Канцлер Германии ушел в отставку после грандиозного скандала: его помощник по безопасности оказался советским разведчиком! После отказа сотрудничать со следствием его обменяли на группу германских разведчиков, задержанных в разные годы в различных странах Восточной Европы. О нем не сообщается ничего, кроме фамилии (в Указе Верховного Совета СССР о присвоении ему звания Героя Советского Союза): Путин В. В. Общественности неизвестны даже его имя и отчество.
В связи с очевидной неадекватностью ситуации с секретностью декан юридического факультета Ленинградского госуниверситета Д. А. Медведев – самый молодой действительный член Всесоюзного общества юристов – выступил на его ежегодном собрании с докладом «О необходимости нормализации режима секретности». Доклад получил практически всеобщую и весьма энергичную поддержку общества, обладающего (как и другие всесоюзные общественные объединения) правом законодательной инициативы, и Верховный Совет СССР на ближайшей сессии рассмотрит подготовленный на его основе законопроект.
* * *Разработчик комплексной математической модели новой советской системы управления, заместитель директора Института математики неопределенности АН СССР Петр Авен получил Нобелевскую премию.
Рижский горсовет отклонил предложение группы независимых депутатов о переименовании в честь Авена Домской площади и назвал в его честь рощу и ведущую к ней улицу в одном из новых районов города. Просьба лауреата воздержаться от «неуместных чествований» была единодушно отклонена.
* * *Вынесен первый с 2003 года смертный приговор за коррупцию в особо крупных размерах. Фамилия осужденного и его пост не сообщается, однако газета «ПрогрессорЪ» предполагает, что это арестованный в 2009 году прямо на рабочем месте председатель Московского горисполкома. Всего с 1990 года за коррупцию вынесено 54 смертных приговора, за неоднократные сознательные убийства – 297, за наркоторговлю в крупных масштабах – 24, за измену Родине – 6. Газета «ПрогрессорЪ» отмечает, что это вполне логично: «Каким же нужно быть идиотом, чтобы изменять такой Родине, как наша!»
* * *Так вряд ли могло быть на самом деле.
Но так еще будет.
Часть 2 Россия в глобальной политике
Глобальный кризис: «Путешествие будет опасным»
Кризисные явления, охватившие в мировом масштабе практически все сферы общественной жизни, сливаются в общую картину комплексной трансформации человечества, его перехода в качественно новое и еще не понятное нам состояние. Поскольку неизвестность пугает сильнее любой определенной угрозы, будущее обсуждается в основном как совокупность проблем, а не возможностей.
Это не значит, что будущее обязательно ужасно, это значит лишь, что таково свойство человеческой психики: из собственной головы не выпрыгнешь. Однако нам следует помнить, что будущее имеет и светлую сторону: просто мы ее, как обратную сторону Луны, пока не видим.
Главное: изменение отношений человека и природы
Смена модели отношений человека и природы, понимаемой в широком смысле слова – от «окружающей среды» до «мироздания», – происходит, если можно так выразиться, «с обеих сторон».
«Со стороны природы» модель меняется через закон сохранения рисков, по которому массовое снижение рисков элементов большой системы ведет к росту общесистемных рисков вплоть до ее разрушения.
Ярче всего этот закон выразил ипотечный кризис в США: пресловутые деривативы были инструментом в первую очередь не спекуляций, а снижения рисков инвестора. В результате риск покупателя первоклассной корпоративной облигации был на порядок ниже риска выпустившей ее корпорации. Массовая минимизация индивидуальных рисков привела к возгонке риска на общесистемный уровень и распаду системы.
Другое проявление этого закона – порча генофонда человечества из-за успехов медицины, обеспечивающей долгую и счастливую жизнь людям с ослабленной наследственностью. Из этой проблемы нет выхода: мы останемся людьми и будем спасать друг друга, но риск будет накапливаться на общесистемном уровне и неминуемо реализуется – стихийно и разрушительно.
