— Минуточку… Четыреста двадцать вторая.
Телефон — великая вещь, но эта истина была для меня слабым утешением. Я сидел, поддерживая голову руками, и глупо улыбался. Кирилл Вацура, сказал я себе, не пытайся понять то, что понять тебе не дано. Куда тебя занесло? Зачем ты оставил свое убогое холостяцкое жилище и полез туда, где мрачный преступный мир плетет свои хитроумные сети для таких вот, как ты, простачков? Кому теперь верить? За что ухватиться, как узнать, куда несет ураган, что впереди, в густом тумане, и скоро ли ждать своей смерти?
Вбежала Валери — возбужденная, глаза горят, волосы на лицо спадают.
— Ну? — спросил я ее.
— На дверях милиция и солдаты стоят, проверяют у каждого, кто входит и выходит, карту гостя и паспорт. Несколько врачей в белых халатах, тетка какая-то зареванная, ее там допрашивают или что — не знаю.
— В очках, в красной кофте?
— Кажется, да.
— Это дежурная по четвертому этажу. Если она меня заметит, Валери, то я пропал. Меня сразу же заберут… Ты хорошо поняла, что я сказал?
— Я поняла, только… Только тон у тебя какой-то странный.
— Он странный, Валери, потому, что я хочу точно знать, кто меня продаст. О том, что меня видела дежурная, теперь знаешь только ты, и если она придет к нам в номер вместе с ментами, то в отношении тебя мне уже все будет ясно.
Валери приоткрыла рот, медленно поднесла руки к груди:
— Ты хочешь сказать, что я… что я тебя…
— Я хочу сказать только то, что сказал, — перебил я ее. — А сейчас воспользуемся моментом, пока дежурная внизу, и проведем, так сказать, очную ставку. Пойдем!
— Куда?
— К Низами Султановичу. Оказывается, он живет двумя этажами ниже, в четыреста двадцать втором номере.
— Кирилл! — Валери отошла от меня на шаг. — Что ты мелешь? С чего ты взял, что Рамазанов живет в нашей гостинице?
— Это долго объяснять, проще спуститься и убедиться в этом самим.
Я почти насильно вытащил ее в коридор, взял под руку и подвел к дверям лифта.
— Кирилл, ты сумасшедший, — тихо сказала мне Валери. — Тебя сейчас увидят, и ты все испортишь.
— В моей жизни уже все настолько испорчено, что дальше некуда… Заходи, не стесняйся!
Мы вошли в кабину лифта и спустились на четвертый этаж. Я сразу увидел, что дверь в четыреста пятнадцатую открыта настежь, у порога толпятся люди, несколько милиционеров пытаются разогнать зевак. За столом дежурной сидела незнакомая мне женщина.
— А что здесь случилось? — спросил я ее.
— Человека убили, — почему-то шепотом ответила она. — Проломили голову.
— Ужас, — сказал я.
— Сейчас убийцу ищут. Здесь не я дежурила, я из другой смены, а была Мария Васильевна. Ей, бедняжке, крепко достанется. Нельзя было посторонних пропускать на этаж. А она даже не заметила, как из этого номера убийца вышел.
— А кто первым труп нашел?
Женщина пожала плечами:
— Говорят, кто-то сообщил в милицию. Они поднялись сюда и сразу пошли в четыреста пятнадцатый. Дверь была не заперта, открыли — а там, значит, мертвый лежит.
— Какая жизнь страшная началась, — сказал я, и женщина охотно согласилась со мной. — Но мы, в общем-то, по другому делу к вам. Вы не скажете, в четыреста двадцать втором сейчас кто-нибудь проживает?
Женщина подняла крышку стола, где хранились ключи, тронула брелок пальцами и вспомнила:
— А из двадцать второго постоялец уже давно уехал. Недели две, наверное, будет. И с того дня мы никого не заселяем. Там потолок сыплется, мы давно уже вызвали ремонтников, но администрация почему-то деньги строителям не перевела, и так все тянется, тянется…
Я многозначительно посмотрел на Валери. Она пожала плечами.
— Мария Васильевна, вы сказали? — снова обратился я к дежурной. — А когда она снова заступает?
— Завтра в шестнадцать ноль-ноль.
— Спасибо, — поблагодарил я дежурную, и мы пошли к лестнице.
— Кирилл, — сказала Валери, когда мы спускались вниз. — Ты можешь мне объяснить, что ты хочешь узнать?
— Я хочу понять, как ты могла разговаривать с Рамазановым, позвонив в пустующий уже две недели четыреста двадцать второй номер.
— Я тоже хотела бы это понять, — ответила она, — и тем не менее я все-таки с ним разговаривала… Куда ты меня тащишь? Ты хочешь нарваться на дежурную, которая тебя запомнила?
