Десятки тысяч немцев еще сопротивляются в Сталинграде. Гитлер обрек их на верную смерть. Гибель этих людей поучительна. Они умирают далеко от своей родины. Они пришли к Сталинграду как завоеватели, как грабители, как палачи. Они все уничтожали на своем пути. Им казалось, что они подошли к торжеству. Им казалось, что в их жадных руках богатства мира. Теперь они охотятся за кошками и мечтают о воронах. Но уже ничто не спасет ни окруженную армию, ни Гитлера. Слишком долго волки рыскали по нашей земле. Слишком много горя изведал ваш народ. Теперь началась облава.
17 января 1943 г.
28 января 1943 года
На юге наши части осуществляют сложные операции. Немцы попадают в клещи, в кольцо. История двадцати двух дивизий неприятеля, которые дошли до Волги, думая, что они дошли до победы, достаточно поучительна. За истреблением сталинградской группировки противника последовали окружение и уничтожение его частей на Дону и на Воронежском фронте. Теперь немцы спрашивают себя, как они выберутся с Кубани.
Иной характер носил прорыв блокады Ленинграда. Здесь нашим частям пришлось брать штурмом прекрасно укрепленные позиции. Перед ними была Нева, одна за другой линии вражеских укреплений, семикилометровое торфяное поле, минированное немцами. Задача была нелегкой. За пятьсот дней немцы успели укрепиться. Здесь стояли отборные немецкие части, и здесь немцы не могут свалить вину на своих вассалов. Что же помогло русским солдатам прорвать блокаду? Ярость.
Пятьсот дней немцы терзали Ленинград. Я говорил моим шведским читателям о том, чем является для каждого русского Ленинград. Большие города, как большие книги, каждый может расшифровать по-своему. Для одних Ленинград наиболее пластичный город России, они восторгаются его перспективами, изумительной гармонией неба, камня, воды, тумана, белыми ночами, набережными Невы, дворцами. Другие чтят в Ленинграде город революции, город потомственных рабочих. Для всех Ленинград связан с понятиями «Запада», культуры, мысли. Здесь находились академии, лучшие издательства, знаменитые ученые, поэты, композиторы. Все русские писатели, от Пушкина и Гоголя до Блока, вдохновлялись Ленинградом. Когда Россия узнала о той муке, которой подвержен любимый город, Россию охватила ярость.
С глубоким удовлетворением мы читали о том, что, сожрав румынских лошадей, солдаты Паулюса сожрали и собак, а теперь умирают голодной смертью. Их никто не звал в Сталинград. У них были в Германии свои города, свои семьи. Они пришли как завоеватели. Их гибель — только ничтожная доля расплаты за трагедию Ленинграда.
Нужно знать, что пережили жители этого города прошлой зимой, дабы понять те чувства, которые вели наших солдат на штурм. Многомиллионный город был подвергнут осаде. Каким мимолетным эпизодом кажется по сравнению с судьбой Ленинграда осада Парижа в 1871 году! Женщины видели, как умирают их голодные дети в нетопленых, неосвещенных домах. На салазках отвозили тела погибших. Не было сил, чтобы вырыть могилу. Не было сил, чтобы пойти за ведром воды. Город, привыкший к сложной жизни, был обречен на пещерное существование. Каждый переживший прошлую зиму в Ленинграде узнал всю меру человеческого страдания.
Однако Ленинград не сдавался. Люди не хотели принять жизнь из рук врага. Ослабевшие, они показали миру значение духовной силы. Я знаю архитектора, который в полумертвом городе составлял проекты больниц, клубов, театров. Я знаю поэтессу, хрупкую женщину, потерявшую крохотного внука, которая, замерзая, писала стихи о мужестве, воздухе и солнце. Работницы изготовляли снаряды. На переднем крае бойцы отбивали атаки. Ленинград выстоял.
Россия не оставила свою гордость. Летом по Ладоге из Ленинграда вывезли сотни тысяч женщин, стариков, детей. Подвезли продовольствие. Город приподнял голову. Когда Ладога покрылась льдом, по льду проложили колею, это было отдушиной. Но вот настал час, и под напором солдат распахнулась дверь.
Я повторяю: бойцов вела ярость. Ротный писарь Бархатов сказал в ту ночь: «Не могу. Временно прекращаю делопроизводство» — и с гранатами пошел бить немцев. «Слава тем, кто первым встретился с войсками Волховского фронта», — гласил приказ. Связист Молодцов подполз к вражескому доту и бросил несколько гранат. Немцы продолжали строчить из пулемета. У Молодцова гранат больше не было. Тогда он бросился к амбразуре и своим телом заткнул черную дыру. А бойцы уже бежали вперед.