Помимо накапливания общесистемных рисков, модель взаимодействия человека с природой меняется и самим человечеством. Те же самые технологии, которые обеспечили упрощение коммуникаций, обычно называемое глобализацией, сделали наиболее выгодным из общедоступных видов бизнеса, а значит, и наиболее распространенным видом деятельности, формирование человеческого сознания. В результате, если на протяжении всей своей истории человечество меняло окружающий мир, то теперь вектор развития разворачивается: человечество начинает заниматься изменением себя самого.
На поверхности эти фундаментальные изменения проявляются через стихийное повсеместное приспособление социальных отношений, соответствующих индустриальным технологиям, к идущим им на смену качественно новым постиндустриальным технологиям. На первом этапе это в основном информационные технологии, но затем их спецификой, вероятно, станет нацеленность на преобразование человека – как сознания, так и тела, а главное – на расширение психоэнергетических возможностей.
Увы, пока это изменение выглядит преимущественно как варваризация, возвращение средневекового общественного устройства, которому не мешают современные технологии.
Прощай, знание!
Более всего бросаются в глаза изменения в сфере образования. Во всем мире система, призванная воспитанием молодежи формировать нацию, вырождается в вульгарный инструмент социального контроля. Соответственно, и наука, являющаяся естественным продолжением системы образования, вырождается в набор все более сложных ритуалов и элементов культурной политики.
Конечно, это можно объяснить тривиальной борьбой элит за ограждение своих детей от необходимости вынужденного соперничества с талантливыми представителями социальных низов. Недобросовестной конкуренции никто не отменял, но, пока общества нуждались в профессионалах, понятный эгоизм элиты был обречен на общественное порицание и политическое поражение.
Что же переломило ситуацию?
То, что даже передовые общества начинают отсекать бедных от высшего образования (например, пресловутым Болонским процессом) и извращать его смысл, – признак ненужности для них технологического прогресса. Такая ненужность возможна лишь при резком ослаблении глобальной конкуренции.
И ослабление этой конкуренции налицо.
Важнейший результат качественного упрощения коммуникаций, ознаменовавшего собой начало глобализации, – формирование нового всемирно-исторического субъекта, глобального управляющего класса, названного Ж. Аттали «новыми кочевниками».
Упрощение коммуникаций сплачивает представителей крупных управляющих систем (как государственных, так и корпоративных) на основе общности личных интересов и образа жизни. В то же время освобождение топ-менеджеров корпораций от контроля собственников (означающее и уничтожение частной собственности) делает управленцев самостоятельными.
Глобальный класс управленцев противостоит разделенным обществам не только в качестве нерасчлененного «хозяина» сталинской эпохи (что тоже является приметой архаизации), но и в качестве всеобъемлющей структуры.
Этот господствующий класс не привязан ни к одной стране и не имеет внешних для себя обязательств. Попадая в его смысловое и силовое поле, государственные управляющие системы подчиняются и начинают служить ему, а не своим народам, превращаемым в «дойных коров».
Таким образом, конкуренция – больше, правда, напоминающая прямое владение, контроль и насилие – изменилась и ведется теперь между глобальным управляющим классом и территориально обособленными, существующими в прежней реальности обществами.
Привычная же конкуренция между странами резко ослабляется: наличие глобального класса делает ее борьбой между частями одного целого, так как руководящие группы стран, непосредственно ведущие эту конкуренцию, оказываются частями общего для них глобального класса.
Ослабляется конкуренция и потому, что фундаментом управляющего класса являются глобальные монополии. Именно их загнивание, проявляющееся как кризис перепроизводства продукции информационных технологий (с другой стороны, как нехватка спроса), – содержание современной глобальной экономической депрессии.
Глобальные монополии не имеют внешних рынков, откуда могла бы прийти останавливающая их загнивание конкуренция. Поэтому выход один: технологический рывок, при котором новые технологии резко ограничивают масштабы и глубину монополизации. Глобальные монополии противодействуют ему из инстинкта самосохранения (в первую очередь через превратившуюся в инструмент злоупотребления монопольным положением защиту интеллектуальной собственности).
