— Что нового в роще? — спрашивает.
— Все новое, — кричит ей на ухо Матрена. — Брата женила. Сама замуж собираюсь.
— Чего? Погромче кричи. Не слышу.
— Замуж, говорю, собираюсь, — ревет на всю рощу Матрена.
— За кого же?
— Секрет.
— Чего?
— Секрет, говорю. Не разболтаешь?
— А когда я твои секреты выбалтывала?
— Это верно, — согласилась Матрена. — Никогда. За медведя Аввакума замуж иду.
— За кого?
— Медведь Аввакум на мне женится.
— А он что ж, свататься приходил?
— Нет пока, но жду. Намекал в прошлую субботу. Скучно, говорит, одному жить. Ну я и поняла его. Готовлюсь к свадьбе. Только ты не говори никому.
— Кому говорить, — вздохнула Авдотья, — ко мне-то ведь и не ходит никто Ну, будь здорова, Авдотьюшка, — поднялась медведица Матрена, а медведица Авдотья приложила лапу к уху, кричит:
— Чего?
— Прощай, говорю, домой пора. Вдруг придет Аввакум свататься, а меня нет. Где, скажет’ была? Обида может выйти. Пойду я.
И пошла.
А на другой день все уже в роще знали, что медведь Аввакум женится на медведице Матрене. И пошли к медведю звери со всех концов рощи.
— Поздравляем тебя, Аввакум. Говорят, женишься ты. Медведицу Матрену в жены берешь. Что ж медведица она хорошая.
— Кто вам сказал? — взревел медведь Аввакум. — Вы поглядите на меня, какой из меня жених.
Стар я для женитьбы. Хожу чуть. Я уж одной ногой в могиле стою.
— Не знаем, но Матрена к свадьбе готовится. К Авдотье ходила, радостью с ней делилась: замуж, говорит, за медведя Аввакума выхожу.
Одни уходили, другие приходили. Покоя не стало медведю Аввакуму, впору хоть берлогу меняй. Встретил он медведицу Матрену у речки и высказал ей обиду:
— Зачем ты, Матрена, сплетню обо мне плетешь? Когда это я на тебе жениться собирался? Да и какие мы с тобой жених с невестой. Нам уж с тобой о смерти, а не о свадьбе думать надо.
Со стыда сгорела медведица Матрена. Пришла к Авдотье и ну выговаривать ей:
— Ты зачем секрет мой выдала?
— Чего? — кричит Авдотья.
— Зачем, говорю, секрет мой выдала? — ревет ей на ухо Матрена, а берлога дрожмя дрожит, и слышно, как далеко по роще эхо катится и повторяет Матренины слова:
«...Секрет мой выдала?»
— Да чего ты меня за плечи-то трясешь? — отстранилась от Матрены Авдотья. — Никому я секретов твоих не выдавала.
И по выцветшим глазам ее видела Матрена: правду говорит Авдотья.
— Кто же тогда выдал его?
— Чего?
— Кто секрет мой выдал, говорю? — рявкнула на ухо Авдотье медведица Матрена, и слышно стало: катится по роще эхо, несет голос Матрены:
«Кто секрет мой выдал?»
— Откуда мне знать, — сказала Авдотья. — Не был у меня никто. Я никому не говорила.
Лежала медведица Авдотья в постели, сидела возле нее Матрена, и думали они об одном и том же: кто все-таки выдал секрет» Последние слова медведя Ивана уже никто не слышал — все смеялись. Медведица Авдотья моргала подслеповатыми глазками, не понимала: почему это все на нее смотрят и смеются. И почему Матрена такая грустная стала. Толкнула подругу в плечо:
— Что он сказал, Матренушка?
И закричала ей в ответ медведица Матрена:
— Он сказал, что ты глухая тетеря.
— Он сам пень старый! — возмутилась медведица Авдотья.
