— Чего тут думать? Воротом его дергать надо. Сколько в нем весу-то?
Волков резко развернулся и посмотрел на Берестова, в обязанности которого входило обеспечивать безопасность переправы.
— Товарищ старший сержант, — напряжение в голосе говорило, что комроты уже дошел до последнего градуса раздражения, и сейчас кому-нибудь не поздоровится, — товарищ старший сержант, почему у вас посторонние по позиции слоняются?
— Ну здрасте, — удивился посторонний. — Что уж, до своего брода пройти не могу? Сорок три года, с самого рождения здесь прожил, а теперь чужой, что ли?
Взяв себя в руки, Волков принялся рассматривать вновь прибывшего. Был этот сорокатрехлетний, по его словам, дяденька, ростом, пожалуй, под два метра, в плечах широк, волосом рус, лицо имел круглое, красное и какое-то на редкость надежное, что ли. Правая рука мужика — огромная, как лопата, с толстым, крепким запястьем, а вместо левой — заткнутый за пояс пустой рукав. Окажись лейтенант Волков помоложе, он бы такому, наверное, не задумываясь, доверил и деньги, и жену, и детей. Но лейтенант Волков прожил на свете двадцать два года и повидал всякого, поэтому настороженно спросил:
— А вы сами, гражданин, кто будете?
— Сам я буду местный, Семен Иванович Проклов, колхозник, — невозмутимо ответил гражданин. — А что это вы ко мне, товарищ командир, обращаетесь, будто милиционер к пьяному? Или я вам уже не товарищ? Рылом не вышел?
— Мне ваше рыло, Семен Иванович, ничего не говорит, — сдерживаясь, ответил лейтенант. — Рыло у меня самого имеется. Говорите, зачем пришли.
— Да я мимо гулял, по своим делам, слышу — Шумят. Дай, думаю, посмотрю.
— Понятно. — Волков уже полностью овладел собой. — Ну как, посмотрели? Гуляйте дальше. Старшина, отправьте двух бойцов проводить товарища…
— Есть!
Медведев, не глядя, ткнул в двух красноармейцев:
— Ты и ты. Сопроводите до деревни и передайте остальным, чтобы сюда не шастали, без них хлопот хватает.
— А вы погодите провожать, — усмехнулся колхозник. — Может, я вам что дельное посоветую. Руками вы свой танк отсюда до зимы тянуть будете, он же, небось, пудов четыреста весит…
— Пятьсот, — поправил его Петров и повернулся к командиру пехотинцев: — Саша, давай его выслушаем. Хуже уж всяко не будет.
— Хорошо, — кивнул Волков. — Что вы там говорили про ворот?
Колхозник почесал подбородок, потом спокойно, словно столб, обошел лейтенанта Волкова и посмотрел на застрявший танк. Наконец он повернулся и, словно решив что-то для себя, кивнул:
— Вы тут не первые садитесь. В прошлом году через этот брод трактор гусеничный в Голутвино гнали, «Сталинец», так он тоже тут засел, ни туда ни сюда. Наши трактора, «Фордзоны», горе одно, еще и не доедут сюда с МТС. — Он покачал головой, видно, вспоминая, какие у них старые и маломощные трактора. — Не лошадьми же его было дергать? Так собрали ворот, им и вытащили.
Вон там его ставили, наверное, и скважина под него еще осталась, мы ее добротно сделали, даже со срубом, внутри, как тот колодец.
— Медведев, проверить, — скомандовал Волков.
— А что проверять, — сказал старшина. — Вон она, мы еще думали, на кой тут колодец у реки выкопали, да мелкий такой. А сам ворот где?
— Да недалеко тут должен быть, — степенно ответил Семен Иванович, — он тяжелый, зараза, из хороших обрубков сбивали. Так и оставили там, мало ли кто еще застрянет. Уж сколько просили мост нам сделать или паром провести, так нет… А река в последние годы, как в нее канавы с болот отвели, еще пошире стала, какой тут брод…
— Думаешь, получится? — повернулся комбат к Волкову.