Другим, объективным, фактором торможения технологического прогресса стало завершение «холодной войны».
Ведь ядро прогресса – открытие новых технологических принципов (а не их воплощение в имеющие коммерческую ценность технологии) – принципиально антирыночно! Инвестор не понимает смысла того, на что ученые просят у него деньги, но знает, что никакого результата может и не быть, а если он все же будет, никто не знает, каким он будет и когда будет достигнут. Заниматься этим можно лишь под страхом смерти, который и исчез с завершением «холодной войны». В результате в последние двадцать лет интенсивность открытия новых технологических принципов резко снизилась.
Но главную роль в снижении социальной значимости знания играет изменение характера человеческого развития.
Пока человек менял окружающий мир, он нуждался в максимально точном знании о нем. Хотя бы для того, чтобы вместо чужого монастыря не зайти «со своим уставом» в трансформаторную будку.
Когда же главным делом становится изменение своего сознания, сфера приоритетов сжимается – от науки, изучающей все сущее, до узкого круга практиков, изучающих методы воздействия на сознание.
То, что объектом изучения стал сам инструмент этого изучения – сознание человека, – порождает огромное количество обратных связей, резко снижающее познаваемость объекта. В результате работа с сознанием переориентируется с поиска истины на достижение конкретного результата, с изучения реальности на изучение возможностей манипулирования этим сознанием.
Научный подход становится ненужным, а с ним ненужной становятся наука и обеспечивающее ее образование в их классическом виде эпохи научно-технической революции.
Снижение познаваемости мира меняет и самоощущение общества, которое чувствует свою ничтожность перед мирозданием. Это также способствует архаизации.
Компьютер: путь в мистику
Функция компьютера – формализация логического мышления.
Знаменитая эпитафия гласит: «Господь создал людей, а полковник Кольт сделал их равными». При помощи Интернета компьютер, как когда-то револьвер системы «кольт», тоже уравнивает людей – теперь по доступу к недостоверной информации. Вскоре он уравняет их и по логическим способностям.
Это вытеснит человеческую активность в недоступную компьютеру сферу внелогического мышления – в первую очередь творческого. Уже наше поколение застанет конкуренцию на основе не логического, а творческого мышления и успеет принять в ней посильное участие.
Но большинство людей не умеют пользоваться своими творческими способностями, а управляющие системы не умеют обращаться с творцами и потому, скорее всего, будут подавлять их.
Поэтому активность большинства людей будет вытеснена в сферу внелогического, но не творческого мышления: в сферу мистики (из-за снижения познаваемости мира рост мистических настроений нагляден уже сегодня).
Потребность в лидере мистического типа налицо не только в истерзанной либеральными вивисекторами России – триумфальное избрание Обамы отражает ее и в передовом сегодня американском обществе. Такой лидер действует по наитию, ничего не объясняет, требует слепой веры и претендует на решение общественных проблем ни для кого (в том числе и для себя самого) не понятным, чудесным образом.
Распространение мистического типа сознания отбрасывает человека на уровень до эпохи Просвещения. Просвещение выделило индивидуальность из прежнего, слитно-роевого самовосприятия, а распространение мистического сознания возвращает личность в прежнее состояние, гораздо более близкое к животному.
Светлое будущее: людоедство?
В рамках индустриальных технологий каждый человек – потенциальный источник прибыли, и потому является ценностью. Осознание этого породило общество массового потребления, «благосостояния для всех» и средний класс.
Однако постиндустриальные технологии сверхпроизводительны, и использующее их общество для производства прежнего количества находящих спрос благ нуждается в качественно меньшем числе работников. Ему нужна элита, обеспечивающая управление, исследования и культурную среду, а также относительно немного людей, непосредственно занятых производством.
Остальные оказываются лишними, подобно большинству россиян в парадигме «экономики трубы». Производить им нечего: любой произведенный ими продукт будет лишним.
Соответственно, они не производят, но лишь потребляют, а точнее – претендуют на потребление. С точки зрения коммерческой эффективности это недопустимо, и объективная задача общества заключается в максимальном ограничении масштабов их потребления, которое по определению непроизводительно.
