Возможно, когда-то этот мост был хорошим. Можно было даже предположить, что когда-то за него брали деньги. Но сейчас стоило приплатить, чтобы просто постоять рядом. Потому что даже стоять здесь было страшно, не то что идти через него. От моста осталась только железная перетяжка. Стальные тросы, некогда укрепленные на надежных столбах, провисли. С той стороны, на которой стояли ребята, мост был завален непонятно откуда здесь взявшейся огромной железной арматурой, за ней начинались редкие доски, и только ближе к другому берегу вся эта конструкция становилась похожа на что-то отдаленно напоминающее мост. По крайней мере, на дальнюю его часть смотреть было не так страшно, как на нагромождение железа с этого берега.
Одного взгляда на мост было достаточно, чтобы понять, что им просто необходимо идти в обход. Лишний час в дороге — не такая большая плата за безопасность. Слишком уж яростно бушевала под мостом вода, слишком недовольно грызла берег, словно только и ждала того, когда это недоразумение рук человеческих подарит ей жертву.
— Ну и где те самые алтайцы, что берут за этот мост деньги? — недовольно поинтересовалась Юля.
— Ушли на обед. — Ткаченко потрогал тросы, коснулся ногой ближайшей арматурины. — Проскочим бесплатно. Я первый, ты за мной.
Юле оставалось только хлопать ресницами, потому что слов от возмущения у нее не было. Он собирается идти?
— Ты не пройдешь. — На секунду Бочарниковой показалось, что у нее что-то со зрением. Может, это только она видит этот мост таким разваливающимся? Может, на самом деле это широкая надежная магистраль, по которой может проехать трактор? Она пару раз моргнула, но картинка осталась той же — скрипучие тросы, арматура, редкие доски.
— Наши в прошлом году тут ходили, — задумчиво произнес Петро. — Говорили, нормальный мост.
— Думаешь, он за год так изменился? После того, как здесь прошли ваши? — Юля все больше и больше убеждалась, что Ткаченко перегрелся. Здесь нельзя переправляться через реку!
— Чему тут меняться? — дернул плечами Петро. — Мост как мост.
Он вскарабкался на ближайшую баррикаду из железа, поднырнул под низковисящей балкой, держась за трос, прошел по бортику и ступил на первую доску. От ужаса у Юли подкосились колени, и она медленно сползла на землю.
Петро оглянулся; секунду нахмурившись, глядел на одинокую Юлькину фигуру на берегу.
— Наверное, надо было у тебя рюкзак взять! — крикнул он, пытаясь перекрыть шум воды.
Юля слабо махнула рукой. Зачем он стоит? На этом мосту нельзя стоять. Пускай переходит скорее!
Ткаченко и пошел. Пошел, легко касаясь ногами досок, прыгая через широкие трещины. Еще мгновение, и он стоял на другом берегу. Так далеко, что фигура его казалась Юле совсем маленькой.
На секунду замолчав, кузнечики вдруг с новой силой зашипели вокруг. Они словно подталкивали Юлю в спину, заставляли встать и идти вперед. Идти не хотелось. Ноги отяжелели, изнутри шел неприятный озноб, словно Юля замерзла. Замерзла и больше никогда не согреется.
— Иди! — приказал со своего далекого берега Ткаченко. С перепугу Бочарниковой показалось, что он крикнул ей: «Умри!» Умирать она не собиралась, тем более оставаться на этом берегу вечно, поэтому силой заставила себя подняться.
Петька смог, и у нее получится.
Арматура под руками оказалась шершавой и холодной. Как только Юля коснулась ее, вода внизу с новой силой налегла на берег, словно хотела выгрызть закрепленные в камне столбы.
«Конечно, упадет», — мелькнула у нее мысль, и Юля ярко представила, как летит вместе с мостом в неприветливую чуйскую воду. Она сделала шаг, тросы заскрипели, качнулось незакрепленное железо.
Пройти ей удалось ровно до середины. Пока лезла сквозь железные нагромождения, пока ступала на первые доски, все было еще ничего. Но как только ее взгляд упал на бурлящий поток, стоило ей один раз промахнуться, пытаясь ухватиться за трос, как силы изменили ей. Она застыла на железном бортике, прижалась к холодному тросу и закрыла глаза. Она все ждала, что вот-вот успокоится дыхание, вот-вот перестанет так сильно колотиться сердце, вот-вот перед глазами прекратят плясать зеленые искры. Но перед мысленным взором продолжала бежать веселая вода, отчего кружилась голова, к горлу подкатывала тошнота, трос выскальзывал из вспотевших пальцев.
Может, обратно? Но там была та же река, тот же трос, и ноги так же отказывались сделать хотя бы шаг.
Потом Юле показалось, что она падает, потому что мост задрожал.
