— Они все-таки сделали это, — восклицает Кара. — Верные решили атаковать.
— Эй, вы, — кричу я сотрудникам в диспетчерской.
Женщина, которая всегда бросает на меня неприязненный взгляд, поднимает голову.
— Камера двадцать четыре. Быстро.
Она дотрагивается до своего монитора, и сотрудники молниеносно кидаются к ее месту.
Я обращаюсь к Каре:
— Позови остальных, ладно?
Она кивает и с дикими глазами вылетает из диспетчерской.
Вооруженные люди, сгрудившиеся у здания, не носят униформы. Стараюсь подобрать такой ракурс, чтобы узнать хоть кого-нибудь, но изображение не в фокусе. Они общаются друг с другом жестами, и видны только белые ладони, мелькающие в темноте.
Я начинаю постукивать ногтем по передним зубам. Через пару минут прибегает Кара со всеми нашими. Питер громко произносит: «Разрешите», и его пускают поближе.
— Что случилось? — спрашивает он у меня.
— Верные сформировали армию, — отвечаю я, кивая на экран. — Похоже, там народ от каждой фракции, даже от Товарищества и эрудитов.
— От эрудитов? — изумляется Калеб.
— Верные являются врагами бесфракционников, — поясняет Кара. — Следовательно, у них общая цель: свергнуть Эвелин.
— А насчет Товарищества ты уверен? Что они тоже вступили в армию? — выпаливает Кристина.
— Они не участвуют в беспорядках, — уточняю я. — Но помогают.
— Верные впервые захватили оружейный склад несколько дней назад, — бросает нам молодая женщина, сидящая на соседнем кресле. — Тогда-то они и раздобыли себе пушки. Это уже второй налет. После первого раза Эвелин приказала спрятать боеприпасы в другое место, но кое-что они вывезти не успели.
И мой отец, и Эвелин знают: только оружие заставит людей подчиняться беспрекословно.
— А каковы их намерения? — интересуется Калеб.
— Верные настроены вернуться к нашей первоначальной цели, — отвечает Кара со страстью. — Независимо от того, что означает отправка людей за пределы города, нужно следовать идеалам, завещанным нам Эдит Прайор. Мы ведь сами думали, что это очень важно, хотя сейчас понимаем, что ее слова были не совсем правдивы. Они собираются добиться восстановления фракций, нападая на укрепления бесфракционников. Кстати, мы с Джоанной обсуждали данный вопрос. Мы не думали о союзе с твоим отцом, Тобиас, но я полагаю, что она вынуждена так действовать.
Я почти забыл, что Кара сама являлась одним из лидеров верных. Не уверен, что ее беспокоит сохранение фракций, но она просто тревожится о людях.
Даже несмотря на болтовню, я слышу, как раздаются отрывисто звучащие выстрелы. Переключаю изображение на камеру, которая находится внутри здания. Туда как раз ворвались захватчики. Поблескивает стеллаж, на котором выстроились коробки с патронами и лежит небольшое количество пистолетов. Это — ничто по сравнению с запасами Резиденции, но в городе весьма ценно.
Несколько мужчин и женщин с повязками бесфракционников стерегут склад. Они быстро терпят поражение, задавленные превосходящими силами верных. Наконец, я вижу среди них знакомое лицо — Зик. Рукояткой пистолета он бьет в челюсть рослого охранника. Сопротивление бесфракционных преодолевается в течение пары минут, выстрелы я замечаю только тогда, когда пули уже похоронены в плоти жертв.
Верные носятся по комнате, небрежно переступая через тела, и сгребают все, что могут. Зик собирает отобранные стволы и кидает их на стол. Я редко когда видел, чтобы Зик был настолько решителен. А он еще не знает, что случилось с Юрайей.
Женщина в кресле дотрагивается пальцем до экрана: появляются застывшие кадры наиболее интересных моментов захвата. Она снова касается стекла, и картинка увеличивается: человек с короткой стрижкой и женщина с длинными темными волосами. Маркус и Джоанна.