И опять все схватились за животы. А Бурундучок сутулился на сосне, глядел на всех хмуро и пожимал плечами:
— И чего смеются? Ведь не смешно же, совсем не смешно.
В четвертом ряду ворчал медведь Михайло:
— Сколько шуму подняли из-за одного пирога тыквой. Ну было бы их хотя бы пять.
На горькой осине горько вздохнула Сорока:
— Эх!
И даже прослезилась: такое творится вокруг, а никому не расскажешь — все это и без нее видят. И махнула крылом:
— Да что же это я сама себя мучаю? Если- некому все это рассказать, то и слушать незачем.
И улетела домой.
Волк Рыжий Загривок кусал когти, не обращая никакого внимания на то, что творится вокруг. Думал, как ему от суда избавиться. Ведь засудят теперь его, изгонят из родной рощи.
Медведь Иван все стоял и горбился на кургане глядел на сверток с пирогом и облизывал губы. Медведь Спиридон положил ему на плечо лапу, сказал хрипло:
— Слезай, дед Иван, с кургана. Не будет тебе пирога.
— Это почему же?
— Потому что ты обидел старую больную медведицу, перед всеми ее ка смех поднял. Нехорошо это.
Черепаха Кири-Бум подняла лапу и объявила перерыв.
ПОУЖИНАЛА И ЛИСА
В перерыве все занялись едой. Медведица Матрена кормила своих медвежат под березой. Приглаживала Мишуку волосы на голове, говорила:
— Ешь, мой маленький. Скоро ты у меня вырастешь, медведем будешь.
Здесь же под березой кормила своего Мышонка серенькая Мышка. Проплясал он на пенечке, ел с аппетитом. Мышка глядела на него, думала:
«Я своего сына тоже маленьким зову. Он у меня тоже скоро вырастет, но по-прежнему будет маленьким. Может, побольше меня, но все равно меньше медведя, а ведь оба сейчас маленькие».
Все были заняты едой. Не ел барсук Филька. Он поел, пока Еж с Вертихвостом сказки рассказывали. Не ел и медведь Михайло: из дома он ничего не принес, думал поужинать пирогом, а пирога ему не дали. Ходил хмурый вокруг кургана, и хмурыми были у него думы:
«Зря я не поужинал, — думал медведь Михайло. — Если бы присудили мне за сказки пирог, и ему бы место нашлось в животе. Он у меня вон большой какой, а то вот ходи теперь голодный. И зря присоветовал завернуть пирог в газету. Хоть бы духом его надышался теперь, на румяность его нагляделся досыта. Эх, вечер сплошных ошибок».
Медведь Иван тоже не ел. Пирога ему не дали, а ужина у него припасено не было. Потоптался он у кургана и пошел себе потихонечку в Ясеневый лес. Шел, выщупывал посошком тропу, шамкал беззубым ртом:
— Может, и впрямь зря я обидел Авдотью? Но ведь у меня другой сказки не было, а пирога с тыквой так хотелось попробовать. И все-таки, может, за пирог с тыквой нельзя обижать никого, а?
И уходя все дальше и дальше, не знал, что самому себе ответить. Луна была у него позади, и потому впереди медведя Ивана шла его худенькая, сгорбленная тень.
Не ела и Лиса. Поесть ей хотелось, но поесть было нечего. Все чего-нибудь да прихватили с собой из дому, а она порожняком пришла. Шла, думала: «Зачем мне нести? Другие принесут, со мной поделятся, я и сыта буду».
Но делиться с Лисой никто не собирался. Попросила у медведицы Матрены, та рявкнула на нее:
— Не маленькая попрошайничать.
У Мышки и просить не стала. Что у нее за ужин. Принесла, гляди, три зернышка на двоих с сыном, да и то думает, как бы одно на завтрак сохранить.
