— Поскольку я ее опекун, — добавил он, — и у меня есть власть над ней, я мог бы заставить княжну, но я не хочу этого делать, не хочу даже советовать ей что-либо, чтобы не брать грех на душу. Пусть она сама определит свое будущее. Если вы, панове воевода и канцлер, хотите, то сходите сами к княжне и спросите, пусть она скажет вам, что она думает о браке и князе Януше.
— Нас послали не к княжне, — сказал канцлер, — а только к вам, поэтому нам достаточно того, что вы сказали, с этим мы и поспешим к князю воеводе.
Они перекинулись еще парой слов, попрощались и вышли, с интересом глядя на переполненный солдатами двор.
— Что вы обо всем этом думаете? — спросил Зенович канцлера, когда они вышли на улицу. — Что может означать такой ответ?
— То, что княжна обязательно откажет своему нареченному, — тихо ответил канцлер. — Или я чего-то не понимаю. Разве возможно так легко достигнуть соглашения?
Они заторопились к кардиналии, где их с нетерпением ожидали.
Мир или война?
Послы вошли. Воевода бросил на них взгляд, будто хотел о чем-то спросить, но побоялся, и молча ожидал, что они сами скажут. А князь Януш даже не повернулся к ним, он был уверен, что послов или не пустили внутрь, или отказали им.
Все, кто был в комнате, окружили послов, на лице каждого читалось любопытство, все тихо спрашивали:
— Что принесли?
— С чем возвращаетесь?
Канцлер шагнул к воеводе, хотел что-то сказать, но Зенович опередил его:
— Это нечто неслыханное! — воскликнул он. — Паны Ходкевичи…
— Не пустили вас? — с волнением в голосе спросил воевода.
— Совсем наоборот — мы побывали там, — продолжал Зенович, — хотя и не сразу достучались. К нам вышел каштелян вместе с сандомирским воеводой и племянником Александром. На наш вопрос, собираются ли они исполнять договор, они ответили…
— Что ответили? — нетерпеливо спросил воевода.
— А то, что ждут князя Януша со сватами, а когда те придут, то приведут к ним княжну, чтобы она сама ответила, согласна ли выйти замуж. Никто не будет ее принуждать и уговаривать. Нам самим предлагали встретиться с княжной, чтобы мы спросили ее. Каштелян заверил нас, что он ее не спрашивал и сам не знает, какова будет ее воля.
— Так чего же можно еще желать? — сказал епископ Гедройц. — Пусть князь Януш идет к ним.
Насупленный воевода молчал.
— Как же! Идти к ним! — воскликнул князь Януш. — Да разве же вы не понимаете, что они только делают вид, что исполняют договор? А сами готовят нам новое издевательство! Они заставили княжну отказать мне. Им этого теперь как раз и нужно: чтобы я сходил спросить ее, а она под принуждением ответит, что не хочет выходить за меня замуж. И тогда, в самом деле, все будет решено, договор исполнен. Это выгодно им, потому что пред людьми они будут выглядеть справедливыми и честными. Но я не могу пойти к ним, ясно же, что каштелян со своими племянниками в сговоре против меня, там у них уже все продумано, как покрыть меня позором. Пойти туда и вернуться с отказом, опозоренным! Нет, этого не будет! Вы же видите, уже и княжна с ними, уже и ее сумели уговорить!
— Каштелян ручался, — спокойно промолвил Сапега, — что с княжной он не говорил об этом, не расспрашивал и не знает, что у нее на уме.
— Может, сам каштелян этим и не занимался, — ответил ему воевода. — Но он мог кого-нибудь послать, кто сумел бы сообразно настроить слабый женский ум. Если бы они не были уверенными, что будет так, как им хочется, то не ставили бы сейчас условие, которому ранее не придавали никакого значения.
— Ее сумели настроить против нас, уже и ее привлекли к борьбе! — в отчаянии кричал Януш. — Но нет, нет, это они сами виноваты, договор здесь ни причем! Княжна в их власти, она скажет то, что ей внушили. Если она станет свободной, то и ответ будет иной. Прежде чем мы ее спросим, ее нужно вызволить оттуда.
Воевода и сам думал так же, он повторил вслед за сыном:
— Все это только западня для нас, чтобы дело кончилось ничем, они хотят отпереться от всего словами княжны: «Не хочу». Однако же так, как хотят они, не получится. Мы не пойдем спрашивать ее теперь, потому что каштелян должен сдержать свое слово, никаких сговоров против нас составлять он не может, так как вместе со своими племянниками дал обещание. Здесь же мы видим несомненный обман, явную хитрость.
— Командуй, сын, — обратился он к Янушу, — чтобы войско окружало дворец, — и пусть сбудется воля Божья!