— Надо же, а они сумели привлечь лояльных членов фракций на свою сторону. Удивительно, что верные до сих пор не превзошли по численности бесфракционников, — удивляется сотрудница диспетчерской. — Впрочем, последних тоже оказалось больше, чем мы ожидали. Трудно подсчитать население, разбросанное по городу.
— Джоанна возглавляет восстание? С оружием в руках? Бред какой-то, — бурчит Калеб.
Джоанна однажды сказала мне, что, если бы решение зависело от нее, она бы поддержала меры против эрудитов, несмотря на пассивность ее фракции. Но тогда она подчинилась — ей пришлось. Теперь, кажется, она превратилась в нечто большее, чем глашатай Товарищества или даже лидер верных. Она стала воином.
— Здесь есть смыл, — возражаю я Калебу, и Кара согласно кивает.
Смотрю, как они выносят со склада оружие и быстро двигаются дальше, рассеиваются в темноте, словно семена на ветру. Я чувствую себя тяжелым, будто тащу неподъемный груз. Интересно, как наши воспринимают эти события? Кара, Кристина, Питер или Калеб? Понимают ли они, что наш город еще сильнее приблизился к своему полному разрушению? Они могут притворяться, что не связаны с ним, поскольку живут в относительной безопасности Резиденции. Но мы ему принадлежали и всегда будем принадлежать.
36. Трис
Когда мы возвращаемся обратно, уже стемнело и идет снег. Хлопья летят над дорогой, как светлячки или сахарная пудра. Но завтра к полудню от снежинок не останется и следа. Вылезая из пикапа, я стаскиваю бронежилет. Хорошо, что я избавилась от оружия! Я думала, что дискомфорт со временем исчезнет, но, похоже, я ошибалась. Наверное, этого никогда не случится. Наверное, так и надо.
Теплый воздух овевает меня, когда я переступаю порог здания. После того, как я увидела Округу, Резиденция кажется мне чище и уютнее, чем прежде. И сравнение меня тревожит. Как я могу ходить по надраенным полам и носить наглаженную одежду, если я знаю, что другие люди накрывают свои дома брезентом, чтобы не замерзнуть?
Но когда я добираюсь до нашей комнаты в отеле, мои дерганые и невнятные мысли покидают меня. Оглядываюсь в поисках Кристины или Тобиаса, но их нигде нет. Здесь только Питер и Калеб. Первый сидит с толстенной книгой на коленях и строчит что-то в блокнот, Калеб читает файлы нашей матери на планшете, его глаза словно остекленели. Пытаюсь не обращать на него внимания.
— Кто-нибудь из вас знает… — начинаю я, но не могу решить, о ком же спросить, о Кристине или о Тобиасе?
— Четыре, что ли? — отзывается Калеб. — Он был в генеалогической комнате.
— Где?
— Там, где написаны имена наших предков на стене. Кинь мне какую-нибудь бумажку, а? — обращается он к Питеру.
Питер вырывает листок из блокнота и протягивает Калебу, который начинает рисовать какую-то схему.
— Между прочим, я видел имена и наших родителей. На правой стене, вторая панель от двери, — бурчит Калеб и протягивает мне листок.
Смотрю на аккуратно выведенные буквы. Если бы я не избила его, Калеб обязательно настоял бы на том, чтобы его пустили вместе со мной в Округу. А сейчас он держится на расстоянии. Может, боится меня, а может, сдался. И то, и другое мне крайне неприятно.
— Спасибо, — говорю ему. — А как… твой нос?
— Прекрасно, — усмехается он. — Думаю, что синяк мне идет — подчеркивает мои глаза, не правда ли?
Он чуть улыбается, и я тоже. Но ни один из нас не знает, что делать дальше, поэтому мы прячемся за завесу из слов.
— Слушай, тебя ведь сегодня не было в Резиденции? — выпаливает через секунду. — В городе началась заварушка. Верные восстали против Эвелин, напали на один из складов оружия.
