История оставила нам много тяжелого, позади было крепостное право, разрыв между просвещенной аристократией и невежеством крестьянства, отсутствие бытового демократизма, безграмотность десятков миллионов, гражданская безответственность. Очевидно, куда легче негативный процесс — Германия наци это доказала. Мы шагали большими шагами. Ко времени нападения Германии мы начали ощущать первые результаты огромного труда, связанного с самопожертвованием и лишениями.
То «отсутствие свободы», которым нас попрекают зачастую враги свободы, связано с преодолением косности, с болезнью роста, с остатками темноты. Мы не отрицали и не отрицаем свободы, как это делают апологеты фашизма. Мы просто еще многого не добились, до многого не дошли. Возможные ошибки вытекают из обширности творческого замысла, из трудности материала. Но век Просвещения, Декларация прав человека и гражданина, хартия вольностей, девятнадцатый век Европы для нас не то, что нужно похоронить, но то, что нужно очистить от скверны, творчески продлить и осуществить.
Свободное начало живо в наших людях. Они смело критикуют недостатки нашей армии. Они хотят спасти все то подлинное, высокое, что имеется в природе нашего молодого государства.
Разрыв с тем миром, который понятен и близок каждому среднему шведу, скорее декларирован нашими врагами, чем существует в нашем сознании. Я укажу хотя бы на привязанность к семье, которая с особенной силой сказалась теперь, когда русские семьи рассечены войной, истекают кровью. Мать, жена, ребенок — эти слова одушевляют наших солдат.
Шведы помнят Гете, Бетховена. Но ведь не во имя Гете немцы захватили Европу, превратив ее в пустыню и в концлагерь! Шведам стоит задуматься над универсальностью, человечностью русской культуры. Толстой понятен на всех широтах. Чайковский и Мусоргский стали достоянием человечества. Наша современная культура — прямое продолжение русской дореволюционной культуры. Что ближе к культуре Запада — немецкие и финские орудия, которые уничтожают дворцы Ленинграда, или Седьмая симфония Шостаковича, написанная в этом осажденном городе?
Я утверждаю, что Россия теперь защищает от наци свою культуру, которая по генезису и по стремлениям является европейской культурой. Мы защищаем эту культуру от новых иконоборцев, от людей, которые во имя расовой теории и жизненного пространства ополчились на культуру. Мы защищаем от солдат Гитлера не только Толстого и Мусоргского, но Гете и Бетховена.
Конечно, национальное чувство с необычайной силой вспыхнуло в сердце каждого русского, когда он узнал, что русские для завоевателей «унтерменши». Пробуждение во всей остроте этого национального чувства не сузило, но расширило духовный мир каждого солдата. Он теперь твердо знает, что история началась не с ним. Комсомольцы восхищенно слушают рассказы о древних русских князьях, отстаивавших Русь от татар, и секретарь партийного комитета с восторгом смотрит на церковь пятнадцатого века, красу старого русского зодчества. Мы защищаем Россию, это теперь знают все. Против нас нет и не может быть русских. Попытка превратить завоевательную войну в «крестовый поход» закончилась фарсом. Теперь об этом говорят уже не бары, но только их глухие и неповоротливые лакеи — Квислинг, Дорио или господа из «Суоми социал-демократен».
Однако расцвет национального чувства не вызвал национальной ограниченности. Наше государство было построено на действительном братстве народов, и это — одно из главных достижений нашей революции. Вот почему Ленинград теперь защищают наравне с русскими и украинцами казахи, калмыки, татары, узбеки, якуты, грузины, армяне, все народы нашей страны. Война — это серьезная проверка. Немцы много веков хозяйничали в Праге. Но разве чехи пойдут брать Ленинград? А казахи (их звали до революции киргизами) теперь отстаивают Ленинград.