Старший лейтенант Косарь, увидев бойцов Волховского фронта, закричал: «Здравствуй, Большая земля!» «Большой землей» называли материк жители островов Северного океана. Пятьсот дней «Большой землей» называли жители Ленинграда Тихвин, Вологду, Москву. И вот остров снова стал материком. Надо ли говорить о нашей радости?
Еще раз дело решил человек, его отвага, его самопожертвование. Конечно, немецкая армия — хорошая армия. Но вот пленный унтер-офицер Франц Тюльтенфельд. Он должен был защищать позиции на Неве. Что ему Нева? Он рассказывает, что у него в Пруссии 600 моргенов земли, семьдесят коров и даже четыре пленных француза. Зачем он пришел к нам? Зачем к нам пришли немцы? Зачем пятьсот дней они терзали Ленинград? Зачем они продолжают разрушать его чудесные здания бомбами и снарядами? Ярость растет в нас, требует выхода.
Бои под Ленинградом не затихают. Мы прорвали блокаду. Мы должны отбросить врага, избавить Ленинград от немецких снарядов. Нам некогда радоваться, мы должны воевать.
И все же, думая о Ленинграде, мы счастливо улыбаемся. Мы шлем друзьям телеграммы и письма. Мы знаем, что бывают победы большие по стратегическому значению. Но эта победа самая прекрасная, самая человечная.
Я писал, что Ленинград и Стокгольм чем-то схожи. Может быть, сочетанием камня и воды, может быть, суровой красотой, великодержавностью, целомудренной гордостью. Многие шведы поймут нашу радость.
Мы не завоевываем чужое. Мы защищаем нашу землю. Мы ищем не мести, а правосудия. Это простые, банальные и все же самые убедительные слова. Когда мы, отступая, говорили о справедливости, недоброжелатели принимали это за слабость. Мы говорим о справедливости и теперь, когда на Неве, на Двине, на Дону, на Осколе, на Кубани мы бьем и гоним противника.
Эпилог
В Сталинграде наши войска выкурили из норы последних фрицев. Коллекция военнопленных обогатилась еще несколькими генералами. После долгих месяцев боя впервые над Сталинградом воцарилась благословенная тишина. Давно Седан стал нарицательным именем: судьба армии Наполеона III, окруженной пруссаками, приводилась как пример бесславного поражения. Пусть немцы больше не говорят о Седане. Пусть теперь они повторяют: «Сталинград». Поражение 6-й немецкой армии назидательней Седана.
Они шли к Волге, самодовольные, опьяненные топотом своих шагов. Они свезли под Сталинград многообразную технику. Они кричали: «У нас множество танков! У нас шестиствольные минометы! У нас лучшие в мире бомбардировщики!» Главнокомандующий германской армией, ефрейтор, больной манией величия, 30 сентября развязно рявкнул: «Я говорю, что Сталинград будет в ближайшие дни взят моими солдатами». Он может сейчас поглядеть на Сталинград — его генералы один за другим сдаются в плен. Мощная техника Германии не помогла фрицам. Железо не воюет. Железом воюют. У наших солдат в груди священный огонь, и теперь мы считаем сотнями, тысячами захваченные трофеи: самолеты, танки, орудия, минометы. Берлин от горя не поумнел, а поглупел. Вот как берлинское радио золотит горькую пилюлю: «Наше военное руководство в Сталинграде, перед тем как сдаться русским, уничтожило все документы. Этим наши герои приготовили себе еще один камень для памятника». Хорош будет этот памятник битым фрицам! Может быть, на его цоколе они напишут: «Сдаваясь в плен, отважно сожгли приказы о реквизиции и наиболее пикантные дневники». Бумаги было легче уничтожить, чем орудия.
Чувствуя, что сожженные бумаги мало утешают немцев, берлинское радио сообщает: «В северной части Сталинграда наши войска сражаются еще более стойко». Это немцы говорили по радио 2 февраля. А в это время в северной части Сталинграда фрицы всех званий деловито спрашивали красноармейцев: «Битте, где здесь плен?»
Осенью Гитлер во что бы то ни стало хотел взять Сталинград. Он мечтал об этом напряженно, навязчиво: победа ему была нужна, как опора, как стена. Он уперся в стену, и стена рухнула. Он кричал на своих генералов: «Взять Сталинград!» Он швырял ордена. Он грозил непослушным. Он пригнал к Волге свои лучшие дивизии. Он потратил на Сталинград сотни и сотни тысяч немцев. Он не хотел признать себя побежденным. Сталинград стал для бесноватого ефрейтора вопросом престижа. Он завел свою отборную армию в капкан. Он кричал: «Вы триумфаторы». Пусть полюбуется теперь на своих «триумфаторов»: они жалки и ничтожны, эти пойманные в западню мелкие хищники, воры с крестами на груди. Боец глядит на пленных генералов и усмехается: «Довоевались!»
