то, о чем тебе никогда не скажет Роззи?
– Конечно, – ответил я.
– У нас есть замок с привидениями, который называется «Дом ужасов». Старушка Розита не подходит к нему ближе чем на пятьдесят ярдов. Она ненавидит внезапно выпрыгивающих страшил, и камеру пыток, и записанные голоса, но настоящая причина в другом: она боится, что там действительно живет призрак.
– Правда?
– Правда. И не она одна. Полдесятка работников утверждают, что видели ее.
– Вы серьезно? – Но это был всего лишь вопрос, который задаешь, когда тебя что-то поражает. Я же видел, что он меня не разыгрывает.
– Я бы рассказал тебе эту историю, но перекур окончен. Мне надо заменить несколько штанг на «Дьявольских фургонах», и около трех приедут инспекторы, чтобы проверить готовность «Шаровой молнии». Эти парни – что заноза в заднице. Спроси Шоплоу. Про «Страну радости» Эммелина Шоплоу знает больше меня. Она, можно сказать, знаток этого места. В сравнении с ней я дилетант.
– Это не шутка? Не лапша, которую вешают на уши всем новичкам?
– Я сейчас похож на шутника?
Шутником я бы его не назвал, но чувствовалось, что говорить об этом ему нравится. Он мне даже подмигнул.
– Разве настоящий парк развлечений может обойтись без призрака? Скорей всего и ты ее увидишь. Кто ее никогда не видит, так это лохи. А теперь поторопись, малыш. Застолби себе место где жить, прежде чем сесть на автобус, который увезет тебя в Уилмингтон. Потом будешь меня благодарить.
* * *Когда женщину зовут Эммелина Шоплоу, ты представляешь себе розовощекую пышногрудую хозяйку пансиона из романа Чарлза Диккенса, которая вечно суетится и постоянно твердит: «Спаси, Господи», – или что-то подобное. Она подает чай и ячменные лепешки, а добродушные эксцентрики на вторых ролях одобрительно смотрят на нее. Мы будем сидеть с ней рядышком у потрескивающего огня и жарить каштаны, и, быть может, она ущипнет меня за щеку.
Но в этом мире фантазии редко воплощаются в жизнь, и дверь мне открыла высокая женщина, разменявшая шестой десяток, с плоской грудью, бледная, как заиндевелое оконное стекло. В одной руке она держала старомодную круглую пепельницу-мешочек, в другой дымилась сигарета. Жидкие каштановые волосы крупными завитками падали на уши. Благодаря им она выглядела как стареющая принцесса из какой-нибудь сказки братьев Гримм. Я объяснил причину своего прихода.
– Собираетесь работать в «Стране радости»? Что ж, заходите. Рекомендательные письма есть?
– Насчет аренды квартиры – нет, я живу в общежитии. Но у меня есть письмо от моего босса с работы в столовой. Это студенческая столовая в Университете Нью-Хэмпшира, где я…
– Я поняла, о чем вы. Уже немолода, но еще не выжила из ума. – Она провела меня в заставленную разномастной мебелью гостиную, которая тянулась во всю длину дома. Мое внимание сразу же привлек большой настольный телевизор. Миссис Шоплоу кивнула на него. – Цветной. Мои квартиранты могут пользоваться им – и гостиной – до десяти вечера в будние дни и до полуночи в выходные. Иногда я присоединяюсь к молодежи, чтобы посмотреть фильм или бейсбол субботним вечером. Мы едим пиццу, или я делаю поп-корн. Это здорово.
Здорово, подумал я. И прозвучало это действительно здорово.
– Скажите мне, мистер Джонс, вы склонны к употреблению алкоголя и буйству? Я полагаю такое поведение асоциальным, хотя многие так не думают.
– Нет, мэм. – Пил я мало, буйствовал редко. Обычно банка-другая пива смаривали меня.
– Спрашивать, употребляете ли вы наркотики, бесполезно, потому что ответ в любом случае будет отрицательным, верно? Но, разумеется, всплывает это весьма быстро, а как только всплывает, я сразу прошу квартиранта подыскать новое жилье. Не допускается даже травка. Это понятно?
– Да.
Она всмотрелась в меня.
– Непохоже, чтобы вы курили травку.
– Я и не курю.
– У меня могут жить четыре квартиранта, но одно место сейчас занято. Мисс Экерли. Она библиотекарь. У всех квартирантов комнаты на одного, но они лучше, чем предлагают в мотеле. Вам, думаю, больше всего подойдет комната на втором этаже, с отдельной ванной, чего нет в комнатах на третьем этаже. Туда ведет наружная лестница, это удобно, если есть дама сердца. Ничего не имею против дамы сердца, потому что я сама дама, причем весьма сердечная. У вас есть дама сердца, мистер Джонс?
– Да, но этим летом она работает в Бостоне.
– Что ж, может, вы встретите кого-нибудь здесь. Сами знаете, как поется в песне: любовь – она повсюду.
Я только улыбнулся. Весной 1973 года мысль, что я могу полюбить кого-то, кроме Уэнди Киган, казалась совершенно немыслимой.
– Надо полагать, у вас есть автомобиль. Во дворе у меня только два парковочных места для четырех квартирантов, поэтому каждое лето они достаются тому, кто успеет первым. Вы пришли первым, и, думаю, вы мне подойдете. Если разочаруюсь, выставлю вас за дверь. Справедливо?
– Да, мэм.
– Хорошо, потому что это не обсуждается. Требования у меня самые обычные: аванс за первый и последний месяцы плюс залог на случай нанесения ущерба. – Она назвала вполне приемлемую сумму. Тем не менее после ее выплаты на моем счету в «Первом трастовом банке» Нью-Хэмпшира остались бы рожки да ножки.