Мы с глубоким уважением относимся к культуре других стран. Если мы не понимаем той или иной стороны жизни того или иного государства, это происходит потому, что мы еще не научились все понимать, а не потому, что мы не хотим понимать чужое. Другое дело наши враги: они считают себя сверхлюдьми, а другие народы «неполноценными». Мы идем к другим народам с раскрытым сердцем и пытливым умом, наци идут к другим народам с пустыми чемоданами, виселицами и презрительной усмешкой.
Мы в этой войне защищаем прогресс. Мы отнюдь не считали, что уже достигли идеала. Мы были не музеем, но стройкой. Враг несет нам реакцию, застой, невежество. Мы были юношами, мы не успели созреть. Гитлеровцы хотят нас объявить детьми и поставить над нами нацистских опекунов. Что несет нацистская опека? Феодальный строй без феодальной культуры, отказ от движения вперед, суеверия, рабскую иерархию, невежество, объявленное последним завоеванием «сверхчеловека».
Мы, наконец, защищаем идею человека от тупой машины. Здесь нас должен понять каждый швед. Десять лет тому назад я писал после поездки по Швеции: «Приняв технику, Швеция восстала против ее обожествления. Слепота Далена, глаза маяков, которые сейчас спасают рыбацкую шхуну, не могут быть стерты: они меняют глаза рабочих… Шведы не предали ради комфорта идею человека, чрезмерность чувств, фантазию, природу, умение говорить «да» и «нет».
Нам отвратительны дары цивилизации, построенной на пренебрежении к живому человеку, к его сложности, к его отклонениям от принятой нормы. Против этого восстала природа России.
Таковы двигательные силы нашего сопротивления. Они позволяют нам переживать эти трудные дни. Германия с Европой в обозе навалилась на нас всеми своими танками, бомбардировщиками и вассальным мясом. На один Сталинград брошено тридцать дивизий, полторы тысячи самолетов. Того, что мы ждали весной и в начале лета, не случилось: второй фронт пока остается газетными словами. Мы сражаемся одни, но мы держимся, и мы должны удержаться. Нас не сломят ни потери, ни лишения. Когда защищаешь право на дыхание, на человеческий образ, смерть не страшна. В освобожденных под Ржевом деревнях я видел на женщинах деревяшки с номерами, бирки — такие вешают на коров. Их повесили на шею русских гитлеровцы: перенумеровали рабынь. Уж лучше висеть на виселице!.. Срывая с освобожденных эти бирки, мы сражаемся не только за себя, но и за другие народы, за Европу, за человечество. Это я должен был сказать нейтральным шведам. Сердце не государство, сердце не бывает нейтральным.
Бить и бить!
Вчера впервые, после недель летнего зноя, прошел над окрестностями Сталинграда небольшой дождь. Он как бы напомнил немцам о сроках. На дворе сентябрь. Среди немецких солдат имеются ветераны. Они знают, что такое зима. Гитлер торопится. Он кидает в бой новые дивизии. Он ищет развязки. Он беснуется, как прошлой осенью. Стал красным Терек от немецкой крови. Еще недавно цветущие окрестности Новороссийска превратились в немецкие кладбища. Окраины Сталинграда завалены немецкими трупами.
Немцы рвутся к Волге, как в ноябре они рвались к Москве. Советский Сталинград — это угроза их флангу. Советский Сталинград охраняет Грозный, Закавказье, Баку. Советский Сталинград — это русский часовой на берегу русской реки. На Сталинград немцы бросили огромные силы. Кажется, еще не было такой битвы. Военный корреспондент «Дейче рундшау» пишет: «Переутомленные беспрерывными боями, немецкие дивизии натолкнулись на противника, решившего сопротивляться во что бы то ни стало. Русская артиллерия, и прежде причинявшая нам немало хлопот, является основным препятствием… Русские доходят до того, что взрывают себя в дзотах. Можно представить себе, каково нашим сражаться с таким противником. Крепость Сталинград защищена не только мощными сооружениями, но и тем русско-азиатским фанатизмом, с которым мы уже не раз сталкивались. Наши серые лица покрыты грязью, а под ней морщины — следы летних боев. Немцы сражаются до предела человеческих возможностей…»
Сталинград — не крепость. Сталинград — город. Но каждый город, каждый дом становится крепостью, когда его защищают мужественные люди. Напрасно немецкий журналист говорит о «пределе человеческих возможностей». Немцы хотят взять Сталинград не храбростью, но числом. Они навалились на этот город всей массой — своей и вассальной. Это не люди, и нет у них «человеческих возможностей» — у них танки, самолеты, машины и рабы.