— Зверев? Дайте сюда механика! — крикнул лейтенант.
Бывший студент механического факультета кубарем скатился с горки. Будучи посвящен в курс дела, пулеметчик некоторое время что-то бубнил про моменты сил, затем честно признался, что быстрее будет попробовать. Ворот нашелся в кустах в ста метрах от реки. Это было добротное, на века сделанное сооружение: сколоченный из брусьев барабан диаметром почти полтора метра, насаженный на ось — обрезок толстого соснового ствола. Сверху к барабану скобами были прибиты восемь бревен в руку толщиной. Такими устройствами, пожалуй, еще пушкари Ивана Грозного вытаскивали из грязи свои осадные пищали. Ворот весил почти полтонны, и для того чтобы притащить его к реке, понадобились усилия двадцати человек — отощавшие на сухарях бойцы еще и останавливались, чтобы перевести дух. Там же, рядом с воротом, нашлась заржавленная цепь, которую, похоже, использовали, чтобы выдернуть застрявший трактор. Наконец ось вставили в скважину — вкопанный в землю узкий, сорок на сорок сантиметров сруб, обложенный камнями и засыпанный землей. На вбитый в брус костыль надели цепь, другой конец закрепили за правую буксирную серьгу застрявшего танка, на вторую завели буксир с командирского Т–26. Осокин сосредоточенно осмотрел всю конструкцию, понимая, что от него потребуется все мастерство, чтобы тянуть мотором заодно с усилиями сорока человек
Перед решительным рывком Волков решил дать людям двадцатиминутный отдых. Небо затянуло тучами, задул холодный северный ветер. Вымокшие, продрогшие красноармейцы собрались у костра, что развели для раненых в самом начале переправы. Над костром на жердях были растянуты серые, в бурых пятнах полосы, другие такие же кипятились в котелке — Богушева пыталась приготовить с грехом пополам отстиранные Ольгой бинты и обрывки рубах для повторного использования. Укрытые шинелями раненые лежали тут же, Ирина Геннадьевна кормила с ложки Егорова бульоном из немецкого сушеного мяса. Бледный до синевы ефрейтор через силу глотал соленое варево, каждая ложка давалась ему с трудом, но врач была неумолима и продолжала вливать в него питательный раствор. От реки подошла Ольга с ворохом мокрых полос на плече, она слила кипяток из котелка с бинтами и поставила его остывать, а на это же место повесила немецкое ведро с водой и бухнула туда же свежепостиранные бинты. Вздохнув, она вытерла пот со лба и подумала, что последние несколько часов ее часто бросает в нехороший жар. Горло опять разодрал сухой кашель, что-то предостерегающе сказала Ирина Геннадьевна. Отмахнувшись, медсестра принялась отжимать слегка остывшие бинты и развешивать их над огнем. Внезапно свет закрыло, и она подняла туманящийся взгляд. Перед девушкой стоял здоровенный кряжистый мужик с широким красным лицом. Левой руки у мужика не было, а правую он, нагнувшись, бесцеремонно положил Ольге на лоб.
— Э-э-э, девка, да ты горишь вся… — Здоровяк выпрямился и осмотрел скорбный госпиталь под открытым небом, затем повернулся к Богушевой: — Вы вот что, берите их и несите ко мне в дом. Вон он, с краю, видите, крыша свежая, только в июне перекрыл… Давайте, ребята, — обратился он к бойцам, — тут недалеко, живо обернетесь. Чего им на ветру лежать, и без того…
Мужик не договорил, словно не хотел напоминать раненым, что они стоят одной ногой в могиле.
— Спасибо, обойдемся, — сквозь зубы ответила Богушева.
— Чего обойдетесь? — удивился однорукий. — Вон как затянуло, не ровен час, польет сейчас, хороши вы будете. И у фельдшерицы вашей лоб — картошку печь можно. Несите, говорю.
