Омерта десантника - Сергей Алтынов 19 стр.


– Вы не имеете права… – твердил мальчишка, точно заведенный робот.

Между тем к Ушакову подошел его подчиненный, старший лейтенант Лунев, который только что осмотрел неподвижно лежащего Бондарева.

– «Скорая» уже не нужна, – только и произнес Лунев.

Дерево и собровцев окружили подъехавшие на выстрелы и шум милиционеры, появилась и бесполезная теперь «Скорая помощь». Ушаков показал милиционерам удостоверение, вкратце объяснил, что произошло.

– Ну и дела! – аж присвистнул старший милицейской группы, глядя на пацана, затаившегося на самой верхушке дерева. – Может, спилить этот дуб? Пилой-болгаркой?

– Тащи, – только и махнул рукой Ушаков.

Рядом с милицейской машиной затормозила иномарка, из которой стремительно выбралась хорошо одетая, ухоженная женщина.

– Я представляю благотворительный фонд помощи детям-сиротам, – представилась она не без высокомерия. – Совершенно случайно к нам поступила информация о случившемся…

– И вы совершенно случайно проезжали мимо, – закончил за благотворительную даму с трудом сдерживающий свои эмоции Ушаков.

Подъехали еще две машины, украшенные буквами ТV, из которых выбрались господа с профессиональными видеокамерами.

– Мы немедленно забираем этого несчастного ребенка, – категорично заявила дама. – Он нуждается в срочной психокоррекционной помощи.

– Сука ты, – только и произнес Ушаков, сплюнув даме под ноги, и демонстративно отвернулся.

Что-либо делать при таком скоплении телевизионщиков, благотворительных соцработников и прочих зевак было бессмысленно. Ушаков подошел к накрытому белой простыней телу полковника Бондарева. Остановился в пяти шагах, снял с головы берет.

– Я ведь его мог снять… – лихорадочно зашептал рядом капитан Неделин из ушаковского отряда. – Пацана этого на мушке держал… И не смог! Поверить не мог, что такой вот клоп в нашего полковника стреляет! Глазам своим поверить не мог!

– Ничему нас Чечня не научила, Неделин, – только и ответил подчиненному Ушаков. – Ладно, не казнись!

Стрелять в детей Адмиралу за годы службы в спецназе МВД, по счастью, не приходилось. На месте Неделина у Ушакова тоже, скорее всего, дрогнула бы рука.

Вечером того же дня мальчик Юра уже находился в специальной больнице закрытого типа. Его «лечение» оплатили из средств благотворительного фонда, который немедленно взял попечительство над несчастным ребенком. Следствие, в свою очередь, пошло по весьма удобному пути. Беспризорник нашел на помойке пистолет. Думая, что он игрушечный, прицелился в случайного прохожего.

– Маленький мальчик нашел пулемет, больше в деревне никто не живет, – мрачно вспомнил старый садистский стишок начальник службы безопасности господина Маркина, огромный плечистый Рома-Лом, в прошлом рэкетир и потрошитель рыночных торговцев, а еще ранее чемпион бывшего Союза по вольной борьбе.

– Не надо, Рома, – проговорил Лорд, сопровождаемый главным телохранителем до дверей палаты, где сейчас находился Юра.

Другой охранник, не менее громадный, чем Рома, нес в своих ручищах самые разнообразные сладости и коробки с заводными игрушками.

– Я принимаю тебя в свою команду, – обняв мальчика, произнес Лорд, когда остался в палате наедине с ребенком. – Ты доказал, что настоящий пацан! Скоро тебя переведут в специальный детский дом. Не вздумай сбежать оттуда! Я буду каждые две недели навещать тебя там, поверь мне, Юра!

Мальчик слушал молча. Ни слова не вымолвил он лидеру сериальной «команды крутых пацанов». Не проявлял он интереса и к подаркам. Лорд ободряюще подмигнул мальчику, потрепал его по плечу и покинул палату. В коридоре Лорд остановил лечащего врача и детского психолога, вручил им по пачке денег и строго-настрого наказал, чтобы в следующий его визит Юра улыбался и играл в игрушки.