Когда русские сражаются, нет предела их возможностям. Они держатся, когда могут, и они держатся, когда человек больше не может выдержать. Что их удерживает на клочке земли, какая волшебная сила? Глупый немец говорит о «русско-азиатском фанатизме». На человеческом языке это называется по-другому: любовью к родине, она одна у москвичей и сибиряков.
Свыше двадцати танков шли на рубеж. Кучка гвардейцев ожидала врага. На берегу реки, среди мелкого кустарника прямо с ходу бойцы оборудовали оборону. Когда головной танк подошел на двести метров, раздался первый выстрел. Враг хотел во что бы то ни стало пройти. Гвардейцы перед боем, на берегу реки, когда только-только подымалось красное утреннее солнце, дали друг другу клятву: «Друзья, не пропустим». Бронебойщики били танки, другие — немецких автоматчиков. Среди гвардейцев были отец и сын: Григорий и Иван Завьяловы. Тяжело раненный Григорий Завьялов отдал свое ружье сыну и сказал: «Бей из моего! Отомсти за отца!» Атака была отбита. Одиннадцать танков были уничтожены. Бойцы, подымите ружья павших героев! Мстите за них! Отец говорит сыну: «За меня убей!» Родина говорит своим сыновьям, раненая наша родина: «Отомсти за меня! За меня убей!»
Свыше двадцати танков шли на рубеж. Кучка гвардейцев ожидала врага. На берегу реки, среди мелкого кустарника прямо с ходу бойцы оборудовали оборону. Когда головной танк подошел на двести метров, раздался первый выстрел. Враг хотел во что бы то ни стало пройти. Гвардейцы перед боем, на берегу реки, когда только-только подымалось красное утреннее солнце, дали друг другу клятву: «Друзья, не пропустим». Бронебойщики били танки, другие — немецких автоматчиков. Среди гвардейцев были отец и сын: Григорий и Иван Завьяловы. Тяжело раненный Григорий Завьялов отдал свое ружье сыну и сказал: «Бей из моего! Отомсти за отца!» Атака была отбита. Одиннадцать танков были уничтожены. Бойцы, подымите ружья павших героев! Мстите за них! Отец говорит сыну: «За меня убей!» Родина говорит своим сыновьям, раненая наша родина: «Отомсти за меня! За меня убей!»
10 сентября 1942 г.
15 сентября 1942 года (Письмо чилийскому поэту Пабло Неруде)
Дорогой Пабло Неруда!
Мы встретились в обреченной Испании. Мы расстались в обреченном Париже. Мы многое потеряли. Расставаясь, мы говорили о верности: мы сохранили веру. Я хочу теперь сказать Вам, что на русской земле идет грозная битва: за нас, за вас, за Париж, за Америку, за нашу любимицу Испанию, за гуманизм, за искусство, за жизнь. Я хочу Вам сказать, что мы сражаемся одни против страшной силы, что все народы и все люди должны услышать бурю над Волгой и вступить в бой.
Вы написали о страшном кровавом блюде Альмерии. Вы помните злосчастный день, когда немецкий корабль уничтожил мирный испанский город, убил рыбаков, женщин, детей. Тогда это было внове, мы негодовали. Теперь негодовать незачем. Теперь нужно одно: воевать. Альмерия для нас была трагедией. Для фашистов Альмерия была репетицией, примеркой, маневрами.
