Насир взглянул вперед и увидел обнесенную стенами и окруженную лесом мызу, преграждавшую прямую дорогу. Он подозвал Нури Шаалана, и они поспешили туда, чтобы задержать турок.
Мы вернулись на три мили назад к передовому отряду индусов и рассказали их дряхлому, угрюмому полковнику, какой подарок подготовили ему арабы. Он, казалось, не испытывал особого желания нарушить великолепный порядок, в котором маршировали его люди, но наконец отделил один эскадрон и послал его через равнину против турок, направивших на нас легкие орудия. Один или два снаряда разорвались почти между рядами солдат, и тут, к нашему ужасу (ибо Насир пошел на большой риск, ожидая мощной подмоги), полковник отдал приказ к отступлению и быстро отошел к дороге. Мы со Стерлингом бешеными прыжками ринулись за ним, умоляя его не бояться горных орудий, огонь которых был не более опасен, чем выстрелы из дамского пистолета, но ни уговоры, ни наш гнев не смогли заставить старика сдвинуться хоть на дюйм. Мы помчались в третий раз обратно вдоль дороги в поисках высшего начальства.
Украшенный красными нашивками адъютант сообщил нам, что с другой стороны идет генерал Грегори.
Мы поехали за генералом, одолжили ему автомобиль, чтобы капитан Генерального штаба, прикомандированный к бригаде, мог доставить срочный приказ кавалерии. Один всадник галопом помчался к конной артиллерии, которая открыла огонь, как раз когда последний луч света скользнул по вершине горы и исчез в облаках. Подоспела миддлсекская вспомогательная кавалерия99, и ее бросили на подмогу арабам, чтобы атаковать турецкий тыл.
К ночи неприятель пришел в полное смятение и, бросив орудия, транспорт и все снаряжение, устремился через низкий участок горной цепи по направлению к вершинам Манна, полагая, что за ними они найдут спасение в безлюдной стране. Однако в безлюдной стране находился Ауда, и в эту ночь своей последней битвы старик убивал одного врага за другим, грабил их и брал в плен, пока заря не положила конец сражению. Так погибла турецкая Четвертая армия, в течение двух лет являвшаяся для нас камнем преткновения.
Удача и энергия Грегори позволили нам не бояться встречи с Насиром. Мы поехали в Киеве, где условились встретиться с ним около полуночи.
Вступление в Дамаск
Наша война была закончена – даже несмотря на то, что мы провели эту ночь в Киеве, ибо арабы сказали нам, что дороги небезопасны, а у нас не было никакого желания глупо умереть в ночном мраке у самых ворот Дамаска.
Австралийцы, любители спорта, рассматривали кампанию как азартную игру, в которой ставкой был Дамаск. В действительности же все мы зависели от руководства Алленби и победа являлась всецело логическим следствием его гения и трудов Бартоломью.
В соответствии с их тактическим планом австралийцы с севера и запада окружили Дамаск, перерезав железнодорожные пути, прежде чем южная колонна выступила на город.
Алленби надеялся, что мы, арабские вожди, будем присутствовать при вступлении в город, отчасти потому, что Дамаск являлся для арабов чем-то неизмеримо большим, чем просто военным трофеем, а отчасти из побуждений, согласных с законами благоразумия. Движение Фейсала превратило вражескую страну в дружественную союзникам, дав им возможность по мере их продвижения вперед пускать обозы без охраны, управлять городами без военных гарнизонов.
Окружив Дамаск, австралийцы могли оказаться вынужденными, вопреки приказам, вступить в город. Если кто-либо оказал бы им сопротивление, это могло бы испортить положение в будущем. Нам была предоставлена одна ночь, чтобы заставить жителей Дамаска встретить британскую армию как своих союзников.
Это означало настоящую революцию если не в убеждениях, то в поведении. Дамасский комитет сторонников Фейсала уже несколько месяцев готовился захватить бразды правления в городе, как только турки будут разбиты. Мы должны были лишь связаться с ним, чтобы известить о приближении союзников и о том, что от него требуется. Поэтому, когда сумерки сгустились, Насир послал в город всадников руалла, поручив им отыскать Али Резу, председателя нашего комитета, либо Шукри эль-Айуби, его заместителя, и сообщить им, что они могут завтра оказать нам действенную помощь, немедленно создав правительство.