— Я хочу выпить чашечку кофе в баре. Заодно поговорить с барменом.
В бар мы проскочили незамеченными. Там было душно и сильно накурено. Посетители громко обсуждали убийство полковника. Мы заняли тот же столик, за которым вчера сидели с Алексеевым. Валери незаметно открыла сумочку, вынула несколько купюр и, пряча их под ладонью, придвинула ко мне.
— Возьми, сам рассчитаешься, — сказала она. Затем, что-то вспомнив, снова полезла в сумочку, вынула прямоугольную пластинку размером с пачку сигарет и так же незаметно протянула ее мне. — Спрячь это у себя, — шепотом сказала она. — Да не маши ею! Спрячь в нагрудный карман и храни как зеницу ока.
Я затолкал пластинку поглубже в карман и, подняв руку с деньгами вверх, щелкнул пальцами:
— Бармен! Принеси-ка пару бутылок коньяку! И три рюмки!
Плотный мужчина в белой рубашке с короткими рукавами и с бабочкой, туго затягивающей воротник, незамедлительно появился перед нами с двумя бутылками, рюмками и тарелочкой с шоколадом. Неплохо его выдрессировали военные, подумал я и, улыбнувшись бармену, придвинул к нему свободный стул.
— Присаживайтесь к нам!
Бармен расставил выпивку на столе, учтиво поклонился и, сожалея, развел руки в сторону:
— Не положено. На работе.
— Всего на пару минут! — Я проявлял настойчивость.
— Ну, если только на пару, — согласился бармен и сел рядом с нами.
Я откупорил коньяк, плеснул в рюмку бармена, себе и Валери. Я выпил, бармен пригубил, а Валери к рюмке не притронулась.
— Я хотел у вас уточнить насчет маленькой коробочки, которую вы передали моей девушке, — сказал я.
— Простите, что-нибудь не так?
— Нет-нет, не беспокойтесь, никаких к вам претензий. Вот только мы никак не можем вспомнить, кто из наших знакомых ее передал.
— Сожалею, но этот человек не назвал себя.
— Может быть, вы сумеете описать его внешность?
Бармен на минуту задумался.
— Зрительная память у меня всегда была хорошей, это, знаете ли, уже профессиональная привычка… Так, ему под сорок, одет в свободные светлые брюки и зеленую шелковую рубашку. Хорошо причесан, волосы немного седоватые. Похож на кавказца, как сейчас говорят… Что еще? Ах да, с тоненькими усиками! Заказал он стаканчик сангрии, у стойки выпил и ушел. Раньше я его здесь никогда не видел.
— А в его речи вы ничего не заметили необычного?
— В речи? А что может быть необычного в речи? Речь как речь, — бармен рассмеялся. — Чистый русский язык… А впрочем, по-моему, он немного картавил. Кое-кто из наших политиков очень похоже говорит, пародировать можно… О, простите, меня уже заждались!
Он еще раз поклонился мне, даме и встал. Вежливый мужик, подумал я, провожая его взглядом.
Глава 7
Мы поднялись в номер. Я запер дверь на два оборота, прикрыл балкон, чтобы нас случайно не подслушали из соседних номеров.
— Твой картавый незнакомец, по всей видимости, болтается где-то рядом, — сказал я.
— Это понятно и без твоей дурацкой иронии, — ответила Валери.
— Когда должен позвонить адвокат?
— Через два-три дня.
— Надеюсь, ты понимаешь, что если он узнает про ваши аферы в Крыму, то сразу же откажется вести дело Глеба.
Валери усмехнулась:
— Все зависит от суммы гонорара, который я ему заплачу.
— Неужели правосудие так просто покупается? — искренне возмутился я.
— Нет, не так просто. Это сделать тяжело. Сначала надо заработать большие деньги.
— Ты мне не рассказала, как вышла на него.
— На Рамазанова? Мне посоветовали обратиться к нему там же, в милиции, когда взяли Глеба. Подошел один из ментов, отвел в сторону и сказал, что если вы хотите видеть братца на свободе, то просите о помощи адвоката Рамазанова. Я, конечно, согласилась, дала вильнюсский адрес и телефон. Он сам мне и позвонил.
— И сказал тебе, чтобы ты искала свидетелей?
— Да.
— Хотя за большие деньги можно было нанять липового свидетеля?
— Можно было.
— Но ты решила сэкономить на мне?
— Да.
— А что, если я откажусь?
— Я бы не хотела разочароваться в тебе и узнать, что боевой разведчик оказался трусом.
Умница! Молодец! — мысленно восхитился я ею. Теперь, после такого комплимента, я буду доказывать тебе, что не трус, даже с петлей на шее.