— Странный вы народ, — Ирина Геннадьевна посмотрела прямо в прищуренные синие глаза, — то курицы паршивой у вас не допросишься, то в дом зовете…
— А за наган нужно меньше хвататься, — проворчал мужик. — Привыкли, что чуть наганом потрясли, и все вам на блюдце вынесут… Беритесь, говорю, нечего думать, пока еще мы ваш танк из реки выдернем, так хоть перевязывать в доме будете. Да, меня Семеном зовут, Семеном Ивановичем Прокловым.
Он сказал это так, словно теперь, зная, с кем имеет дело, Богушева должна была проникнуться к нему абсолютным доверием. Старший военфельдшер неуверенно посмотрела на пять носилок, потом на серое от низких туч небо. Крестьянин был прав, вот-вот пойдет дождь, но она никак не могла преодолеть брезгливую неприязнь к людям, которые пожалели ее пациентам одного жалкого куренка, да еще обругали грязными словами. С другой стороны… Она вспомнила, как вне себя от бешенства пыталась открыть кобуру, как Ольга с неожиданной силой скрутила ей локти и оттащила назад, и почувствовала, что от стыда краснеют уши.
— Ирина Геннадьевна Богушева, старший военфельдшер. — Она встала и протянула Проклову руку: — Спасибо… Большое спасибо, Семен Иванович. Не хотелось бы вас стеснять, но раненым действительно лучше быть под крышей.
— Да не за что… — Проклов осторожно взял огромной, совершенно медвежьей лапой узкую ладонь женщины: — Что ж мы, не люди, что ли…
Богушева повернулась к сидящим у костра красноармейцам:
— Товарищи, я понимаю, что вы устали, что вам сейчас вытаскивать танк, но, понимаете…
— Да ладно, Ирина Геннадьевна, вот уж труд, ей — богу… — Медведев встал, натянул еще мокрую, липнущую к телу рубаху, затем гимнастерку, застегнул ремень: — Вставайте, орлики, нечего валяться, только яйца поморозите. Извиняюсь, Ирина Геннадьевна.
— Э-э-э, девка, да ты горишь вся… — Здоровяк выпрямился и осмотрел скорбный госпиталь под открытым небом, затем повернулся к Богушевой: — Вы вот что, берите их и несите ко мне в дом. Вон он, с краю, видите, крыша свежая, только в июне перекрыл… Давайте, ребята, — обратился он к бойцам, — тут недалеко, живо обернетесь. Чего им на ветру лежать, и без того…
Мужик не договорил, словно не хотел напоминать раненым, что они стоят одной ногой в могиле.
— Спасибо, обойдемся, — сквозь зубы ответила Богушева.
— Чего обойдетесь? — удивился однорукий. — Вон как затянуло, не ровен час, польет сейчас, хороши вы будете. И у фельдшерицы вашей лоб — картошку печь можно. Несите, говорю.
— Странный вы народ, — Ирина Геннадьевна посмотрела прямо в прищуренные синие глаза, — то курицы паршивой у вас не допросишься, то в дом зовете…
— А за наган нужно меньше хвататься, — проворчал мужик. — Привыкли, что чуть наганом потрясли, и все вам на блюдце вынесут… Беритесь, говорю, нечего думать, пока еще мы ваш танк из реки выдернем, так хоть перевязывать в доме будете. Да, меня Семеном зовут, Семеном Ивановичем Прокловым.
Он сказал это так, словно теперь, зная, с кем имеет дело, Богушева должна была проникнуться к нему абсолютным доверием. Старший военфельдшер неуверенно посмотрела на пять носилок, потом на серое от низких туч небо. Крестьянин был прав, вот-вот пойдет дождь, но она никак не могла преодолеть брезгливую неприязнь к людям, которые пожалели ее пациентам одного жалкого куренка, да еще обругали грязными словами. С другой стороны… Она вспомнила, как вне себя от бешенства пыталась открыть кобуру, как Ольга с неожиданной силой скрутила ей локти и оттащила назад, и почувствовала, что от стыда краснеют уши.