Действительно, это и было сделано к четырем часам дня. Али Реза отсутствовал, так как в последнюю минуту был назначен турками, стремившимися привлечь его на свою сторону, командовать отступлением их армий из Галилеи, но Шукри эль-Айуби получил неожиданную поддержку от алжирцев, братьев эмира Мухаммеда Сайда и эмира Абд эль-Кадера. С помощью их сторонников арабский флаг зареял на городской ратуше еще до захода солнца, когда мимо дефилировали последние эшелоны немцев и турок. Говорят, что ехавший последним генерал иронически отдал флагу честь.
Я отговорил Насира от немедленного вступления в город. Для его достоинства было бы лучше, если бы он спокойно вошел в город на рассвете. К полуночи, когда мы расположились на отдых, четыре тысячи наших вооруженных людей уже находились в Дамаске.
Завтра мне предстояла работа, потому мне следовало бы заснуть, но я не мог. Ведь в течение двух лет Дамаск являлся пределом наших мечтаний!
Оставляя Дамаск, немцы подожги склады и запасы боевого снаряжения, и каждую минуту нас оглушали взрывы, пламя от которых окрасило небо. При каждом новом грохоте земля, казалось, сотрясалась. Устремив взгляд на север, мы видели, как по бледному небу рассыпались снопы желтых точек, так как снаряды взлетали при взрывах магазинов на ужасную высоту. Я повернулся к Стерлингу и проговорил:
– Дамаск горит!
Мне причиняла боль мысль о великом городе, ставшем пеплом в плату за свободу.
Когда рассвело, мы поехали к верховью горного кряжа, высившегося над городским оазисом. Мы боялись взглянуть на север, ожидая увидеть развалины. Но вместо развалин простирались безмолвные сады, застланные зеленым туманом от реки, и в оправе тумана маячил город, прекрасный, как и всегда, похожий на жемчужину под лучами утреннего солнца. От ночного смятения остался лишь одинокий высокий столб дыма, который, угрюмо чернея, поднимался от складов Кадема, конечной станции Хиджазской железной дороги.
Мы поехали вдоль прямой, окаймленной насыпью дороги через орошенные поля, на которых крестьяне начинали свой трудовой день. Скакавший галопом всадник замедлил шаг, увидав наши головные покрывала. Он весело приветствовал нас, протягивая гроздь золотистого винограда:
– Добрые вести: Дамаск приветствует вас.
Он прибыл от имени Шукри.
Насир следовал за нами. Мы передали ему, что он может с почетом вступить в город, он заслужил это исключительное право своим участием в пятидесяти битвах. Рядом с Нури Шааланом они в последний раз пустили своих лошадей вскачь и исчезли в клубах пыли вдоль длинной дороги. Мы со Стерлингом отыскали небольшой прохладный ручеек и остановились у него, чтобы помыться и побриться.
Несколько индусских кавалеристов уставились на нас, на наш автомобиль, на американские рейтузы и хитон шофера. Я был в полном арабском облачении. Стерлинг же имел костюм британского штабного офицера, и лишь на голове у него было арабское покрывало. Индусский сержант, бестолковая и злобная личность, решил, что он захватил нас в плен. Освободившись от его ареста, мы последовали за Насиром.
Мы совершенно беспрепятственно проехали вдоль длинной улицы к правительственным зданиям на берегу реки Барады. Путь был запружен народом, теснившимся на тротуарах, на мостовой. У окон, на балконах и на крышах – всюду стояли люди. Многие плакали, кое-кто посмелее выкрикивал наши имена. Но по преимуществу они лишь смотрели во все глаза, с сияющими от радости лицами.
У городской ратуши дело обстояло иначе. Ее ступени и лестницы были заполнены волнующейся чернью – воющей, обнимающейся друг с другом, пляшущей, поющей. Они расчистили нам путь в переднюю, где сидели сияющие Насир и Нури Шаалан. По обеим сторонам от них стояли эмир Абд эль-Кадер, мой давнишний враг, и его брат эмир Мухаммед Сайд. Я онемел от изумления. Мухаммед Сайд выскочил вперед и крикнул, что они, внуки эмира Абд эль-Кадера, с пашой Шукри эль-Айуби из дома Саладина образовали вчера правительство и перед посрамленными турками и немцами провозгласили Гуссейна «королем арабов».
Пока он горланил свой напыщенный вздор, я повернулся к Шукри, который не был политиком, но которого народ любил и считал почти мучеником из-за перенесенных им от Джемаля-паши страданий. Он рассказал мне, как алжирцы, единственные во всем Дамаске, помогали туркам до тех пор, пока не увидали, что те бегут. Тогда они ворвались в комитет сторонников Фейсала, тайно заседавший, и нагло захватили власть.
