– Мало кто? – Надя и сама не знала, зачем задает эти уточняющие вопросы, точно зная, что ответ ее, возможно, ранит.
– Щас вспомню… Пару лет назад одна дамочка была. Взрослая, под сорок. Но ничего, красивая. И богатая. Было забавно наблюдать, как она пытается нашего Данилу подкупить. Подарила ему новый байк, представляешь? Правда, оформила на себя и, когда он дал ей от ворот поворот, отняла. Хотя зачем этой клуше спортбайк, ума не приложу. Они были вместе почти полгода. Это было так не похоже на него… Некоторые наши общие друзья даже думали, что поженятся. Но я-то сразу знала, что этого не будет.
– Потому что она была настолько старше?
– Да при чем тут возраст, – поморщилась Лера, – Данила мой умеет смотреть сквозь такие глупости… А потом еще одна была. Каюсь, я сама их познакомила. Одноклассница моя, Юлечка. Такой цветочек, что блевануть хочется. Носит накрахмаленные блузки и поет в церковном хоре. Увязалась однажды за мной. Притащила я ее к нашим, смеха ради. А Данила запал.
Взгляд Леры помутнел, улыбка погасла, лицо посерьезнело.
– Я потом у нее спрашиваю: а что твой Боженька обо всем этом думает? Разве уводить чужих мужиков – не грех? А она мне в ответ – Лерочка, я ходила в монастырь к святой Матронушке. Загадала встретить суженого, а тут и Данила. Так что это ты, мол, здесь лишняя, а наш брак небесами предсказан. Сволочь малодушная… Конечно, я не могла такое с рук спустить. Пару раз макнула ее мордой в грязь. Зря, наверное. Всю зиму они вместе были, а первого марта Данила пришел ко мне, с самого утра, пьяный. Принес бутылку рома, пачку пельменей и фильм про Петрова и Васечкина. Говорит, давай напьемся, и ни о чем не спрашивай. Я, конечно, сама все поняла. А Юлечка эта потом за мной хвостом ходила и под дверь мою самодельных кукол с булавками в глазах подкладывала. Тоже мне, верующая.
– А мне-то ты зачем такое рассказываешь?
– Сама не знаю, – почти дружелюбно улыбнулась Лера. – Наверное, потому, что я за прямоту. Не хочется, чтобы ты обольщалась впустую.
– Или просто хочется пометить территорию?
Лера помолчала, потом подалась вперед, и такая чернота была в ее глазах, что Надя даже отшатнулась.
– А ты злая… Только вот бесполезно все. Даю вам максимум месяц.
– А мы поженимся, – вдруг выпалил ее внутренний адвокат, которому Надя слова не давала. – Уже договорились обо всем. Пригласить тебя на свадьбу или ты напьешься и испортишь все? А потом будешь подбрасывать мне самодельных кукол?
В тот момент, глядя в побелевшее Лерино лицо, она думала – пусть даже вырвавшиеся слова будут фатальными для ее романа, но их стоило произнести, только чтобы отправить в нокаут эту вампиршу.
Надя подхватила стакан с водкой и быстро отошла, растворившись в клубной давке, как рафинад в стакане горячего чаю.
Забавно, но через полгода после того разговора они и правда поженились. Все важное в жизни Данилы происходило, как правило, спонтанно и словно по не зависящим от него самого обстоятельствам, не стал исключением и брак. Однажды ночью они возвращались откуда-то по Большому Каменному мосту, и навстречу им попались жених с невестой. Они были сильно пьяны и шли, поддерживая друг друга. У жениха были разбиты очки, а пышное платье невесты было измято и заляпано красным вином. Она была похожа на побитую дождем бабочку. Встретившись взглядом с Надей, невеста рассмеялась, а потом вдруг сорвала с волос украшенную жемчужинками фату и нацепила ее на Надю. Данила посмотрел, удивленно сказал: «А что, тебе очень идет», – и добавил: «А может быть, нам и правда стоит пожениться?.. Такого опыта у меня еще в жизни не было».
Надя согласилась, понимая, что все это в шутку. И на следующее утро они так же, запросто, шутя, отправились с паспортами в грибоедовский дворец.
В абортарий Марианна вступила как прима на сцену – в алом платье, с усталой полуулыбкой на перепудренном лице. Надя в растянутом спортивном костюме пряталась в ее тени. Впрочем, не было ничего удивительного или даже обидного во всепоглощающей силе Марианниного блеска. Она родилась солнцем, а у тех, кто встретился на ее пути, было два варианта – стать планетой ее орбитальной системы или и вовсе с ней не общаться. Большинство выбирали последнее, именно поэтому у Марианны не было подруг.
Это сама Марианна цинично назвала абортарием небольшую платную клинику на Цветном бульваре. Наверное, ей казалось, что проблему можно обесценить нарочито пренебрежительным отношением.