Немцы называют окружение «котлом». Что же, большой сталинградский котел откипел. Но немцам теперь приходится привыкать к окружениям: котлов и котелков довольно много, в каждом из них варятся фрицы. Мы теперь тоже кое к чему привыкли: мы привыкли бить немцев оптом, и это дело мы доведем до конца.
3 февраля 1943 г.
Тебя ждет победа
Двадцать месяцев проклятые немцы пировали на нашей земле. Теперь настал час ответа. Штыком мы пишем приговор. Пулей ставим точку. Снарядами чистим землю.
Подобно пурге растет и ширится наступление. За спиной бойца — крылья. Это крылья надежды.
Немцы думали править нашей страной. Они устроили в наших городах дома терпимости. Они пороли девушек. Они терзали стариков. Их сады — это виселицы. Их школы — это застенки. Сифилитичные колбасники, они заразили нашу землю. Они оскверняли нашу радость. Теперь настал час суда. В Берлине немцы гадают: где остановится Красная Армия? Мы можем их успокоить: Красная Армия не остановится, пока по нашей земле ползает хоть один карлушка.
Немцы долго считали себя «сверхчеловеками». Кончена комедия: сверхчеловеки подымают вверх сверхлапы. Сержант Соколов живо скрутил руки немецкому офицеру и двум фрицам. Скоро Россия скрутит лапы поганцам.
Напрасно немцы хотят тряхнуть стариной и лезут в контратаки. Мы знаем, как встретили братья Следневы расхрабрившихся фрицев: пулемет успокаивает немцев оптом. А пока есть время, наши снайперы бьют немцев и в розницу, красиво бьют — один русский и полтораста мертвых колбасников. С признательностью мы повторяем имена Копылова, Колганова, Челомбицкого, Соловьева.
Двадцать месяцев мы ждали этого часа. Мы учились воевать. Мы научились. У немца медный лоб. Но в сердце немца червь. Немец еще хочет устоять. Немец уже не может устоять перед натиском Красной Армии.
В древней легенде звезда вела людей к спасению. Нас ведет наша звезда. Она высоко в небе. И она на ушанке каждого бойца, эта звезда — упование мира, гордость России.
Друг, вглядись в ночную темноту — тебя ждет победа.
26 февраля 1943 г.
«Новый порядок» в Курске
Прошлой весной я прочел в одной немецкой газете следующее рассуждение: «В Калуге или в Калинине мы пробыли считанные недели, и русские не могли по-настоящему увидеть, что такое новый порядок…» В Курске немцы пробыли пятнадцать месяцев. Здесь мы можем изучить достижения «нового порядка».
Курск при немцах. На тротуарах много офицеров, солдат. Воровато оглядываясь, шмыгают мадьяры — идут на базар спекулировать. По мостовой плетутся изможденные женщины с салазками. Трамвай исчез: немцы сняли рельсы и отправили их в Германию.
Повсюду указательные таблицы на немецком языке:
«Солдатский дом 3».
«Убежище для военнослужащих».
«Казино».
На стенах плакаты. Вот изображен немец с ребенком на руках. Подпись: «Немецкий солдат — защитник детей». Женщина прошла и отвернулась: ее четырехлетнего мальчика искалечил пьяный фельдфебель.
Вот другой плакат: немецкий солдат показывает рукой на землю. Подпись поучительна: «Тебя ждет земля». Это — пропаганда перед весенним севом. Но куряне вздыхали: не ждет ли их могила?
На дверях некоторых домов значится: «Собственность германской армии. Русским вход воспрещен» — или: «Гражданскому населению вход в этот дом воспрещается под страхом наказания смертной казнью».
Дощечки с названиями улиц — сверху по-немецки, снизу по-русски. Комендант Курска генерал-майор Марселл заявил: «Восстановить дореволюционные названия. Никакой политики». Самая большая улица в Курске Ленинская. Прежде она называлась Московской. Генерал-майор поморщился: «Московская? Это тоже политика». Повесили новую дощечку: «Гауптштрассе — Главная улица».
Комендант города Щигры, Курской области, майор Паулинг назвал лучшую улицу города Немецкой.
Немцы заполнили Курск. Здесь стоит дивизия. Здесь базы второй германской армии. Здесь кутят штабные офицеры генерал-лейтенанта фон Зальмута. Комендант решил, что в казармах немцам «неуютно и опасно». Офицеров и солдат разместили по домам. В каждой квартире немцы.
А вот и немки. Откуда они взялись? Майор привез супругу из Гамбурга. Усмехаясь, он говорит: «Здесь спокойней…» (В начале февраля эта гретхен спешно отбыла: она предпочла английские бомбежки русскому наступлению.)