«Ну, вот и все!» — успела подумать она, ожидая, что сейчас рухнет в воду. Но тут сзади ее подхватила сильная рука.
— Не торопись, — прошептал ей на ухо Петро. — Наступай туда, куда показываю.
— Я не могу, — сквозь сведенные зубы прошептала Юля.
— Можешь! — Ткаченко силой отодрал ее руку от троса, за плечи развернул в сторону противоположного берега. — Доску перед собой видишь? Шагай!
Легкий толчок в спину заставил ее качнуться, нога сделала шаг инстинктивно.
Петро встал рядом, просунул руку под рюкзак, крепко обнял за талию. Юле оставалось только схватить его за плечо и пойти вперед.
Доска, еще доска. Юля смотрела не на свои ноги, а на Петькины. Шнурок на левой кроссовке был развязан. Он болтался, и Юле все хотелось сказать, чтобы он его завязал, но Ткаченко раз за разом заставлял ее двигаться, не давая возможности говорить, останавливаться, бояться.
Шаг, еще, еще. Скрипит доска, свистит ветер в тросах, вспенивается выброшенная на камни вода. И вот под ногами уже ничего не качается, но они продолжают дрожать, и так не хочется, чтобы Петро разжимал объятия. Потому что с ним так надежно, так… правильно.
— Не отпускай, пожалуйста, — прошептала Юля, развернулась и со всей силой прижалась к опешившему Ткаченко.
— Тише, тише, — пробормотал Петро и осторожно погладил Юлю по голове.
8. Перевал
— Странная ты. — Ткаченко поднял мелкий камешек и бросил в мутно-стальную воду.
— Ничего не странная! — вспыхнула Юля, отлично понимая, что странная, да еще какая!
Долгую минуту она не могла оторваться от Петро, руки словно окаменели. Она прятала лицо у него на плече, чувствуя, что краснеет, но не в силах была прервать объятия. Но и Ткаченко хорош — если ему все это так не нравится, мог бы и оттолкнуть. Нечего изображать из себя статую. Но он держал ее, гладил по голове и еле слышно шептал: «Тише. Тише. Тише».
И вот теперь они сидели на берегу, Юля боялась смотреть в его сторону. Вода перед ней шумела и пенилась, словно возмущаясь упущенной возможности поживиться.
— Тебя не поймешь! — Еще один камешек взлетел в воздух.
— Олег Павлович говорил, что в воду ничего бросать нельзя, местные духи обидятся. — О чем она говорит? Какие духи? Надо признаться в любви, а не нести всякую чушь о священных алтайских реках.
— Камни бросать нельзя, а миски мыть можно? — усмехнулся Петро, поднял следующий камешек, покрутил его в руке, положил рядом с собой. — Тебя как будто заморозили в детстве.
— Что? — Нет, она не могла больше сидеть. Сидеть и спокойно все это слушать.
— Ты как партизан. По тебе ничего непонятно. Ты все время молчишь.
— О чем я должна говорить? — Юля прошла вверх. К основанию моста был прислонен лист картона, на нем черным углем было выведено: «Ушел в Акташ. Вася». — Пожалуйста. — Она повела рукой в сторону «записки». — Эсэмэска. Какой-то Вася ушел в Акташ.
Петро с силой метнул камень, и он упал у далекого противоположного берега.
— Ладно. — Ткаченко легко поднялся, прыгнул с ноги на ногу, прогоняя оцепенение. — Я первый скажу. Это же ты была в чате под именем «Снежинка»? Ты когда в клуб пришла, я почему-то сразу об этом догадался.
— Догадался? — Юля в замешательстве стала заправлять локон за ухо, а он все выпадал, заставляя ее еще больше нервничать.
— У тебя взгляд, как у Снегурочки, — холодный. Ты особенная, не такая, как все. Смотришь, словно оцениваешь. С тобой иногда заговорить страшно — скажешь что-то не то, и все, испепелишь взглядом.
— Тогда уже скорее заморожу, — усмехнулась Юля. Никогда она не думала, что ее молчание может вызывать такие эмоции. Это она боялась подойти, боялась заговорить первой. А выходит… Боялись… ее? — Ты поэтому взял дневник? — догадалась она.
Петро качнул головой.
— У Фединой есть подруженция. Машей зовут. А брат у нее Коля. — Ткаченко пнул картонку с сообщением о перемещении таинственного Васи. — Симпатичная девчонка. К нам в клуб ходила. Как-то мы сидели с парнями… — Петро отвернулся, посмотрел на реку, на медленно поднимающийся склон, на видную еще отсюда заимку, на зеленые горы. — Колька там был. Я так понимаю, это он передал своей сестре, что я считаю ее симпатичной. Она решила, что это признание в любви.