Надя принесла с собою бутылку минеральной воды, обезболивающие таблетки, запасные трусы и Библию, которую положила в самый последний момент, потому что на нее случайно упал взгляд, а в знаки судьбы она не то чтобы слепо верила, но на всякий случай брала их в расчет. Кстати, она так и не смогла вспомнить, откуда в доме взялась Библия, да еще потрепанная такая, явно не раз читанная. Сама она, воспитанная атеистами, смутно верила во что-то неопределенное. В энергетическое поле Земли, которое может наградить за хорошее и бумерангом вернуть плохое. В то, что Вернадский называл ноосферой, а читатели газеты «Оракул» – высшим разумом.
Данила был крещеным, но не воцерковленным. Да и какая там церковь, если у него на лопатке – оскалившийся череп, а шею украшает стальная цепочка с кулоном-змеем.
И вот Марианна плыла, как пятипалубный корабль, – в контексте, разумеется, стати, а не габаритов. Она держалась так уверенно. Администраторша – молоденькая шатенка в накрахмаленном белом халатике – встретила ее как родную. Надя же нервничала, не знала, как себя вести, теребила пуговицу и пряталась за спиной подруги.
– Марьяш, что же делать-то с тобою? – шутливо пожурила Марианну администратор. – Третий раз за год.
– Кофе сварить, например, – подсказала та с улыбкой кинозвезды. – Я подругу привела. Она впервые. Боится.
– А вот это зря, – подмигнула девушка. – Сейчас оформим вас, возьмем анализы, отдохнете, а в четыре доктор сможет вами заняться. Потом поспите пару часов. И все.
Для девчонки-администраторши это легкомысленное «и все» было просто привычной словесной конструкцией, у Нади же как будто все внутренности инеем покрылись.
Дернула Марианну за рукав – как строгую маму, у которой семилетняя Надя пытается выклянчить мороженое.
– А может, все-таки зря? – спросила она почему-то шепотом.
– Было бы зря, ты бы не согласилась прийти… Сурова, хватит уже играть романтическую героиню. Вляпалась, да. С другой стороны, ну с кем не бывает.
Администраторша подала кофе с печеньем и принесла журналы. Надю пригласили в кабинет. Врач оказалась полной женщиной с недобрым отечным лицом и тонкими губами, которые она зачем-то подводила малиновым карандашом.
– Возраст, – скомандовала она.
– Мой? – испугалась Надя.
– Не мой же.
– Тридцать четыре. Было.
Толстуха посмотрела на нее более внимательно.
– Первая беременность?
– Ну да. Подвел презерватив. – Надя пыталась говорить спокойно, но получалось как-то неестественно, будто бы даже с вызовом. Из-за этого она чувствовала себя дура-дурой. Неуместная вызывающая небрежность – двенадцатилетка рассказывает одноклассникам о первой выкуренной сигарете.
– И хотите прерывать? – нашла нужным уточнить врач.
– Я пока не готова иметь детей. – Сказав это, Надя почувствовала себя еще более жалко. Зачем она оправдывается перед этим роботом в халате? Если бы не рекомендация Марианны, она никогда не доверилась бы такому бестактному врачу.
– Ну хорошо. Сейчас я вас посмотрю в кресле, потом медсестра возьмет кровь, придется немного подождать. Но сначала вам надо оплатить все на ресепшн. Ася подсчитает.
Надя вывалилась из кабинета, расстроенная и красная. Марианна уткнулась в журнал и была поглощена поеданием карамели на палочке – эротико-гастрономический акт, рассчитанный на единственного мужчину, находившегося в поле зрения. Он пришел с беременной женой на УЗИ. Женщине явно нездоровилось – она была непричесанная, бледная и чуть ли не в домашних тапочках. А Марианна – сплошные ломаные линии в своей хаотичной идиллии, полные губы, недвусмысленно обнимающие леденец, острые локти, длинные ресницы, нервно подрагивающий носок серебристой туфли. Мужчина смотрел на нее как на «ламборджини – диабло», прекрасный и недоступный. Смотрел и смотрел, пока бледная жена не дернула его за рукав.
Надя получила счет, как в тумане отсчитала деньги. Купюры были заложены в Библию. Одобрительная улыбка администраторши будто намекала, что ничего особенного Надя не делает. Тривиальный поступок современной горожанки. Да, мы такие. Спим с мужчинами, иногда делаем аборты и не собираемся за это оправдываться.
Что произошло дальше, Надя толком и не поняла. Это было как во сне. Вот она стоит у кассы, рассеянно прячет сдачу в карман. А в следующую секунду – уже бежит по улице, прижимая сумку к груди.
Надя зачем-то бежала по Цветному бульвару. Как будто кто-то мог ее догнать и силой заставить сделать аборт – раз уж она заплатила. Но почему-то идти спокойно не могла – ноги сами взлетали над асфальтом.