Даже мертвые немцы теснят русских. В городском парке Щигров зарыто четыре тысячи арийцев. Вместо аллей и скамеек бесконечные шеренги прусских крестов.
Ресторан для немцев. Кино для немцев. Театр для немцев. Магазин для немцев. Вокзал для немцев. Кладбище для немцев. Для русских? Ров в Щетинке — там зарывают расстрелянных.
* * *До прихода немцев в Курске было сто сорок тысяч жителей. При немцах осталось девяносто тысяч. Около двух тысяч немцы убили, девять тысяч отправили в Германию. Свыше десяти тысяч умерло от эпидемий.
Пятнадцать месяцев куряне жили пещерной жизнью. Зимой было запрещено ходить по улицам после пяти часов пополудни, летом — после семи часов. Люди сидели в темных домах. А под окнами горланили пьяные немцы.
В комнате, где живет заведующая хирургической больницей доктор Коровина, стены изрешечены пулями. Можно подумать, что здесь шел бой. Нет, это развлекались немецкие офицеры. Выпив несколько бутылок французского шампанского, они стали стрелять в комнату, где спала Коровина с дочкой. Обер-лейтенант острил: «Мы приглашаем фрау доктор распить с нами бутылочку…»
«Только для немцев» — эти слова стояли повсюду. Написать письмо в Щигры? Почта только для немцев. Послать телеграмму в Орел? Телеграф только для немцев. Съездить в Белгород? Нужно для этого угодить немцу в комендатуре: он выдает пропуска. Счастливец будет допущен в товарный вагон: пассажирские только для немцев.
Генерал-майор Марселл любил показывать свою эрудицию. Он ссылался на старого итальянского автора Казанову: «Русские любят кнут». Русская бомба закончила земные труды генерал-майора Марселла. Новый комендант, майор Флягг, когда к нему обращались с просьбой, неизменно отвечал: «Вы, кажется, забыли, что вы — русский?»
В учреждениях висели дощечки: «Пользоваться уборной русским запрещается». Очевидно, в этом сказалась мистика арийской расы…
* * *Курян немцы убивали за городом — в Щетинке. Раздевали, потом расстреливали, кидали в ров. Убивали коммунистов и жен командиров, студенток пединститута и пленных красноармейцев, евреев и колхозниц. Убийствами ведали три конкурировавших учреждения: комендатура, гестапо и полевая жандармерия.
Двадцать пять заложников были убиты перед зданием мединститута. Их тела лежали на мостовой: немцы запретили родным похоронить расстрелянных.
Щигры — маленький город, но и в Щиграх палачи поработали. Когда был взорван мост, немцы расстреляли пятьдесят заложников. Зверски убили братьев Русановых. Весной на центральной площади повесили шесть девушек. Когда обреченных вели на казнь, они кричали: «Женщины, стыдно быть немецкими подстилками! Наши скоро вернутся. Мужайтесь!» Немцы стояли с фотоаппаратами и гоготали.
В селе Никольском я встретил учительницу Провалову. Ее сына застрелил немец. Почему? Потому, что немцу захотелось выстрелить. В том же селе немцы убили колхозницу Воробьеву, мальчика Васю Паренева, старика Петра Фомина. Почему? Потому, что немцы наводили «новый порядок».
Немцы хотели изнасиловать Марусю Толмачеву. Девушка сопротивлялась. Ее подвесили к дереву, потом убили. Убили тринадцатилетнего Колю Толмачева, который вступился за сестру.
В Курске было четыреста евреев. Немцы их убили. Грудных детей ударяли головой о камень: экономили патроны. Среди убитых — крупные врачи, известные за пределами города, Гильман и Шендельс. Убивали младенцев и девяностолетних стариков. Уходя из города, немцы вспомнили, что в больнице для тифозных лежит девушка-студентка — еврейка. Палачи пришли в палату. Больная не могла встать, ослабев после болезни. Ее убили здесь же. В Курске остался только один еврей — инженер Киссельман. Он лежал в тифозной больнице. Его спасла русская сиделка — сказала немцам, что он умер.
В Фатеже вели на казнь еврейскую семью. Девочка кричала: «Убивают!» Убили сначала ее. Потом положили мать на тело дочери. Убили. Скинули в яму отца и закопали.
* * *Немцы говорили: «Новый порядок — это частная торговля и товары». В Курске открылись три комиссионных магазина. Что в них можно было купить? Веер, щипцы для сыра, вазу, люстру, мороженицу.
В ларьках торговали «кустарными изделиями» — корзинами, деревянными пуговицами, эрзац-мылом, которое не мылилось. Вот и вся «частная торговля». Пятнадцать месяцев немцы вывозили из Курска и Курской области награбленное добро — хлеб, сало, шерсть. Они не ввезли в Курск ни одной иголочки, ни одного перышка.