Князь Януш пошел было к дверям, но его остановил Ян Завиша. А епископ Гедройц подошел к воеводе Радзивиллу.
— Княже! — закричал он. — Одумайся, что ты говоришь, ты ведь подаешь сигнал к битве, а легко ли у тебя на душе? Сможешь ли потом оправдаться хотя бы перед собой? Образумься, отмени приказ! Паны Ходкевичи не отрекаются от своих слов, каштелян ручается, что не знает о воле и намерениях княжны, зовет к себе, чтобы она сама рассудила вас. А вы в ответ даете войску приказ идти на приступ. Ради всего святого, опомнитесь! Чего вы добиваетесь? Жены для сына? Но стоит ли угрожать всей стране ужасом гражданской войны только лишь ради того, чтобы настоять на своем? Вы же здесь не чужой, вы сам сын той страны, которой угрожаете. Так можно ли хотя бы на минуту усомниться в том, каков должен быть ваш выбор? Все можно уладить. Помирим вас, вы разберетесь между собой, так не спешите обнажать меч, чтобы потом не жалеть об этом!
Вслед за епископом и все другие стали увещевать князя воеводу.
— Прислушайтесь к тому, в чем вас убеждают! — советовал Лев Сапега, — будущее воздаст вам, вся страна станет благодарить вас, если вы разрешите ваш спор мирно, во имя Бога забудете обиды, не будете жаждать мщения, которое может пасть и на невинные головы.
— Во имя всей Литвы заклинаю вас, княже! — вслед за ним подал свой голос Дорогостайский. — Вы хотите, чтобы все прознали, что вы — причина бедствий и несчетных жертв для страны, причем только лишь ради собственной выгоды, а лучше сказать — из-за одной только горячности, будучи в гневе. Князь! Все знают вас как совершенно другого человека. Мы все утрясем, уладим, завершим мирно, так умерьте свой гнев, прислушайтесь к тому, что вам говорят!
Пока все, обступив воеводу, пробовали урезонить его, уговорить не начинать войны, князь Януш стоял возле двери. Объятый гневом, обозленный задержкой, он жаждал войны, на успешное завершение которой сам не надеялся. Хотел лишь только утолить жажду мести. Однако он не мог выйти и отдать приказ, стоял, глядел на лицо отца, на котором отражались противоречивые чувства. То загорались искры в глазах и дрожали губы, то он снова бледнел, взор гас, глаза опускались вниз; князь открывал рот, будто хотел что-то сказать, но молчал, вновь загораясь гневом и нетерпением.
К Гедройцу и братьям Завишам присоединились канцлер Сапега, князья Острожские, Абрамович, племянник воеводы, его шурин Нарушевич, Зенович, брестский воевода — все окружили князя Радзивилла, просили, настаивали, заклинали, чтобы он не отдавал зловещего приказа начинать гражданскую войну, чтобы сдержался, поразмыслил и хотя бы отложил на время это непоправимое решение.
— Воевать никогда не поздно, — убеждал Сапега, — но уже если вытащишь саблю из ножен, то так просто назад ее не спрячешь. Если к мечу пристанет хотя бы капля братской крови, она будет звать к мести, а там — месть за месть, и конца края не будет потрясениям, стычкам, войнам.
— Нет, нет! — воскликнул воевода, у которого, наконец, прорезался голос. — Эта кровь падет на их головы, я не виноват в ней, я не жажду ее, я до последнего уговаривал их, шел на унижение, хотел мира и согласия!
— Так покажите же, что вы остались таким, каким были, — слабым голосом промолвил епископ Гедройц. — Не отдавайте это дело на откуп слепому року. Когда к вам подступится смерть, около вашей кровати встанут тени убитых братьев и не дадут вам спокойно умереть. Да и за что воевать? Ради чего затеяна вся эта война? Ради чести своего имени, ради женщины! Стыд, позор! Есть ли повод для того, чтобы враждовать, проливать кровь? Есть ли повод начинать братоубийственную войну? Весь мир обратит на нас свое внимание, на нас будут показывать пальцами. Мы со всех сторон окружены врагами, и даже если бы у нас было в сто раз больше оружия и людей, то и их не достало бы для того, чтобы дать отпор натиску наших извечных врагов. Если бы у нас было в сто раз больше крови и жизней, мы смогли бы лучше распорядиться ими, если бы стеной стали против своих врагов. Так зачем же нам самим накликать их, они с выгодой для себя используют наши распри. Князь! Так дайте же убедить, уговорить себя! Во имя мира для государства, во имя его величества короля, всех нас, жителей княжества, во имя ваших предков, ни один из которых не пролил ни капли братской крови, заклинаем тебя, воевода, передай это дело высочайшему судье!