— Постараюсь не разочаровать тебя, — я провел ладонью по ее щеке и многообещающе улыбнулся. — Вот только с детства я был законопослушным гражданином и патологически не переношу всякую уголовную мразь.
— Законопослушным? — Валери вдруг рассмеялась, хлопнула в ладоши и откинулась спиной на подушки. — Вы только посмотрите на этого святошу! А что ж ты мне не расскажешь, как скинул со скалы двух ребят из казино? Это что — правосудие? Два человечка висят на тебе?
— Ага, значит, тебе об этом известно… Братец твой, оказывается, не очень-то умеет держать язык за зубами.
— Но было это?
— Было. Они убили ни в чем не повинного старика и заслужили смерть.
— Кирюшенька! Не тебе, родненький, решать, достойны они смерти или нет. Для этого есть суд.
— Но ты же сама сказала, что правосудие покупается и продается.
— Вот! — Валери подняла палец. — Вот мы и пришли к самому главному. Это верно, правосудие иногда становится товаром. А раз так, то люди все чаще устанавливают свое собственное правосудие. Вот и мы с братиком решили, что казино обязано помочь нам приобрести первоначальный капитал, чтобы мы смогли открыть свое дело и уже потом честно зарабатывать деньги. Мы изъяли у казино некоторую часть денег, они убили старика, ты убил двух охранников, они посадили Глеба, я покупаю адвоката и тебя…
— Меня ты еще не купила, — вставил я.
— …они убивают полковника и обезглавливают несчастную крыску, а мы прячемся от дежурной по этажу и накрепко закрываемся в номере… Идет обыкновенная борьба различных правосудий. Когда нет одного, истинного правосудия, возникает бесчисленное множество других. Вот и все. А ты, бедняжка, терзаешься угрызениями совести, что будешь помогать, как ты говоришь, аферистам.
— Гладко все у тебя получается, — признался я. — Не подкопаешься. Целая теория, все вроде бы логично. Только эта цепочка началась с того, как вы с Глебом украли деньги из казино. А уже потом пошли трупы.
— Ну-ну, не надо вешать на нас чужие грехи. Мы, в отличие от некоторых, никого не убивали. А цепочка, милый, началась намного раньше. Когда изымали деньги, замораживали вклады, бесконтрольно запускали печатный станок… Все это тоже было чьим-то правосудием.
Она зевнула. Глаза ее, налитые тяжестью, медленно закрывались. Не раздеваясь, Валери залезла под одеяло.
— Ложись, — сказала она.
После всего, что произошло, мне было не до сна. Я бесцельно походил по комнате, чувствуя непреодолимое желание что-то делать, каким-то образом защищаться от надвигающейся беды. Те люди, которые убили Алексеева, играют по-крупному и вряд ли будут церемониться со мной, когда я встану на их пути. Если бы они предъявили мне какие-нибудь конкретные требования, я мог бы уже определить свое место в этой игре и подумать об ответных шагах. Пока же со мной играли втемную, и тем опаснее для меня была ситуация, потому что я не знал, с какой стороны ждать нападения. Я не мог понять, почему картавый сразу не выдвинул мне требование — отказаться от свидетельских показаний, а приказал ждать каких-то указаний? Не значит ли это, что я нужен им совсем для других целей?
Я выключил свет и вышел в коридор. Инстинкт самосохранения принуждал меня что-то делать, готовить оборону, и я не мог, как Валери, лечь в постель и спокойно заснуть.
На лифте я спустился до второго этажа, перешел на лестницу и по ней сошел в фойе. На входе все еще стояли милиционеры, но дежурной и солдат уже не было. Люди спокойно входили и выходили из гостиницы.
Я вдруг решил рискнуть и, круто развернувшись, пошел к выходу. У дверей меня никто не остановил и даже не попросил предъявить гостевую карту.
Я прошелся вдоль машин международного Красного Креста, у мангала сел за столик и, потягивая из бутылки колу, стал рассматривать гостиничные окна. Четвертый этаж. Вот холл, он ярко освещен неоновыми лампами. Вот окно злосчастного четыреста пятнадцатого номера. Там все еще горит свет, мелькают милицейские фуражки, работа криминалистов продолжается. Значит, по этой стороне идут нечетные номера, а четные — с противоположной стороны фасада.
Я встал, рассчитался с мангальщиком и пошел вдоль гостиницы, завернул за угол и вышел на волейбольную площадку. Я сел на скамейку под акацией и в ее тени стал невидимым. Вот тускло светится полоса лестничных пролетов. Четвертый этаж. Предположим, что первое справа окно — номер четыреста второй. Затем — четыреста четвертый… Я отыскал глазами четыреста двадцать второй. Окно плотно завешено шторами, но через них пробивается слабый свет, словно в номере включена настольная лампа. Балконная дверь приоткрыта.