Я обращаюсь к Вам, Пабло Неруда, прекрасный поэт далекой Америки. Я обращаюсь к Вашим и к моим друзьям, к писателям Мексики и Чили, Аргентины и Бразилии, Уругвая и Кубы, Венесуэлы и Эквадора. Я обращаюсь к интеллигенции Латинской Америки. Я хочу сказать, что мы отстаиваем на Кавказе Анды, что мы боремся в России не только за нашу свободу — за свободу мира, что от исхода этих битв зависит ваша судьба.
Вы живы высокими традициями. Ваша культура не амальгама, но синтез. Для немецких расистов вы «помесь». Для нас вы носители большой, новой и самостоятельной цивилизации. Мы преклоняемся перед искусством древней Америки. Во всей Германии не сыщешь такого богатства, такого высокого искусства, как в одном из лесов Америки, где высятся реликвии инков или ацтеков. Вы взяли у бессмертной Испании самое прекрасное: ее культ человека, ее нежную суровость, ее скромную гордость, ее универсальность.
Вы отдалены от окровавленной Европы океаном. Волны могут грозить, они могут и убаюкивать. Вас убаюкивают волны океана. Вас убаюкивают волны радио. Вы можете проснуться слишком поздно. Слишком поздно проснулась Испания — 18 июля 1936 года. Слишком поздно проснулся Париж — 14 июня 1940 года. Колыбельные песни иногда страшнее сирен, которые теперь наполняют ночи Европы.
Одни вам говорят, что бой происходит за право России на советский строй, другие возражают, что бой идет за русскую землю, за русскую нефть. Может быть, некоторые из вас равнодушно просматривают телеграммы с чужими для вашего уха именами. У вас нет советского строя. У вас своя земля и своя нефть. Что вам эта война? Но бой идет не за наше право на советский строй. Вы знаете, Пабло Неруда, что во главе Франции стояли радикалы. Вы знаете, что Хираль и Асанья не были коммунистами. Вы знаете, что в Голландии была королева, а в Норвегии король. Бой идет не только за нашу нефть и нашу землю. Бой идет за нечто большее — за человека.
Немецкая цивилизация — это машина. Немцы хотят всех обкорнать на свой лад. Это автоматы, дикари, оснащенные великолепной техникой. Они возомнили себя избранной расой. Они хотят подчинить себе мир. Народы иных культур — латинской, славянской или англосаксонской — должны стать рабами немцев. Люди должны стать рабами машин. Немцы отрицают Возрождение, гуманизм, французских энциклопедистов, девятнадцатый век. Зачем им Леонардо да Винчи с его сложностью? У них конструктор Мессершмитт. Зачем им Сервантес, Кеведо, Гонгора, Мачадо, Дарио, Лорка? У них философия Розенберга, песни штурмовиков и много танков.
Недавно в селах близ Ржева, освобожденных от немцев, мы увидали на крестьянах деревянные бирки — такие бирки надевали прежде на скот. На бирках — название деревни и номер человека. Все русские в захваченных немцами областях обязаны носить такие бирки на шее. Фашисты хотят лишить человека даже имени: он становится номером. У них готовы бирки для всех. И для американцев. Вас не спасет океан. Вас может спасти одно: мужество. Проснитесь до тревоги, после тревоги вы уже не сможете проснуться!
Сейчас на полях России идут суровые бои. Тем временем многие еще дремлют. Вы помните, Пабло Неруда, Париж за несколько месяцев до его гибели? Французы тогда шутили: «drole de guerre». Теперь французам не до смеха. Вы умнее нас на океан. Но фашисты умеют переплывать через моря. Если их не уничтожат теперь, они бросятся на Запад. Англия станет еще одной примеркой; за Англией последует Америка.
Дорогой друг Пабло Неруда, Вы слышали запах коричневой смерти. Скажите Вашим друзьям, скажите Вашему народу, скажите всем народам Америки, что наступил двенадцатый час. Если Америка не пойдет походом на Германию, Германия пойдет походом на Америку.