— Какому? — спросил князь. — Королю?
— Богу! Только он судит всех и вся! — завершил епископ.
— И время! — добавил Сапега.
Кроме той бури, которая бушевала в душе Радзивилла, в нее исподволь вкрадывался страх за последствия такого непродуманного решения. Воевода не повторил отданного сыну приказа, понуро стоял и молчал. Потом упал в кресло, опустил голову и задумался. Теперь некоторые заговорили с князем Янушем, что-то доказывали ему, убеждали в том, какой неслыханной и нелепой выглядела бы его затея домогаться жены силой оружия, если этого можно добиться и без кровопролития. А воевода все молчал, думал. Януш отошел от двери. Но его лицо все еще пылало, а сердце стучало в груди. Не удивительно: он же был еще совсем молодым, чувства брали верх над разумом.
Через несколько минут все снова повернулись к воеводе, который все так же сидел, не имея сил промолвить хотя бы слово.
— Принесите себя в жертву, — обратился к нему Гедройц, — а Бог, король и вся страна наша будут благодарны вам на этом и том свете! Одно ваше слово может оказаться погибельным для всей страны, может накликать на вашу голову проклятья и жалобы множества семей, так посоветуйтесь со своей совестью, прежде чем решать.
Воевода встал и взял Гедройца за руку. Он был взволнован — и немужская слеза, может, впервые за многие годы, блеснула из-под ресницы.
— Я не скажу этого слова, — промолвил он, — я лучше поступлюсь своими интересами, лучше поддамся, но не возьму греха на душу. Вы меня убедили. Спасибо вам! Я не хочу войны — во всяком случае, сейчас. Жертвую собой, ибо я действительно поддался гневу и запальчивости из-за оскорбления, из-за обиды.
— Распустить людей, отправить их на постой! — приказал он сыну.
Князь Януш постоял немного, не зная, окончательный ли это приказ, но все уже двинулись к дверям, и тут же около двадцати посыльных поспешили передать войску приказ возвращаться на постой.
Сенаторы благодарили князя, но он молчал. На его лице отражались следы тех душевных мук, которых стоила ему сегодняшняя жертва. Князь вновь сел и задумался.
Солнце заходило. Его последние лучи еще блестели на окошках башен, на крестах, шпилях костелов, когда отряды войска Радзивиллов выступили из города, повернули назад.
Из башни дворца Ходкевичей за всем этим наблюдал Ян Кароль и не понимал, что бы это могло означать. Сначала ему показалось, что войско собирается пойти на приступ. Даже когда улица опустела, он подумал, не заходит ли оно с тыла, чтобы напасть внезапно. Он отдал приказ, солдаты заняли свои места на стенах. Все замерло в ожидании. Но войско Радзивилла исчезло и более не показывалось. Солнце село, начал надвигаться мрак, и уже не было сил терпеть, ведь целый день прошел в напряжении. Ян Кароль спустился с башни и пошел к каштеляну.
— Какие-то чудеса творятся, — сказал он, входя. — Они отступили, отошли.
— К чему бы это? — спросил Мнишек.
— По-видимому, не нашли выхода. Целый день держали совет, как наступать, что делать, а теперь отступают — боятся тронуть нас, — объяснил Ян Кароль.
— Может, нас хотят обмануть? — высказал догадку каштелян. — Сделали вид, что отступают, а ночью, в самую собачью пору, попытаются захватить нас исподтишка.
— Солдаты будут сторожить на стенах! — заверил Ян Кароль. — Будьте спокойны, я своих на постой не отправлю.
— Но кого-нибудь надо послать на разведку — предложил Александр Ходкевич.
— Один пошел уже, — ответил Ян Кароль, — да что-то долго не возвращается. Как только войско двинулось назад, я послал его раздобыть языка среди католиков, которые служат у них по принуждению, но в душе с нами.
Ждали до полуночи
Большой зал в кардиналии был переполнен людьми. Посреди зала стоял длинный стол, застланный дорогой скатертью. На нем горели восковые свечи, а посредине лежали распятие и Библия.
Возле стола в молчании застыли евангельский пастор и православный монах. Немного поодаль от них готовились исполнять свои обязанности двое трибунальских возных, оба высокие, худые, с вытянутыми шеями и лихо подкрученными усами. Они посматривали то на людей, то друг на друга.
Большие гданьские часы в стеклянном ящике показывали, что через десять минут они пробьют полночь.
Собравшиеся негромко переговаривались. Среди них выделялись богато одетые князь воевода и его сын Януш, их белые атласные жупаны и алые кунтуши были заметны издали. Оба застыли в угрюмом молчании. Воевода посматривал на часы.