Надя зачем-то бежала по Цветному бульвару. Как будто кто-то мог ее догнать и силой заставить сделать аборт – раз уж она заплатила. Но почему-то идти спокойно не могла – ноги сами взлетали над асфальтом.
Пробегая мимо цирка, она обратила внимание на молодую маму, которая вела по ступенькам сыновей-погодков. Если бы это был фильм, мелодрама, то дети непременно оказались бы светлокудрыми румяными вундеркиндами с особенным взглядом, всепрощающим и серьезным. Принявшая решение женщина получает знак судьбы и понимает, что поступила правильно. Хэппи-энд, титры под соул Уитни Хьюстон.
Но это был не фильм.
Поэтому и дети оказались отвратительными. Старшему было не больше пяти. Он ел мороженое, и густые сливочные капли текли по его отглаженным штанишкам. Выражение лица у него было какое-то телячье. Из кармана курточки выглядывал пластмассовый робот с, похоже, откушенной головой. Младшему же идти в цирк не хотелось, он и сам ежесекундно был главным клоуном собственного шоу. Он падал в пыль, упирался, канючил. Усталая мать пыталась говорить с ним по-взрослому:
– Сынок, но у нас ведь уже есть билет… Билет такой дорогой… А потом я куплю тебе самокат!
– Я хочу не самокат, а велосипед! – заверещало маленькое чудовище и, к Надиному ужасу, зубами вцепилось в щиколотку матери.
Впрочем, той, судя по всему, было не привыкать. Она спокойно оторвала сына от ноги и потянула его по ступенькам, как привыкший к своей участи бурлак.
Надя положила ладонь на живот и заплакала.
«Я не готова, – подумала она. – Не готова совсем. Что же я наделала».
Данила сидел в кресле, закинув ноги на подоконник, а из продранного носка торчал большой палец. В одной руке Данила держал пульт от телевизора, в другой – недоеденный батон докторской колбасы. Да, он так и ел колбасу – откусывая прямо от батона. На голове его почему-то был мотоциклетный шлем. Данила переключал программы – не мог определиться между автогонками и порноканалом. Визг шин сменяли влажные всхлипывания имитирующей оргазм актрисы.
«И вот отец моего ребенка», – подумала Надя.
Чтобы привлечь внимание, ей пришлось подойти и ударить кулаком его по голове – ну то есть по шлему. Данила не обиделся, наоборот – довольно заулыбался. Ему нравилось, когда Надя ведет себя, как он выражался, «по-свойски». Он притянул ее к себе, обнял пахнущими колбасой жирными руками.
– Кикимора моя пришла, бледная… Посмотрим порнушку? – Грязнопалая рука ленивой ящерицей проникла под ее футболку.
– Почему ты в шлеме?
– Да вот, хочу его купить. Приятель продает. Пытаюсь понять, удобно мне в нем или нет.
– И долго ты так сидишь?
– Неа, – он лучезарно улыбнулся. – Часа, может, максимум два… Слушай, а ты не принесла мармеладных долек? Я тебе эсэмэску писал.
– Не увидела, наверное… Данил, поговорить надо. Выключай телевизор.
– Ты что, он же сейчас кончит! – возмутился Данила.
На экране мулат с лицом умственно отсталого равнодушно ублажал силиконовую блондинку. Та изображала воссоединение с божественным, но то и дело косилась мутноватым глазом в камеру.
Надя отняла у мужа пульт и решительно выключила телевизор. И тогда он посмотрел на нее внимательно и заметил все: старый спортивный костюм, немытые волосы, сухие губы. Это было непривычно. Урожденная серая мышка, Надя гордилась своим умением держать лицо. Она никогда не считала себя красивой – на смену подростковым комплексам пришла ранняя трезвость. Оценивала себя объективно: ничего хорошего. Ее не научили себя любить. Впрочем, в этом «ничего хорошего» не было ни капли злости. Надя смотрела на свое зеркальное отражение и спокойно констатировала: черты лица – мелкие, волосы – серые, тяжеловата в кости. А потом так же спокойно лепила из этой серой фактуры другую женщину – если не привлекательную, то по крайней мере безупречно ухоженную. У нее была привычка вставать на полчаса раньше всех в доме. Эти полчаса – Надины. В эти полчаса – она себе и скульптор, и Галатея. Мыла волосы, смазывала их специальным блеском, тщательно пудрила лицо, завивала и подкрашивала ресницы. И так каждый божий день, много лет. Привести себя в порядок было для нее как почистить зубы. Это надо было сделать, даже если выходной и никто не видит, даже если похмелье, даже если грипп и температура сорок.
Данила к этому привык и воспринимал как должное. За четыре года брака он впервые увидел жену такой.