– Полковник Бондарев погиб вчера около шести часов вечера. Такие вот дела, Сафронов, – проговорил следователь прокуратуры Курицын, внимательно следя за реакцией допрашиваемого.

Сафронов молча изучал краткое газетное сообщение на эту тему. Курицын не врал.

– И еще одно невеселое для вас, Роберт Сергеевич, сообщение, – продолжил следователь. – Павел Яковлевич Брянцев, ваш непосредственный командир, сегодня утром был доставлен в реанимацию с тяжелейшим сердечным приступом. Может, конечно, и выживет. Но инвалидность обеспечена.

Сафронов отложил в сторону утреннюю газету. Отвернувшись от Курицына, стал смотреть в зарешеченное тюремное окно.

– Вот ведь как одно к одному складывается, – наигранно вежливым голосом почти пропел следователь. – Будем сотрудничать со следствием, Роберт Сергеевич?

– Я не убивал Парфенова, – не поворачиваясь, отозвался Сафронов.

– Да какая мне разница, – вяло передернул плечами Курицын. – Убивал не убивал. Вопрос в другом, Сафронов. Лучше будет, если… Если ты, Сафронов, исчезнешь. Совсем. Помрешь, например, от аппендицита или какой-нибудь редкой неизлечимой болезни. Следствие остановится, потом и вовсе закроется. – Курицын громко откашлялся, точно поперхнулся, и продолжил в том же духе: – Хотя, с другой стороны, тебя могут освободить за недоказанностью по ходатайству адвоката… Отдай то, что отснял на камеру, и все проблемы сразу же разрешатся.

– И что, тогда отпустите?

– А на хер ты нужен? Ну так…

– Не было у меня никакой камеры. Пошел ты, Курицын…

Следователь беззлобно хмыкнул и вызвал конвоира.

С тех пор Сафронова не вызывали на допросы более месяца. Зато спортзал он посещал регулярно. Митя и в самом деле оказался толковой «грушей», точнее, спарринг-партнером. Они все реже разговаривали между собой и все ожесточенней бились в поединках.

– Затягивается твое следствие, стало быть, – в одной из редких откровенных бесед проговорил Митя. – Значит, скоро бой. И я догадываюсь, с кем.

– Ну?

– Две недели назад сюда, к Флягерсу, этапировали одного кавказца по имени Ахмед. Молодой, «черный пояс» по карате-до. Обвиняется в целом ряде особо тяжких. Но у него влиятельные родственники. Вот и определили сюда, к Семен Семеновичу. А тот ему все условия для тренировок создал. Заметил, что ты теперь в другое время, чем раньше, тренируешься?

– Заметил.

– Все лучшее время в спортзале теперь этому Ахмеду. И «груши» у него собственные. Целых две. День одну мордует смертным боем, день другую.

Спустя неделю Курицын вновь вызвал Сафронова в следственный кабинет. Вопросов почти не задавал, просто сообщил, что дело в ближайшее время будет передано в суд. На том они расстались, и с тех пор Сафронов следователя больше не видел. «Ближайшее время» растянулось на долгие месяцы. Ни следователи, ни адвокаты Сафронова в этот период не посещали. Он по-прежнему находился в одиночной камере и по-прежнему усиленно тренировался в спортзале.

– Иппон![27] – уже в третий раз за тренировку хрипло проговорил Митя после того, как шлепнулся на маты.

– По-моему, на сегодня достаточно, – выйдя из боевой стойки, заметил Сафронов.

– Если хочешь сохранить «грушу», – кивнул Митя. – Бой будет через неделю, – тут же без лишних предисловий сообщил он. – Ты в хорошей форме, но твой противник моложе, и рука у него потяжелей.