— Она тебя любила? — Юля удивилась, как легко произнесла последнее слово.
— Не знаю, — пожал плечами Петро. — Может, для нее это была любовь. Но только на следующий день все уже знали об этом. Она завела дневник в Интернете и стала каждый день вывешивать записи на всеобщее обозрение.
Ткаченко неприятно было вспоминать об этом. Он бы перекидал все камни Алтая в веселые воды реки Орой и Чуя, лишь бы рассказывать вообще было нечего, лишь бы той истории не произошло. Он пытался с Машей разговаривать, но она его не слышала, каждое его слово, каждый взгляд воспринимая как знак внимания. Эти безобразные рассказы с подробностями, которых не было, эти ее бесконечные восторги… Они мгновенно стали звездами. Вся школа несколько недель обсуждала только их отношения. Ткаченко оставалось только беситься, молча снося ухмылки и комментарии. Петро был готов каждому объяснить, что это вранье, что если он по всей школе ищет Машу, то не за тем, чтобы в очередной раз признаться в любви, а чтобы объяснить ее бестолковой кудрявой голове — то, что она делает, гадко и пошло. Но уже наутро он получал новый рассказ о том, как стоял перед Машей на коленях, как держал за руку, как обещал свернуть горы, а заодно шею противному физруку.
Его спасли летние каникулы. В последний день он даже на занятия не пришел, взял палатку, спальник, сел на электричку и вышел на первой же остановке, где был лес, где можно было спрятаться от людей. В поход его уговорил пойти Олег Павлович. В группе собралось слишком много девчонок, их необходимо было разбавить парнями. Федина появилась в последний момент. Если бы он знал об этом раньше, точно бы не пошел.
— Когда я увидел, что ты пишешь дневник, решил, что все повторится. Даже когда Катюха заболела, я решил, что все это нарочно подстроено, поэтому и не стал никому помогать. Они мне помогли? Нет! Вот пускай сами и несут свои вещи. Глупость это, конечно, но в тот момент я по-другому не мог.
Петро смотрел на Юлю. Странно, но он не отводил взгляда, не прятал глаза — ведь сейчас звучали признания, которых многие бы стыдились.
— Я писала для себя, — растерянно пробормотала Юля. И отвернулась. Все это было слишком неожиданно.
— В первый же день ты разговаривала с Фединой. — Петро со злостью утопил мысок кроссовки в землю, взлетела мелкая крошка, с шипением ушла в воду. — Я подумал, она тебе все рассказала. Хотел с тобой поговорить, но ты даже подойти к себе не давала, так странно на меня смотрела. Вот я и взял этот дурацкий дневник. Честное слово, я был уверен, что это очередной розыгрыш. Ведь Федина знает, что у меня на дневники аллергия! Ну а Мустафа потом закончил это дело. — Ткаченко помолчал, глядя себе под ноги. — Ты ему нравишься.
— А тебе? — Это было с ней впервые, слова произнеслись раньше, чем Юля успела что-то сообразить. Но на испуг времени тоже не было.
— Все, что было в дневнике, правда?
— В дневниках обычно пишут правду, — прошептала Юля.
— Не всегда.
Ткаченко с откровенным удовольствием рассматривал зардевшуюся Бочарникову. Ее такую неуместную в горах шляпу, чистенькие, несмотря на целый день перехода, брюки, выбившиеся из хвостика, но все равно какие-то аккуратненькие пряди волос, тонкое лицо. Носки еще эти…
— И откуда ты только взялась? — буркнул он, осторожно беря Юлю за руку.
— Из Интернета, — пробормотала она.
Увидеть Юля так ничего и не успела. Заметила только, как к ней приблизилась стремительная тень, а в следующую секунду задохнулась в крепких объятиях.
— Глупая, — прошептал Петро ей в макушку. Юля замотала головой, а получилось, как будто потерлась щекой о его плечо. — Ты, если что, лучше сразу говори. Я недогадливый.
— Чего уж теперь говорить? — От счастья хотелось плакать.
— Теперь самое время. — Он чуть отстранился, глядя Юле прямо в глаза.
— Ты мне нравишься… — Произнесенные слова заставили зажмуриться, но Юля с силой открыла глаза. Хватит бояться, ведь теперь все встало на свои места.
— Ты мне нравишься, — услышала она эхо своих слов. Петро улыбался.
— Очень, — робко добавила она, и Ткаченко расхохотался.
— Очень — это мало, — не согласился он, и Юля вдруг подумала, что впервые видит Петро таким веселым. До чего же ему идет улыбка! — «Очень» не подойдет. — Он попятился, развернулся к горам, раскинул руки и вдруг крикнул: — Я люблю Юлю Бочарникову!