Разрыв между низкой производительностью и высоким потреблением максимален у среднего класса развитых стран.
Сохранение прежней, коммерческой парадигмы развития ставит перед человечеством людоедскую по сути задачу сокращения потребления – и мы видим обнищание среднего класса в США и даже в Евросоюзе.
Социальная утилизация среднего класса уничтожит демократию в ее современном понимании, ибо она лишится своей цели, опоры и оправдания. Экономика будет сброшена в жесточайшую депрессию, ибо именно средний класс генерирует основную часть спроса.
Чтобы избежать этого, государствам придется либо искусственно поддерживать спрос, что в рамках коммерческой парадигмы развития возможно лишь в течение ограниченного времени, либо сохранять производства без учета сжимающегося денежного спроса, что вообще несовместимо с указанной парадигмой.
Таким образом, сохранение производств – а значит, и благосостояния – потребует отказа от ориентации на прибыль как главную цель человечества. Если этот переход не будет осуществлен сознательно (что невозможно по идеологическим и управленческим причинам), он произойдет неосознанно, стихийно, через социальную катастрофу, связанную с социальной утилизацией среднего класса.
Это приведет к резкой дегуманизации как управляющих систем, так и обществ в целом.
Человек не хочет становиться на четвереньки
Развитие технологий (в виде технологий формирования сознания и современных компьютерных систем) ведет к архаизации лишь в рамках коммерческой парадигмы человеческого развития.
Единственный способ разрубить гордиев узел современных глобальных проблем – форсирование технологического прогресса, достичь которого можно лишь на пути отказа от корысти как основной движущей силы человечества.
Технологии как стимул и мотив не отрицают прежнего стимула – корысти и прибыли, но включают его в себя, как капитал, развиваясь, отнюдь не отрицал роль золота, но гармонично и непротиворечиво включил его в себя, – отобрав у него при этом не только исключительность, но и самостоятельность его общественной роли.
Мы видим, что деньги неуклонно теряют значение, уступая свою роль символа и инструмента достижения успеха технологиям. Они менее отчуждаемы, чем деньги, и потому основанное на них господство прочнее основанного на деньгах. С другой стороны, технологии все чаще используются на нерыночных условиях, закрепляющих господство их владельцев.
Стратегические решения, принимаемые самыми разными обществами, становятся некоммерческими.
Евросоюз принял программу развития альтернативных источников энергии к 2020 году, но почти все они дотируются государствами и потому нерыночны. Надежд на их рентабельность в 2020 году нет.
Нерыночен и совершаемый Китаем технологический рывок. Замена старых технологий новыми в китайской структуре цен часто коммерчески не оправдана, но угроза нехватки воды, почвы и энергии заставляет огромную страну идти на рыночные риски ради внерыночного выигрыша.
Наконец, страны Прибалтики и Восточной Европы, экономически всецело зависящие от России и объективно ориентированные на ее рынок, сознательно разорвали хозяйственные связи с нею ради формирования собственной идентичности.
Самоубийственное с рыночной точки зрения это решение направлено на достижение некоммерческой цели – формирования новых народов, пусть даже и ценой их социальной деградации.
Это не гуманизм, не совершенствование человека (а в случае Прибалтики – и его прямая архаизация), но это уже совершенно явный и открытый отход от коммерционализации, которая, становясь всеобщей и всеобъемлющей, становится тем самым и самоубийственной.
Вырываясь из оков рынка, человечество стремится к восстановлению технологического прогресса, надеясь на возвращение его гуманизирующей роли, надеясь, что технологии обеспечат «благосостояние для всех» и остановят сползание в варварство.
Упование на технологии против всесилия рынка, при всей наивности (как и любой надежды на лучшее будущее), представляется перспективным. Такое упование представляется, помимо прочего, еще и современной формой социалистической идеи, превращающейся из традиционной социал-демократической, свойственной индустриальной эпохе, в идею технологического социализма.