Попыталась было к волку подластиться. У волка на ужин была баранина. Волк ел молча, ни на кого не глядел. Волк готовился защищать себя. Нельзя допустить, чтобы его судили из-за каких-то длинноухих зайцев. Нужно показать всем, что зайцы — народ негодный, вредный, потому волк и душит их.
Волк придумывал сказки о вредности зайцев. И когда Лиса, чтобы как-то заговорить с ним, спросила:
— Почему меня собаки на селе кусают, а на тебя только лают?
Ответил мрачно:
— Потому что они боятся, как бы я их сам не укусил.
И показал Лисе крупные белые зубы.
И не захотелось Лисе больше ни о чем спрашивать у волка. Походила она, походила и поняла, что сегодня ей придется провести вечер без ужина. И чтобы никто не подтрунивал над ней, что у нее нет ничего, завернула Лиса в лопух камень и сунула под мышку.
— Пусть думают, что у меня есть что поесть, но я не ем потому, что не хочу.
Черепаха Кири-Бум тоже не ела. Она поела дома есть ей не хотелось. Ей хотелось за кустик, но она не знала, кого попросить покараулить сверток с пирогом, рядом никого не было.
Тут-то и попалась ей на глаза Лиса Ты что не ужинаешь? — спросила ее черепаха.
— Я дома поужинала.
— А что у тебя под мышкой?
— Еще один ужин. Если долго засидимся, поем. Я не люблю томить себя голодом.
— Так ты совсем не хочешь есть?
— Не хочу.
— И делать тебе нечего?
— А что же в перерыв делать? Рассказывали бы сказки, я бы слушала. Я люблю сказки слушать. А так вот хожу пока, гляжу, кто чем занят.
И сказала Лисе черепаха:
Милая, посиди у пенечка. Покарауль пирог, я отлучусь на минутку. У Лисы дрогнуло от счастья сердце. Обрадовалась Лиса случаю, но вида не подала.
Сказала, отворачиваясь:
— Нет. Зачем мне это? Мне походить хочется.
И пошла было, но черепаха остановила ее:
— Выручи, милая. Я быстро... Я перед тобой в долгу не останусь.
— Ладно уж, иди, — согласилась Лиса. — Так уж и быть, выручу тебя, посижу.
И села у пенька.
А черепаха Кири-Бум — топ-топ, — пошагала по делам своим. Но ведь известно, как черепахи ходят — черепашьими шагами. Пока ходила черепаха, успела Лиса пирог себе в лопух переложить, а камень в газету завернуть. А когда появилась черепаха, сказала ей:
— Ну ты и ходишь. Тебя только за смертью посылать. Досыта наживешься, пока приведешь ты ее.
И умчалась поскорее со своим свертком в чащу. Там она спряталась за кустик волчьего лыка, съела украденный пирог и сухо-насухо вытерла лопухом тонкие вымазанные тыквой губы.
Лиса была спокойна. Она все продумала и точно знала, что ей дальше делать. Кончится перерыв, расскажет она три сказки, получит газету с камнем, пойдет и бросит его в Косой овраг.
— А что в газете уже не. пирог, а камень, это навсегда останется тайной, — сказала сама себе Лиса и стала думать, о чем рассказать ей.
Сказок у нее пока не было.
Увидела — упала с сосны шишка.
Сказала:
— Можно вот о ней рассказать, как она упала.
Увидела Мышонка на пенечке.
— Сказала: О нем тоже можно рассказать что-нибудь. Подумала и добавила:
— Было бы желание говорить, а о чем сказать всегда можно найти. А говорить желание у меня теперь есть.
Уверенная в себе возвратилась к кургану.
ОНА ХОТЕЛА КАК ЛУЧШЕ
Медведь Спиридон посмотрел на звезды и решил, что пора кончать перерыв. Он поднялся на макушку кургана и позвонил в колокольчик :
— Рассаживайтесь, будем продолжать.