Сафронов ничего не ответил. Он нанес ногой демонстративный удар по макиваре, настолько резкий и сильный, что сдержанный в похвалах Митя даже присвистнул. Затем Сафронов подошел к картинке, нарисованной масляными красками прямо на стене. Непременный персонаж восточного фольклора дракон был изображен с тремя головами и чешуйчатым туловищем, частично облаченным в кимоно. Головы при этом чему-то улыбались, демонстрируя хищные зубы. При таких зубах, лапах и хвосте можно было обойтись и без кимоно, а также без изысканных познаний в боевых искусствах.

Сафронов подпрыгнул, обозначил удар, коснувшись при этом стопой средней драконовской головы.

– Главное у дракона не головы, а хвост, – назидательно произнес при этом Митя, поднявшись наконец на ноги. – Отрубил хвост – считай победил дракона.

– Или одним махом все три головы, – усмехнулся Сафронов.

– Одним махом не получится, – пожал плечами Митя. – Да и до хвоста трудно добраться.

Сафронов при этих словах рубанул дракона и по хвосту. Нарисованное чудовище продолжало при этом улыбаться во все три зубастые глотки.

Через полчаса после тренировки Сафронова вызвал к себе Флягерс.

– Я, конечно же, иду на нарушение режима, Сафронов, – заговорил Семен Семенович своим привычным вежливо-умиротворенным голосом. – Но лишать тебя свидания считаю негуманным.

– Свидания? – переспросил Сафронов.

– Представь себе! Тебя хочет одна женщина, – разъяснил Флягерс. – Готов предоставить вам отдельную камеру с максимальными удобствами… Опять же, в некоторое нарушение правил, поэтому всего на четыре, максимум на пять часов.

С замиранием сердца шел Сафронов по коридору, предвкушая, какие первые слова он скажет Ирочке. Надо же, сумела его найти и даже подобрать подход к такому деятелю, как Флягерс. Значит, в самом деле – за-бы-то…

С замиранием сердца шел Сафронов по коридору, предвкушая, какие первые слова он скажет Ирочке. Надо же, сумела его найти и даже подобрать подход к такому деятелю, как Флягерс. Значит, в самом деле – за-бы-то…

– Как ты… И зачем… Зачем ты пришла сюда? – обескураженно проговорил Сафронов, застыв на пороге.

Между тем прапорщик-выводящий закрыла дверь камеры свиданий, и Сафронову ничего другого не оставалось, как сделать два шага вперед.

– Лучше уйти? Говори прямо, я не обижусь, – отозвалась негромким голосом женщина.

– Надя… – только и произнес Сафронов и тут же прижал ее к себе.

Нет, скорее не прижал, а сам прижался… И тут же отпустил, оглядел ее с ног до головы, точно не верил своим глазам. Надя была одета скромно, по-спортивному. Ее точеной спортивной фигуре могла позавидовать любая юная физкультурница. В Наде чувствовалась сила и одновременно мягкость, даже нежность. И рябинки-оспинки уже не портили лица, Надю просто невозможно было представить без них. А скромная прическа и вовсе шла ей как никакая другая.

– Ты даже не представляешь… – спустя полчаса сказал ей Сафронов. – Я не думал, не ждал… А когда увидел, понял. Только ты и никто другой меня ждать в этих вот стенах мог. Почему мы раньше не встретились?

– Сперва война, – ответил Надя. – Потом ты был женат. Между прочим, на моей лучшей подруге. Потом опять война… Ты хочешь спросить меня про Иру?

– Нет, не хочу, – честно ответил Сафронов.

Теперь уже она обхватила его за плечи и прижалась всем телом.

– Ты всегда была такая неприступная, – проговорил он, в свою очередь, гладя ее сильные, заботливые руки.

– Глупости, – чуть ли не фыркнула Надя. – Просто я мужиков боялась. Правда, не веришь? Просто так, без всякой причины боялась и все… Такая вот дура была!

– Говоря по правде, есть чего бояться… Почему ты тогда в ДРА выручила нас?