– Что-то случилось? – испугался он. И наконец снял шлем.
Надя решила не юлить. Не начинать издалека. Выпила залпом не пригодившуюся в больнице минеральную воду и сказала:
– Я не сделала аборт.
– Что? – заморгал по-девичьи длинными ресницами муж. – Какой аборт?
– Не доходит? Я беременна.
И пусть она держалась непринужденно и даже чуть насмешливо, но все равно следила за его реакцией с волнением. Эти удивленно округленные светлые глаза были как гонец с письмом о помиловании, когда твоя голова уже лежит на влажной смрадной плахе.
Данила как-то странно дернулся и опрокинул бутылку пива, стоявшую у его ног. Карамельная пена впиталась в светлый ковер, распространяя запах солода и сауны.
– Ты это… Не разыгрываешь меня?
– Считаешь, это самая лучшая тема для розыгрышей, да?
– Ты… Мы…
– Не планировали, знаю. С другой стороны, и не планировали от этого отказаться. Помнишь свадьбу?
Данила, конечно, помнил. Он кружил ее в доморощенном танго, Надя счастливо повизгивала, на новоявленном муже были простые джинсы и взятый напрокат фрак, и он был похож на рок-звезду. У Нади свадебного платья не было – посовещавшись, они решили, что пенные кружева – это мещанство. Красный вязаный сарафан, белый вязаный берет, туфли в стиле шестидесятых – лаковые, с перемычками, – цыганские цветные браслеты. Она была похожа на уличную художницу (какими их воображают обыватели, а не на настоящую, разумеется – настоящим уличным художникам не до богемного выпендрежа, они одеваются практично и тепло), а не на невесту. Кто был похож на невесту – так это Надина мама, которая явилась в чем-то белом, шелковом и длинном, и это было, конечно, бестактностью, но Надя была так счастлива, что даже не обиделась. На свадьбе мама выпила шампанского, у нее сияли глаза, она танцевала с байкерами, годившимися ей в сыновья, если не во внуки, а те называли ее «Тома».
И вот Данила кружил Надю по комнате, кружил и вдруг шепнул ей в ухо:
– А у нас будут дети?
И она почему-то ответила:
– Не знаю. Наверное, нет. Я не знаю, что делать с детьми. Потому что мама всю жизнь не знала, что делать со мною. И в итоге ничего не делала. Я так не хочу.
А он рассмеялся и сказал, что она – находка.
– В мою жизнь дети не вписываются. У меня каждый день как последний. Но все же может измениться, да?
– Конечно, – согласилась счастливая Надя. – Оставим вопрос открытым?
И они оставили вопрос открытым, а сами растворились в жасминовой июньской ночи, так, будто это была последняя ночь в их жизни. А она бы подошла на роль последней – такая пряная, немного душная, с бархатным небом, теплым асфальтом, шампанским и джазом.
И вот теперь та ночь далеко, и даже воспоминания о ней потускнели, а свадебный альбом Данила однажды повез показывать каким-то друзьям, да там и потерял. Бледная беременная Надя стояла перед ним и ждала ответ. Словно предлагала ему себя новую, вместе с той жизнью, которая обычно сопровождает появление малыша. С жизнью, от которой взрослый ребенок Данила так долго бегал – как выяснилось, по кругу.
– Что ж. – Он как-то неуверенно притянул ее к себе. – Попробуем?
И Надя кивнула, хотя слово «пробовать» наименее всего подходило к разрастающимся под ее кожей клеточкам, которые уже через несколько недель оформятся в силуэт крошечного человеческого существа.
Вечером позвонила Марианна.
– Ну ты даешь. Как маленькая. Не ожидала от тебя, Сурова. Хотя и всегда понимала, что ты не в себе.
– Прости, – буркнула Надя.
– Да мне-то что? Жизнь – твоя. Скажи спасибо, что я деньги твои вернула. Принесу тебе завтра.
– Здорово, – обрадовалась Надя. Она совсем забыла об оставленных в клинике деньгах. – Марианка, спасибо тебе. Ты… настоящая.
– Я-то – возможно. А вот что с тобой?
– Я… С Данилой поговорила.
– И что? Он уже пакует чемоданы?
– Представь себе, нет!
Прозвучало это как будто бы даже с гордостью, хотя Надя и понимала, что гордиться-то нечем. Лучшая подруга думала, что ее супруг сбежит, узнав о беременности. А он – не сбежал. Хороший повод для гордости – несбежавший муж.
– Обрадовался? – не поверила Марианна.
– Растерялся сначала. А потом… Вроде бы да. Он ведь тоже не мальчик. Скоро сорок.
– Не смеши меня. Ему всегда будет четырнадцать. В этом его трагедия. Даже когда он будет прикрывать лысину шиньоном, все равно ему будет четырнадцать. Только об этом никто не будет знать, кроме него и меня.