Впереди всех на траве уселись Тушканчик, Ящерица и Хомяк. До перерыва их не было. Они появились совсем недавно. И все о чем-то шушукались между собой, спорили. Тушканчик что-то доказывал Хомяку, покачивал лапками, а тот поматывал головой.
Бурчал:
— Нет. Я не согласен.
— Я тоже не согласна, — говорила Ящерица и поглаживала на груди зеленое платьице.
Она даже приподнялась, повернулась, чтобы ее видели все, но Хомяк одернул ее:
— Сиди.
И Ящерица села.
В другой бы день она и глазом бы не повела в его
сторону, не то чтобы разговаривать с ним. Но сегодня нельзя было Хомяка ослушаться — они пришли из степи втроем. У них на троих — три сказки. Ящерица хочет, чтобы Тушканчик с Хомяком доверили ей рассказать их. На Ящерице сегодня новое платьице, и ей хочется его показать всем.
— Вот так и сиди спокойно, — буркнул Хомяк и сложил на животе лапки и для солидности надул щеки. Очень Хомяку хотелось казаться солидным.
А медведь Спиридон звонил в колокольчик:
— Тише.
И, вытягивая шею, басил:
— Продолжаем наш конкурс. Кто хочет начать его после перерыва?
И посмотрел на медвежонка Ивашку.
Медвежонок вздохнул и опустил голову. В перерыве он узнал, что о Дятле, Дубоносе и Голубе сказки рассказывать нельзя — не положено. Они избраны оценивать сказки о других, но не о себе. А о других у Ивашки сказок не было, и он горько переживал свой промах.
«Надо же, а! Пропали три такие сказки», — горевал под березой Ивашка. Сейчас бы он вышел, рассказал и спустился бы вниз уже с пирогом, потому что нет ни у кого таких сказок- Ивашка чувствовал себя ограбленным, ему нечего было рассказывать, зато Лиса поднялась со своего места и полезла на макушку кургана.
—- Куда это ты? — спросил у нее медведь Спиридон.
— Как куда? Ты же сам сказал: кто хочет рассказывать сказки. Вот я и иду.
— Так я же тебе слова не давал.
— Дашь. Всем давал и мне не откажешь.
— Отказать-то не откажу, но вон и бобер поднимает лапу. Надо еще подумать, кому из вас первому давать.
— Мне, конечно, — сказала Лиса. — Бобер и подождать может. Ему спешить некуда.
— А у тебя что, горит?
— Если стою возле тебя на этом кургане, значит, горит. Давай мне слово.
Медведь Спиридон покачал головой и объявил:
— Сказки рассказывает Лиса. Прошу слушать.
Лиса поглядела на черепаху, на газету с камнем
и заговорила звонко, бодро, как будто она и не воровала сегодня ничего.
— Тут Еж Иглыч обо мне рассказывал, и вы все смеялись. Я бы тоже могла рассказать о нем кое что, посмешить вас. Но зачем? Разве мы собрались сюда, чтобы смеяться друг над другом? Эх, у каждого из нас только одна жизнь. Так зачем же нам ее насмешками портить? Зачем, я спрашиваю? Что главное в жизни? Чтобы тебя любили. Верно я говорю?
— Верно, да не совсем, — сказал медведь Лаврентий. — Главное в жизни — любить других, делать для них что-то доброе.
Не это хотела сказать Лиса, но ведь спорить с медведем не будешь. Замахала она лапой:
— Да, да, когда делают тебе что-то доброе — это хорошо. Доброта согревает нас. И я надеюсь, что вы по-доброму встретите мои сказки. Послушайте их. Они очень интересные. Первая моя сказка про муравья.
И стала рассказывать:
«Полез Муравей на дерево. Сорвался. Шлепнулся. Схватился за бока. Заохал:
— Эх, вот это да!
— Ну вот, — сказал ему товарищ. — Не карабкался бы — и не сорвался.
А кто не карабкается, тот и вершин не достигает, — ответил Муравей и, охая, снова полез на дерево... Интересно, правда? — моргнула Лиса.