— Ирина Геннадьевна Богушева, старший военфельдшер. — Она встала и протянула Проклову руку: — Спасибо… Большое спасибо, Семен Иванович. Не хотелось бы вас стеснять, но раненым действительно лучше быть под крышей.
— Да не за что… — Проклов осторожно взял огромной, совершенно медвежьей лапой узкую ладонь женщины: — Что ж мы, не люди, что ли…
Богушева повернулась к сидящим у костра красноармейцам:
— Товарищи, я понимаю, что вы устали, что вам сейчас вытаскивать танк, но, понимаете…
— Да ладно, Ирина Геннадьевна, вот уж труд, ей — богу… — Медведев встал, натянул еще мокрую, липнущую к телу рубаху, затем гимнастерку, застегнул ремень: — Вставайте, орлики, нечего валяться, только яйца поморозите. Извиняюсь, Ирина Геннадьевна.
Орлики кряхтя поднялись от костра, оделись в мокрую, парящую от жара костра форму и привычно подхватили носилки. Ирина Геннадьевна быстро собрала сумку, помогла Ольге смотать подсохшие бинты. Проклов, посмотрев на серо-бурые тряпки, махнул рукой.
— Совсем бурые оставьте, тряпки дадим. — Он посмотрел в сторону деревни: — Мы с Машей пятерых подняли, думали, внукам пеленки пойдут, да чего уж..
— Нет-нет, что вы, — испугалась Ольга, собирая еще мокрые полосы.
— Оставь, говорю, — сказал колхозник, — этим и скотину перевязывать стыдно. Ладно, идем.
Они вышли на дорогу и направились к деревне. Изба Семена Ивановича, крепкий пятистенок, стояла в самом начале улицы. Подходя к дому,
Ирина Геннадьевна, женщина до мозга костей городская, залюбовалась крепким дощатым забором с резной планкой поверху, кружевными наличниками, даже лавка перед домом была с затейливо украшенной спинкой.
— Красиво, — прошептала она.
— Нравится? — гордо спросил однорукий. — Сам резал, полтора года ушло, но уж сделал как душа просила. И дом сам ставил. Ну, конечно, брат помогал, зятья тоже, соседи… Шесть лет назад выстроил, бревна выбил, доски… До этого срам сказать в чем жили.
— А руку… — Богушева замялась: — Руку уже после этого потеряли?
— Нет, это еще на Германской, — беспечно махнул правой Семен Иванович.
— И с одной рукой хозяйство подняли? — вмешался в разговор старшина.
— Ну, тяжело, конечно, было, — вздохнул Проклов. — Да жить-то надо. Хозяйка у меня хорошая, без нее не справился бы. Она меня и без руки приняла, не попрекала никогда, вместе и вытянули. Так, а вот мой младшенький…
Калитка распахнулась, и навстречу отряду выскочил высокий нескладный подросток. Подбежав к колхознику, он выпалил:
— Мамка велела спросить, сколько народу будет? Лавки мы уже сдвинули, больных положим, что еще нужно?
— Во-о-от! — Семен Иванович усмехнулся, показав крепкие, хотя и желтые зубы. — Ладно, давайте, я вас с ней познакомлю, а мы пойдем танк вытаскивать, пока не полило.
На дворе у Прокловых тоже был полный порядок, даже курятник был какой-то нарядный, грядки на огороде ровные, яблони крепкие, с аккуратными подставками под ветки, что еще недавно ломились под тяжестью плодов. На крыльце стояла красивая статная женщина лет сорока. Ростом она была, пожалуй, на голову ниже Семена Ивановича, но и при этом на любого бойца смотрела сверху вниз.
— Принимай гостей, Александровна, — весело, но с явственно проскользнувшей робостью сказал Проклов, и, повернувшись к Богушевой, пояснил: — Это супруга моя, Маша, Мария Александровна, а это…
— Сами познакомимся, — спокойно ответила женщина и спустилась с крыльца.