Они были религиозными фанатиками. Я повернулся к Насиру, надеясь с его помощью обуздать их наглость с самого начала, но меня отвлекло новое обстоятельство. Вопящая и напирающая на нас толпа разделилась, словно ее пробивал таран. Люди разбегались в стороны между изломанными стульями и столами. До нас донесся ужасный, торжествующий рев знакомого голоса.
Мы увидели Ауду Абу-тайи и старшину друзов Султана эль-Атраша, сцепившихся друг с другом. Их люди ринулись вперед, в то время как я бросился, чтобы разнять дерущихся, опрокинув Мухаммеда эль Дейлана, спешившего с той же целью. Вдвоем мы оторвали их друг от друга и оттащили Ауду на шаг назад, в то время как Гуссейн эль-Атраш отбросил более легкого Султана в толпу и увел его в боковое помещение.
Я осмотрелся, разыскивая Насира и Абд эль-Кадера, чтобы призвать к порядку их правительство. Их не было. Алжирцы уговорили Насира отправиться к ним подкрепиться. Это было очень удачно, так как имелись более неотложные общественные дела. Мы должны были доказать, что прежние дни миновали и что у власти действительно туземное правительство. Для этого моим лучшим орудием в качестве правящего губернатора был бы Шукри. Мы сели с ним в автомобиль, чтобы объехать город и показаться народу, учитывая, что рост его влияния сам по себе должен был послужить знаменем революции для граждан Дамаска.
Когда мы въезжали в город, толпы народа на улицах приветствовали нас, сейчас вместо сотни человек толпились тысячи. Все жители города, включая женщин и детей, города с населением в четверть миллиона, казалось, высыпали на улицы. Достаточно было нашего появления, чтобы вспыхнуло общее ликование. Дамаск обезумел от радости. Мужчины подбрасывали свои фески с приветственными восклицаниями, женщины срывали с себя покрывала. Хозяева домов кидали цветы, занавесы, ковры на дорогу перед нами, их жены высовывались через оконные решетки и обрызгивали нас из ковшей благовониями.
Нищие дервиши взяли на себя роль скороходов, открывая и замыкая собой наше шествие. Они выли и царапали себя, охваченные безумием. И все крики и женский визг заглушил размеренный рев мужских голосов, воспевающих Фейсала, Насира, Шукри, Оренса.
Мне сказали, что Чавел въехал в пределы города. Наши автомобили встретились на улицах южного предместья. Я описал ему возбуждение, царящее в городе, и попросил его оставить своих людей за городскими стенами, так как сегодня ночью предстоит такой карнавал, какого город не устраивал в течение шести столетий, и гостеприимство Дамаска могло бы подорвать дисциплину среди солдат.
Сколачивание кабинета
Мы медленно двинулись обратно к городской ратуше, чтобы сцепиться с Абд эль-Кадером, но он еще не вернулся. Я послал за ним, за его братом и за Насиром и получил короткий ответ, что они спят. Я сам должен был бы последовать их примеру, но вместо этого мы насыщались в пышной гостиной, сидя на расшатанных позолоченных стульях вокруг позолоченного стола, ножки которого также были расшатаны. Я детально объяснил гонцу, что мне нужно. Он исчез, и через несколько минут появился родич алжирцев, очень взволнованный, и сказал, что они идут сюда. Это была явная ложь, но я ответил, что это хорошо, так как через полчаса я приведу сюда британское войско. Он поспешно убежал, и Нури Шаалан тихо спросил меня, что я намереваюсь делать.
Я заявил, что смещу Абд эль-Кадера и Мухаммеда Сайда и назначу до прихода Фейсала на их место Шукри, а делаю я это таким мягким образом потому, что мне неприятно оскорбить чем-нибудь Насира. Кроме того, у меня не было собственных средств воздействия, если те начнут сопротивляться. Нури спросил:
– Разве англичане не придут?
Я возразил, что они придут наверняка, но плохо то, что потом они могут не уйти.
Он с минуту размышлял и сказал:
– Вы можете взять людей руалла, если хотите быстро сделать все, что нужно.
Тотчас же старик вышел, чтобы собрать для меня свое племя.
Алжирцы прибыли со своей охраной. Их глаза кровожадно горели. По дороге они встретили на площади собравшихся мрачных соплеменников Нури Шаалана и Нури Сайда с его регулярными войсками, а внутри дома – моих телохранителей, слоняющихся по прихожей. Алжирцы ясно поняли, что игра проиграна. Однако наша встреча была бурной.
В качестве представителя Фейсала я объявил, что их гражданское правительство Дамаска упраздняется и что Шукри-паша Айуби назначается полномочным военным губернатором. Нури Сайд должен стать начальником войск, Азми-бей – начальником административного управления, Джемиль-бей – начальником общественной охраны. Мухаммед Сайд едко ответил мне, что я христианин и англичанин, и обратился к Насиру за поддержкой.