Потопталась на кургане. Заговорила бойко:
— А вторая моя сказка про еловую шишку.
Но из-под березы закричал Мишук, сын медведицы Матрены:
— Как! И уже все?
— А чего ж еще надо? Главное сказано: и полезна дерево.
— Ну а дальше-то что Как что? Раз полез, значит, залезет. Вот ты если растешь, значит, вырастешь, большим станешь.
— Не все и большое хорошее, — подала голос медведица Матрена. — Болото у нас вон большое какое, да мы говорим: лучше бы оно поменьше было.
— Это не пример, — встал на защиту Лисы медведь Тяжелая Лапа.
Правда, Лисья сказка ему тоже не нравилась, но он защищал ее. Последнее время медведь частенько у нее в гостях бывает. И завтра зайти обещался. Выиграет Лиса пирог, будет чем угоститься.
И медведь Тяжелая Лапа говорил твердо:
— Болото не пример. Мы о живом речь ведем.
— Можно и о живом, — не отступала медведица Матрена. — О тебе, например. Был ты маленьким — маленьким охальником был, не было от тебя медвежатам проходу. Теперь ты вон каким большим стал, и беды от тебя стало больше. Так и глядишь, кому бы навредить.
—Но-но, — загрозился было медведь Тяжела Лапа но медведь Спиридон осадил его.
Сядь, чего лапами-то машешь. Правильно Матрена говорит: вырасти — это еще не самое главное, А вот каким вырасти — вот ото да! То же и со сказкой твоей, Лиса. Забраться на дерево — не велик подвиг. Ворона с утра до вечера на дереве сидит, да все Вороной остаётся. Нужно было сказать, зачем твой Муравей на дерево полез.
— Верно, это я упустила, — согласилась Лиса, чтобы медведя задобрить. — Но это же хорошо, что сказка вызвала спор. Значит, есть в ней настоящее зерно.
— Есть, да в мусоре, — опять крикнула медведица Матрена.
А Лиса поскорее начала рассказывать вторую сказку:
«Отделилась от ели Шишка и полетела на землю.
«Ну, — думает, — долго лететь буду».
Ан смотрит — вот она уже, земля-то. Воскликнула:
— Ой, как близко!
Но посмотрела вверх, подумала: «Нет, не забраться мне теперь на ель».
И вздохнула:
— Ах, как далеко!
И радостно ей стало: какой большой путь она проделала и за такое короткое время...»
— Интересно, правда? — моргнула Лиса.
Потопталась на кургане и бойко объявила:
— Ну, а третья моя сказка о Мышонке.
Под березой завозились и закричали медвежата:
— Как! И эта уже вся?
— А чего ж вам еще? — спросила Лиса. — Главное сказано: большой путь проделала.
— Это что ж по-твоему, шлепнуться с дерева проделать большой путь? — спросила медведица Матрена. — Вы только послушайте, что она говорит! Упасть с дерева — проделать большой путь. Да завтра все наши медвежата начнут с дерева прыгать, покалечатся, Медведю Тяжелая Лапа тоже не нравилась Лисья сказка. Но своих сказок у него не было, а попробовать пирога с тыквой хотелось. И он знал, что если получит Лиса пирог, то и он есть будет. Потому и кричал, привскакивая с места:
— Зря, хорошая же сказка. Только ее понять надо. Вот я понял. Очень хорошая сказка, со смыслом: к путешествиям зовет. А ведь чем мы больше ходим, тем больше видим. Ну, а если упал ты, не беда. В пути иногда падают.
И рубанул лапой воздух:
— Это сказка о сильных! О тех, кто хоть и падает, но не сдается, продолжает идти. Такую сказку понимать надо. У таких сказок надо внутри смысл искать. Лиса обрадовалась поддержке медведя.
— Вот видите, и эта моя сказка вызвала спор. Значит, умная она, за живое берет.