Может быть, я неправильно сосчитал окна, думал я, возвращаясь назад, а может, пока мы сидели в баре, номер заселили.
Глава 8
Я вошел в вестибюль. Милиционеры на входе равнодушно посмотрели на мою гостевую карточку. Подниматься в номер мне не хотелось, в голове металось столько различных мыслей, что просто необходимо было привести их в порядок, успокоиться и подумать о ближайшем будущем.
Ничего более оригинального, чем спуститься в бар, я не смог придумать.
Я взял стакан сока со льдом и сел в самом темном углу рядом с кучерявым очкариком, умудрившимся при таком тусклом свете читать «Нью-Йорк таймс» на английском.
Может быть, бежать отсюда, пока в самом деле цел, подумал я. Ну а дальше что? — спрашивал во мне другой человек, менее склонный к авантюрам… А дальше — в аэропорт. Допустим, начал иронизировать оппонент, а на какие шиши ты купишь себе билет до Москвы?.. Я машинально провел рукой по карману, будто хотел еще раз убедиться, что в нем едва ли наберется мелочи на такси до аэропорта. Даже если ты найдешь деньги на билет, продолжал реалист, неужели ты оставишь на произвол судьбы эту глупую девчонку, которая совершенно не осознает меру опасности? Она будет упорно искать пути к освобождению брата, и ей в конце концов отвинтят голову. Выражаясь ее же терминологией, верх возьмет более сильное и коварное правосудие.
— А, черт! — Я вслух выругался и отставил от себя стакан с соком. Очкарик приподнял глаза и взглянул на меня.
Сколько их? — думал я. Если тут, в Душанбе, нас пасет только картавый, то с ним еще можно потягаться. А если больше — трое, четверо? Все же у меня не выходит из головы этот странный адвокат, которому Валери звонила по гостиничному телефону. И ряд совпадений, связанных с проклятым четвертым этажом: якобы пустующий четыреста двадцать второй номер, в котором горит свет, убийство Алексеева, визитная карточка, которую я потерял и нашел там же, на четвертом этаже. Как она могла оказаться там?..
Я, наверное, слишком глубоко ушел в свои рассуждения и, не замечая, говорил вслух. Очкарик снова перестал читать, с улыбкой глядя на меня.
— Что-нибудь случилось? — спросил он с сильным акцентом.
Мне еще иностранцев только не хватало, подумал я и буркнул: «Случилось», что следовало понимать как «Отвали».
— Я могу чем-нибудь помочь? — продолжал влезать в душу кучерявый. Он опустил газету, и я увидел на его груди пластиковую карточку с маленьким голубым шаром. — Мое имя Алекс Фербер, я представляю газету «Нью-Йорк таймс», работаю здесь с группой наблюдателей из ООН.
Я кивнул ему, протянул руку и представился:
— Кирилл Вацура. Крымский моряк. Здесь отдыхаю.
— Крым? Я знаю Крым, я жил в гостинице «Ялта». Очень хорошо… Вы слышали про убийство офицера? — спросил он, складывая газету. — Я уже передал информацию, но здесь много неясностей. Военный комендант однозначно считает, что это дело рук исламистов. Оппозиция сейчас особенно нацелена против командования миротворческих сил. Но разве это похоже на террористический акт? Это же ошибка так думать. В номере полковника нашли бутылки, рюмки. Кто-то был у него, понимаете? Но об этом следствие почему-то не говорит.
Что ты пристал ко мне, подумал я, ну сидел я у него, ну пили мы водку.
— Сейчас в Таджикистане очень неспокойно. Поверьте мне, я работал в ЮАР, в Боснии. Это очень надолго.
Хороший ты парень, тоже хочешь разобраться во всей этой мерзкой истории, думал я. Но вряд ли что-нибудь у тебя получится.
— Хотите выпить? — спросил Алекс.
Я отрицательно покачал головой. Передо мной сидел потенциальный союзник. Меня подмывало рассказать ему все.
— А что касается ситуации с Черноморским флотом, то я думаю… — снова начал было Алекс, но я положил свою ладонь на его руку и, перебив его, негромко сказал:
— Не надо о флоте. Я могу рассказать вам об убийстве полковника то, что еще никому не известно. Я случайно оказался свидетелем этого…
Глаза Алекса загорелись профессиональным блеском, он даже привстал от неожиданности.
— Вы?
— Тихо! — приказал я ему. — Давайте лучше побеседуем в вестибюле.
— Хорошо, хорошо, конечно! — закивал Алекс.
Мы друг за другом вышли из бара, я хотел было направиться в вестибюль, но Алекс молча взял меня под локоть, и мы свернули к лифту.
— Лучше у меня, — сказал он.