Несчастному Насиру оставалось только с жалким видом созерцать ссору своих друзей. Абд эль-Кадер вскочил и, начав осыпать меня язвительными проклятиями, довел себя до белого каления. Но я не обратил на него никакого внимания. Это взбесило его еще больше. Внезапно он прыгнул вперед с обнаженным кинжалом.
С быстротой молнии разъяренный Ауда бросился на него. Испуганный Абд эль-Кадер отступил. Алжирцы поднялись и, взбешенные, выбежали из зала. Меня убеждали, что их нужно схватить и расстрелять, но я не поддался на уговоры.
Мы приступили к работе. Нашей задачей было образование арабского правительства с достаточно широкими полномочиями и преобладанием туземцев, чтобы использовать энтузиазм и самопожертвование арабского восстания, переключив их в обстановку мира.
Мятежники, в особенности победившие мятежники, являются, естественно, дурными подданными и еще худшими правителями. Печальным долгом Фейсала было избавиться от своих военных друзей, заменив их такими элементами, которые в прошлом добросовестно служили турецкому правительству. Насир в слишком слабой степени был государственным политиком, чтобы сознавать это. Но Нури Сайд и Нури Шаалан понимали, что необходимо сделать.
После некоторых назначений и мер, проведенных с их помощью, машина управления начала функционировать100.
День подходил к концу, все население высыпало на бурлящие улицы. Мы назначили инженера для надзора за электрической станцией, обязав его приложить все силы к тому, чтобы к сегодняшнему же вечеру осветить город. Возобновление уличного освещения было бы самым убедительным доказательством наступившего мира. Ему удалось выполнить это, и порядок, воцарившийся в первый же вечер победы, в значительной мере был обязан мирному сиянию уличных огней, хотя усердствовала и наша новая полиция.
Затем мы занялись санитарными мероприятиями. Улицы оказались усеяны брошенными повозками и автомобилями, различными пожитками, вещами, трупами – остатками разбитой армии. Среди турок свирепствовали тиф, дизентерия, ломбардская проказа и другие болезни, и больные отползали умирать в каждое тенистое убежище вдоль пути их похода. Нури набрал команды санитаров, чтобы они произвели предварительную очистку зачумленных дорог и площадей, и распределил врачей по больницам, обещав на следующий день прислать медикаменты и провиант – все, что только удастся раздобыть.
Затем возник вопрос о тюрьмах. Во время турецкого отступления их покинули и сторожа, и заключенные. Шукри умело использовал это, объявив гражданскую, политическую и военную амнистию. Нужно было разоружить граждан или, по крайней мере, убедить их не носить винтовок. Выпустив прокламации, мы Достигли в течение трех или четырех дней своей цели, не применяя принудительных мер.
Началась работа по оказанию помощи. Неимущие уже в течение многих дней чуть не умирали от голода. Была налажена раздача порченого провианта из армейских складов. Затем нужно было снабдить пищевыми припасами все население города, которое через два дня начало бы голодать, так как в Дамаске не оставалось никаких запасов. Наладить временное снабжение из окрестных деревень являлось делом нетрудным. Для этого нужно было восстановить уверенность в безопасности дорог и дать вьючных животных взамен уведенных турками. Поскольку англичане едва ли поделились бы с нами, мы отделили часть животных из нашего собственного транспорта.
Но регулярное снабжение продовольствием требовало железной дороги. Надо было немедленно подыскать и вновь поставить на работу стрелочников, машинистов, кочегаров, рабочих – весь персонал, обслуживающий железнодорожное движение. Затем мы вспомнили о телеграфе.
Были необходимы квартиры для наших и для английских войск, безотлагательным делом являлось возобновление торговли и открытие магазинов, упорядочивание рынков и денежного обращения.
Денежное обращение пребывало в ужасном состоянии. Австралийцы награбили миллионы турецких банкнот, единственных денежных знаков, имевших хождение, и совершенно обесценили их, швыряясь лирами во все стороны. Какой-то кавалерист отдал банкноту в пятьсот лир парню, который три минуты подержал его лошадь. Юнг показал себя новичком, пытаясь укрепить курс лиры последними остатками нашего золота, полученного в Акабе. Но нужно было фиксировать новые цены, и это потребовало работы печатного станка.
Едва мы проделали это, как возникла потребность в газете. Кроме того, надо было разрешить вопрос водоснабжения, противопожарных мер и сбора налогов.