Прошло еще пять минут — все то же глубокое молчание.
Наконец, часы начали медленно отбивать время, и как только прозвучал двенадцатый удар, воевода встал на возвышение и начал говорить:
— Свидетельствую перед всеми здесь присутствующими, что я ничем не нарушил назначенного срока, оговоренного с панами Ходкевичами. Мы пригласили их сюда, ждали весь день, были готовы заключить союз между присутствующим здесь моим сыном Янушем и княжной Софией Слуцкой. Этот срок истек, договор остался неисполненным, но не по нашей вине.
Почти то же самое выразительно и громко повторили с употреблением специальных юридических терминов на латинском языке оба возных. Князь сошел с возвышения, распятие, Библию и свечи вынесли, двери распахнули настежь, и воевода пригласил всех многочисленных гостей в другой зал, где их ожидал уставленный яствами стол, хотя и поздний, но богатый ужин.
Мы не будем описывать банкет, которым завершился этот ужасный день. Разгоряченные вином гости не раз со злостью вспоминали Ходкевичей, звучали угрозы и упреки, рты не закрывались. Только один воевода молчал, его напрасно пытались развеселить приятели и прилипалы, но, сколько бы они не усердствовали, он ничего не говорил.
Разошлись только под утро.
А во дворце Ходкевичей все готовились, также, как и днем, отбивать нападение. Перекликались солдаты, пылали костры, прохаживалась вдоль стен стража. Миколай Хомец в кирасе, со шпагой у пояса, обходил часовых, будил тех, кто заснул, чутко прислушивался к любому шороху на улице. Каштелян с Яном Каролем и Александром Ходкевичем сидели в своей комнате. Княжна София все молилась перед иконой Богоматери.
Так в тревожном ожидании миновала ночь, настал день. Открыли двери в стенах, послали на разведку людей. Вскоре от Завишей принесли точные вести о том, что произошло у Радзивиллов вчерашним днем.
Ходкевичи очень удивились той уступчивости, которую проявил воевода под натиском своих соратников, не понимали ее, объясняли себе только тем, что дворец трудно было взять приступом. Они знали о совете военачальников, пытавшихся найти наилучший путь к победе, знали, что они ничего не смогли придумать и не пришли к единому решению о штурме.
Перед обедом пришли епископ Гедройц с панами Завишами, снова пытаясь добиться примирения. Но — напрасно. Ян Кароль, осмелев после вчерашних колебаний воеводы, не позволил каштеляну хоть чем-либо поступиться. Каштелян также, как и вчера, все возлагал на княжну. Весь день шли взаимные переговоры. Было не так легко сблизить Радзивиллов и Ходкевичей, привести их к соглашению. Но было очевидным и то, что обе стороны устали от ненависти и нервного напряжения, хотели спокойствия и мира, хотя бы временного.
Что было потом
Утром опекун навестил Софию и при взгляде на ее бледное осунувшееся от непрерывных молитв и тревоги лицо ему стало жаль эту почти еще девочку. София сначала не заметила его, она молилась. Сирота не думала о себе, а только о превратностях войны, причиной которой она могла стать. Она не слышала выстрелов, звуков битвы, и благодарила Господа, что он даровал то, о чем она просила — мир.
Увидев дядю, она встала и поздоровалась с ним. Каштелян глянул на нее еще раз и под усталостью и бледностью разглядел радость.
— Радзивиллы не захотели вчера встретиться с вами, — сказал он, — а мы их звали.
— Звали? — удивилась княжна.
— Да, звали их к вам, чтобы вы сказали, люб вам Януш или нет. Мы были уверены, что вы нас не подведете. Но они не захотели встретиться с вами.
Княжна вздохнула и помолчала.
«И он усомнился во мне», — подумала она и сказала:
— Я надеюсь на Бога и на вас. Я научилась быть терпеливой и надеяться на высшую волю. Приму из рук Господа все, что будет.
Каштелян перекрестил княжну и ушел, она снова осталась одна. Глянула во двор: там, как и вчера, готовились к обороне. Хотя в назначенный срок нападения не последовало, Ходкевичи не хотели распускать свое войско и сдаваться на волю неприятеля, который мог одуматься и использовать столь благоприятный момент. Они Радзивиллам не верили и не торопились разоружаться, ждали, что будет дальше.
Добившись своего, сенаторы заторопились из Вильно, чтобы подготовиться к назначенному на март сейму. Распустили некоторые отряды и сами Радзивиллы, забыв о войне и надеясь на закон в решении спора с Ходкевичами, посчитав, что с его помощью можно будет сделать это просто и мирно.