– Разве не нужно было делать этого? – вскинула брови Надя.

– Нужно, – кивнул Сафронов.

– Тогда зачем спрашиваешь? – немного обиженным тоном отозвалась Надя.

«Шестое чувство! – мысленно восхитился Сафронов. – Вот чувствует Надя, когда кому-то плохо, и старается помочь… Бывают же еще такие девчата!»

– Я уверена, что ты скоро выйдешь, – произнесла она. – Вот, посмотри!

Она протянула ему целую пачку цветных фотографий. Почти на всех них была запечатлена девочка лет шести с большой остроухой собакой. Девочка то обнимала собаку, то плескалась с ней в речке, то надевала собаке на голову венок из ромашек. На нескольких фотографиях рядом была и Надя.

– Кто это? – спросил Сафронов.

– Это Аня, а это Джек, – ответила как ни в чем не бывало Надя.

«Дочь?!» – мысленно удивился Сафронов. О том, что у строгой, неприступной Иннокентьевны могут быть дети, он слышал впервые. Но решил больше вопросов не задавать. Когда выйдет, сам все увидит.

Когда выйдет…

Надо же – впервые за все время заключения в его сознании возникла эта фраза. Потому что ее произнесла Надя. Да, да, теперь Сафронов был уверен – выйдет. Раз его ждут, по-иному и быть не может.

Надя тем временем прижалась к Сафронову еще крепче, но так, точно не сама искала укрытие и защиту, а собой Сафронова заслоняла. Впрочем, сейчас такие сравнения были неуместны, у них оставалось еще несколько часов, их нельзя было терять на лишние размышления и разговоры.

Гуляла девочка с собакой… Первые строчки этого стихотворения поэта-фронтовика Ваншенкина точь-в-точь повторяли и Надино детство, и ее нынешнюю жизнь. В детстве, кроме собаки, других друзей-подруг у Нади не было. Не сдружились как-то, потому что Надя либо помогала родителям, у которых всегда находились для нее дела, либо пропадала в городе на юношеском стадионе. У зеркала, как другие девчонки, крутиться не любила. Что там в зеркале этом Надя могла увидеть? Оспинки на лице (переболела ветрянкой в пять лет), белесые ресницы, светло-серые маленькие глазки, обычно именуемые поросячьими, коротко подстриженные волосы. В отличие от девчонок-одноклассниц Надя никогда не слышала, что она красивая или хотя бы хорошенькая. Нет, было – пару раз хорошенькой некоторые добросердечные люди называли. Хорошенькими, впрочем, у добросердечных и кошки, и шавки облезлые бывают. Родители же лишний раз по голове не гладили. Как школу окончила, сразу пошло-поехало. Медицинское училище, специальные курсы, Афганистан… Там-то ее впервые и назвали по отчеству, а ей всего двадцать первый год шел. Так и звали с тех пор Иннокентьевной, по-семейному, можно сказать. Только вот у самой Нади семьи до недавнего времени не было. Друзей-подруг опять же… Нет, кое с кем сдружилась в ДРА. Но опять же – скорее приятельскими были те отношения. То ли она себя самой стеснялась, то ли от природы была не слишком коммуникабельна… Ну сходила один раз Надя на танцы. Точнее, на дискотеку в местном доме культуры. Приезжий вокально-инструментальный ансамбль исполнял песню с такими вот точными и близкими для Нади словами:

Ну как вам непонятно, ребята,

Что красота лишь внешне приятна?

Не могут все на свете быть красивыми,

А счастье почему-то нужно всем.

Ох, как нужно… Стояла Надя одна-одинешенька в нарядном, недавно купленном в городе платье и туфельках на каблуке, но никто к ней не подходил и даже не смотрел в ее сторону. А ансамбль продолжал, давя по самому больному:

Не заменит внешность губ неярких нежность,

Маленького сердца большую доброту,

Преданность и верность не заменит внешность,

Только вот не каждый может видеть эту красоту.