Оглядев раненых, она кивнула:
— Сперва лежачих заносите, на лавки я постелила, в сенях осторожно, не стукните обо что-нибудь.
Подойдя к бледному, с заострившимся лицом Егорову, она наклонилась над носилками.
— Эх, как же вас, ребята, отделало…
Ефрейтор открыл глаза и еле слышно прошептал что-то, наверное, успокаивая, мол, не так уж и отделали, и вообще, они в долгу не остались, но тут лоб его покрылся испариной, и он снова закрыл глаза. Богушева присела над раненым, положила руку на лоб, затем кивнула:
— Все, все, сейчас перевяжем, отдохнешь немного. Ты уже на поправку идешь, только не напрягайся и не говори, пока не просят.
Она просяще посмотрела на Марию Александровну:
— Понимаете, нам бы только повязки поменять…
— Несите в дом, — кивнула женщина, — воду греть я уже поставила.
Дом у Прокловых был чистый и светлый, на стенах висели фотографии: на двух юный Проклов в военной форме и еще с обеими руками, видно, снимался перед отправкой на фронт. На другой молодой Семен Иванович, уже без руки, вместе с красавицей, в которой легко угадывалась его высокая и властная супруга, дальше на карточках прибавлялось детей, иногда появлялись какие-то родственники, такие же высокие и крепкие. Тяжелораненых уложили на сдвинутые лавки, Мария Александровна осмотрела вновь устроенный лазарет и повернулась к мужу и старшине, что единственные остались в доме, после того как внесли лежачих:
— А вы чего тут стены подпираете? Ты что-то там тащить собирался? Ну так иди. А ты, солдат, погоди. Сколько вас всего?
— Старшина, — тактично поправил Медведев. — С танкистами — пятьдесят три, включая раненых.
— Ну. — Хозяйка задумалась, прикидывая что-то в уме. — До отвала не накормлю, но хоть каши горячей поедите.
— Да ладно, что уж там, — махнул рукой Медведев.
— Руками не маши, не дома, — спокойно ответила Мария Александровна. — Каша вам будет, раненым Алена сейчас курицу принесет, сварим. Все, иди. И скажи тем, кто во дворе ковыляет, пусть заходят. Чего мнутся-то?
— Стесняются они. — Старшина поправил пилотку и шагнул в дверь, но на пороге обернулся: — Сколько дней по лесам, ясное дело, без стирки, портянки на другую сторону переворачиваем. Запах от нас…
— Скажи, какие стеснительные, — расхохоталась женщина. — Пусть заходят, не дурят. Не на улице же их перевязывать.
На улице Медведев построил своих людей и повел строевым шагом к реке. Можно было, конечно, спуститься и так, но старшина хотел показать деревне, что идет взвод РККА, а не толпа дезертиров. Проклов легко поймал счет и теперь не без удовольствия шагал рядом с комвзвода–2. Внизу Медведева встретил злой лейтенант. У них уже все было готово, и Волков ядовито поинтересовался, сколько времени нужно, чтобы оттащить пятерых раненых на сто метров от реки. Волков волновался не без причины — отряд торчал у переправы уже третий час. До сих пор немцев не было видно, но стоит появиться патрулю — и жди дорогих гостей. А ввязываться в бой лейтенанту пока не хотелось — уж если дойдет до драки, то врага хорошо бы встретить полной силой. Комроты провел последнее уряжение своих людей. Шестеро с пулеметами заняли позицию на горке, начальствовать над ними Волков поставил старшего сержанта Берестова. По два человека отправили в дозоры — один за деревню, другой за реку, старший лейтенант Петров должен был руководить буксировкой. Оставалось тридцать два бойца и командира, к которым присоединились старший и младший Прокловы: сорокатрехлетний Семен Иванович и четырнадцатилетний Василий Семенович. Люди встали к бревнам — по четыре на каждое, затарахтел мотор Т–26, и старший лейтенант Петров махнул рукой, показывая, что Осокин начал.