Эхо шарахнулось в хрустальном горном воздухе, застряло в длинных кедровых иголках, искупалось в ледяной воде, повисло в колючках акации.
— Как громко, — взвизгнула Юля, испуганно приседая.
— Бояться нечего, идем! — Он взял ее за руку и потащил к реке. — Повтори.
— Я не смогу, — сжалась Юля, чувствуя, как привычно немеют ноги, как неприятные мурашки начинают бежать по рукам. Совсем как на мосту. И как на мосту Петро сильно сжал ее ладонь:
— Сможешь!
За плечи он развернул ее к горам. Юля глянула на зеленый ковер, на столбики кедров, вдохнула побольше воздуха.
— Я! Люблю! — Только сейчас она заметила, что темно, что от страха зажмурилась, а потому заставила себя снова посмотреть вокруг.
На нее глядели добрые глаза Главного Алтайского Духа. Шум он, конечно, не любил, но ради таких слов можно было потерпеть. И еще ей казалось, что любое ее желание сейчас будет исполнено. Неожиданно пришедший восторг прогнал страх.
— Я люблю Петю Ткаченко! — крикнула она, и короткое эхо метнулось от одного склона горы к другому. А вслед за этим откуда-то сверху покатились камни.
От дороги к ним шел человек. Он был в шортах и футболке, невысокий, кряжистый, шел мягкой походкой спортсмена-борца.
Это было неожиданно. Юля до того свыклась с мыслью, что в горах из людей только они, что в первую секунду решила — у нее начались галлюцинации.
Мужчина стремительно приближался.
— Ага! — воскликнул он издалека. — Вы тут никого не видели?
— Никого, — Петро встал перед Юлей, прикрыл ее своей спиной. — А вы заблудились?
— Не я! Парнишка у нас один отстал. Сказал, что догонит. Второй день ждем.
— Никого не было. Мы в Чибит идем.
— Здесь недалеко. — Мужчина оказался словоохотливым. — Подниметесь на эту горку, и внизу будет поселок.
Петро повлек Юлю за собой. Они уже прошли мимо мужчины, когда Бочарникова негромко предположила:
— А вашего друга не Васей зовут?
— Васька, — с готовностью повернулся к ней мужчина.
— Он вам записку около моста оставил, что в Акташ пошел.
— Да? — Мужчина с интересом посмотрел на Юлю, но Петро уже тянул ее вверх, и мужчине ничего не оставалось, как побежать к мосту.
— Почему ты ему не сказал, что нам нужна помощь? — удивилась Юля. Это же было так просто — взрослый человек, он наверняка мог бы что-нибудь подсказать.
— На месте разберемся, — заверил ее Петро, и, взявшись за руки, они пошли наверх.
На этой стороне реки деревьев не было, шла бесконечная выжженная степь. Широкая, укатанная машинами дорога пылила. С пригорка открывался красивый вид на долину. Под холмом бежала неожиданно узкая, но такая же мутно-белесая река Чибитка. Через село проходила дорога, но домики стояли не вдоль нее, а были хаотично разбросаны. Солнце быстро садилось, отчего все вокруг приобретало буровато-тревожные оттенки. Около поселка их встретила неожиданная лужа — большая, со стоптанными глиняными краями. После бесконечного солнечного дня она была здесь совершенно неуместной.
Залаяла собака.
Юля сначала не обратила на это внимания, но уже на середине поселка стала замечать, что не видит людей. Домики казались пустыми. И только одинокая корова около здания администрации говорила о том, что ее хозяева где-то есть, просто они отошли на время.
— Пусто как-то, — словно прочитал ее мысли Петро.
Он подергал закрытую дверь. Корова подняла голову на звук бряцающего замка, равнодушно шевельнула ушами, сонно прикрыла глаза. Ткаченко сошел с крыльца, заглянул в пыльное окно.
— И никогда никого не было, — добавил он. На полу комнаты за окном валялись бумага, битые кирпичи, но ни стульев, ни столов, ни всего того, что должно быть в присутственном месте, видно не было.
— Может, они урожай собирают?
— Пасленовых, — раздраженно кивнул Петро и пошел к магазину. Юля бежала следом. Почему-то ей казалось, что магазин тоже будет пуст. Корова разве только заглянет.
Но люди там были. Двое покупателей, бомжеватого вида мужички, и застывшая около прилавка продавщица. А за ее спиной продукты. Море продуктов.
На секунду Юля забыла, зачем пришла, желудок булькнул, напоминая, что сегодняшний обед нельзя было назвать обильным, а завтрак был незаметно пропущен. Неужели есть такие места, где можно не экономить на сыре и сухарях, где никто не вымеряет количество крупы ложками «по норме»? Несколько дней похода, и все это ей уже кажется фантастическим сном.