Что верно, то верно. Не каждый. С тех пор на танцы Надя больше не ходила.

Они сами не заметили, как прошли часы их свидания. Усатый прапорщик постучал в дверь, затем открыл кормушку – окно, напомнил, что у них осталось не более двадцати минут…

– Я выйду! – только и произнес на прощание Сафронов. – Скоро, совсем скоро…

– Ну вот, ничего лишнего, – демонстрируя отдельные фрагменты видеозаписи свидания, произнес Флягерс, точно успокаивая таким образом самого себя.

– Эта баба просто-таки запрограммировала его на победу, – кивнул собеседник. – И ведь ничего особенного, а надо же… Он выйдет. Я даже не сомневаюсь. У него появился стимул, воля к жизни, к победе!

– Если он выиграет, я отдам его тебе, Петр Васильевич. – Флягерс кашлянул и продолжил: – Но если нет… Мне и в самом деле придется похоронить его на тюремном кладбище. Ахмед – серьезный боец, а у меня деловые связи с его родственниками.

– Все верно, Семен, – кивнул Лорд, поднимаясь со своего места. – Проигравшие мне не нужны.

Утром следующего дня подполковник Флягерс вызвал к себе Сафронова за десять минут до тренировки.

– Ты хорошо подготовлен, – без лишних предисловий начал Семен Семенович. – Через три дня тебе предстоит бой. Скажу все как есть, по-честному. Или ты погибнешь, или сможешь выйти из этих стен. Последнее обещаю. Как и первое… И твою смерть, и твою жизнь уже оплатили. Мне все равно, от кого получать деньги. Но я даю тебе право выбора, Сафронов. И ты сам выберешь одно из двух.

– Благодарю, – довольно дерзко, со злой иронией в голосе отозвался Сафронов, но Флягерс сделал вид, что не заметил этого.

– Последняя просьба, точнее, совет, – продолжил Семен Семенович. – Если ты сможешь одержать победу, то не добивай противника… Одним словом, можешь не убивать – не убивай. У этого Ахмеда, с которым ты будешь драться, очень влиятельные родственники. Если он погибнет, у меня возникнут некоторые осложнения. А если осложнения будут у меня, то в скором времени они появятся и у тебя… Ну, лишних вопросов задавать не будешь, верно?

– А Ахмеда насчет меня вы, Семен Семенович, тоже предупредите? – не удержался от вопроса Сафронов. – Чтобы, в свою очередь, и меня поберег?

– Насчет тебя… – Флягерс развел руками. – Тебя Ахмед может убить, говорю прямо. Ведь у тебя нет богатых влиятельных родственников.

– Спасибо за искренность, Семен Семенович.

Последующие дни Сафронов тренировался особенно ожесточенно. И не только в спортзале, но и в узком пространстве одиночной камеры.

И вот этот день и час пробили. Или Сафронов выйдет на волю (если, конечно же, Флягерс не обманул его), или… Нет, никакого «или» не может быть.

Противник ждал Сафронова в противоположном конце полукруглой, огороженной железными прутьями арены. Расслабленный, недобро усмехающийся, он в одно мгновение сделал лицо каменным и принял боевую стойку, характерную для мастеров традиционного карате-до. Сафронов сделал полшага навстречу, встал в классическую боксерскую позицию – правостороннюю собранную стойку. И тут из задних рядов послышался исступленный злобный вопль:

– Убей Полковника!

Если человека нельзя купить, то его можно продать. Сафронова продали. Лорд сумел купить. У Лорда было почти все, кроме абсолютной власти. У Сафронова ничего. И никого. Так сложилось, что один Сафронов остался. А сейчас и самого Сафронова больше не было. Хитрый Флягерс уже сегодня оформит заключенного Сафронова в «естественную убыль». Помер, дескать, бедный зэк от внезапного астматического приступа… У Сафронова и Лорда не было общих интересов, целей. Но зато у них были общие враги.

Назад Дальше