Я пишу эти строки в раненой и опечаленной России. Горе посетило нашу землю. Молчат матери, потерявшие сыновей, молчат жены, потерявшие мужей, молчат развалины древних городов Киева, Новгорода, Пскова. Молчат вытоптанные нивы. Молчат музы. Молчат дети. Вы слышите это молчание? Слово принадлежит оружию. Если вы не будете воевать в Европе, война придет в Америку, в ваши города, к вашим детям. Я тороплю мужественных солдат. Я с жалостью отворачиваюсь от беспечных. Сейчас еще можно победить и жить. Может быть, завтра нам останется одно — и нам и вам: победив, умереть!
17 сентября 1942 года
На месте моих собратьев, английских и американских корреспондентов, находящихся в России, я передавал бы очень коротко: «Пора. Пора». Что можно к этому добавить? Посторонним наблюдателям можно было бы рассказать об эффектных атаках казаков, о городе, который вот уже месяц горит и не сгорает, о степных пейзажах, о смелых горцах, которые в ущельях караулят немецких пивоваров и колбасников. Обо всем этом когда-нибудь напишут тома. Сейчас об этом можно говорить только зрителям. Зрителей нет. Англия, Америка — это союзные армии. Им нужны не описания природы, а боевые донесения, что же им сказать, кроме одного: «Пора!»?
За последние пять дней немцы бросили на Сталинград новые части. Я не хочу говорить о том, откуда эти солдаты прибыли. В 1938 году, когда мы говорили: «Мюнхен — катастрофа. Гитлер хочет забрать Европу по частям», — нам отвечали: «Это пропаганда». Теперь, когда я сообщаю, что под Сталинградом оказались солдаты, еще недавно отдыхавшие в Трувиле или в Остенде, мне говорят: «Это пропаганда». Нет, это не «пропаганда», это попросту немецкие дивизии.
Сопротивление русских в сентябре стало исключительно ожесточенным. Сами немцы пишут о «фанатизме большевиков» в Сталинграде и на Кавказе. На северо-западной окраине Сталинграда немцы должны брать приступом каждый дом, каждую яму, каждую воронку. Контратаки русских к северу от Сталинграда продолжаются. Они подчеркивают шаткость положения немцев. Фон Бок это знает, он хочет выиграть во времени. Немецкие дивизии, переправившиеся на южный берег Терека, встретили отчаянное сопротивление. Немцев здесь сильно побили. Они пытались идти на Грозный. Они повернули на юг, к Орджоникидзе, но и здесь они встретили отпор.
Немецкие части, пытавшиеся наступать через горы на Северную Осетию, на Сухуми, Туапсе, отказались от своего плана. Все они убраны с гор и присоединены к немецким армиям, действующим в районах Моздока и Новороссийска. На побережье положение без перемен. Заняв Новороссийск, немцы не двинулись дальше. Русские находятся в пригородах города — в соседней Станичке.
На других фронтах русские сохраняют инициативу. Бои на юг от Ржева, происходившие в первой половине месяца, позволили русским улучшить позиции и нанести ущерб живой силе противника. Наступление на Синявино, юго-восточнее Шлиссельбурга, дало хорошие результаты. Взят опорный пункт врага Вороново.
Таково положение на различных фронтах. Оно диктует мое заявление: «Пора!» Немцы торопятся. Это не означает, что торопиться должны только немцы. Черчилль сказал в своей речи: «Сегодня 8 сентября…» Неужели наши союзники возлагают свои надежды на одно: на погоду? Напомним: в прошлом году немцы начали свое наступление на Москву 3 октября. Напомним: Кавказ не Сибирь, там климат близкий к Ривьере. Не будем надеяться на глупость противника. Немцы испытали, что такое русская зима, и на этот раз Гитлер стал готовиться к зимней кампании в мае.