Я замираю на месте. Я не интересовалась тем, что происходит в городе, уже несколько дней. Не слишком ли меня затянули здешние дела?
— Верные? — переспрашиваю я. — Люди во главе с Джоанной Рейес?
Я не сомневалась, что в городе вспыхнет новый конфликт. Что же, он действительно начался. Но я ничего не чувствую. Почти все, что меня в данный момент тревожит, находится в Бюро.
— Во главе с Джоанной и Маркусом, — уточняет Калеб. — Причем Джоанна держала в руках пистолет. Забавно. А местные, кстати, обеспокоены.
— Ничего себе, — качаю я головой. — Нет, я предполагала, что это — вопрос времени, но…
Не зная, что еще сказать, мы оба замолкаем. Затем расходимся: Калеб возвращается к своей койке, а я шагаю по коридору, следуя нарисованной им карте.
Еще издалека замечаю генеалогическую комнату. Бронзовые двери как будто светятся. Застыв на пороге, я чувствую, что попала внутрь заката, — меня окружает янтарное сияние. Тобиас находится здесь и водит по линиям своей родословной, но как-то заторможенно, как будто не замечает того, что делают его руки.
Теперь я понимаю, о какой «одержимости» говорил Амар. Мне и прежде было известно, что Тобиас все время ходит в диспетчерскую наблюдать за своими родителями. А теперь он уставился, как баран, на их имена, хотя наверняка видел их здесь уже много раз. Он действительно отчаялся достучаться до Эвелин и доказать, что он — «неповрежденный». Просто ума не приложу, что он сейчас чувствует. Ненавидит свою семью и, одновременно, жаждет любви от людей, которые передали ему эту ненависть в наследство. Почему я прежде не замечала трещину в его душе и боль в сердце?
Калеб передал мне слова нашей матери, которая считала, что зло сидит в каждом из нас. А первый шаг к тому, чтобы полюбить кого-то, — это признание факта, что зло — внутри нас, и только так мы можем научиться прощать. Разве я могу держать зло на Тобиаса, считая, что я лучше него, как будто я никогда не давала собственному безрассудству ослепить меня?
— Привет, — говорю я, засовывая листок с наставлениями Калеба в задний карман.
Тобиас оборачивается. На его лице застыло жесткое выражение. Оно мне знакомо. Именно так он обычно выглядел в первые несколько недель нашего знакомства: он будто постоянно пребывал на страже своих сокровенных мыслей.
— Тобиас, — начинаю я, — я обещала тебе, что подумаю, могу ли тебя простить или нет… Теперь я понимаю: тебе не за что просить у меня прощения. Ну если не считать подозрений в ревности к Ните.
Он хочет что-то сказать, но я жестом останавливаю его.
— Короче, дело совсем не в прощении, а в том, действительно ли мы подходим друг другу.
На обратном пути в Резиденцию я много размышляла. Вспоминала мать и отца, которые спорили чаще, чем любые другие родители из фракции альтруистов. Но всю свою жизнь они прожили вместе. Я стала сильной и уверенной. И Амар считает, что я смелая. Меня уважают, да и вообще я достойна любви.
— Что ты решила? — спрашивает Тобиас дрожащим голосом.
— А вот что: ты — единственный человек, достаточно толстокожий, чтобы выдержать мою колючесть.
— Я-то справлюсь, — произносит он подчеркнуто суровым тоном.
Я целую его, а он обнимает меня и притягивает к себе. Я приподнимаюсь на цыпочках, утыкаюсь лицом в его плечо и закрываю глаза, вдыхая его свежий запах — это аромат ветра.
Раньше я думала, что, когда люди влюбляются, время для них будто замирает. Но мне кажется, что все по-другому. Я люблю Тобиаса, поэтому и остаюсь рядом с ним. Каждый раз, когда мы ссоримся или лжем, обижаем друг друга или миримся, я снова и снова выбираю его, а он — меня.
37. Трис
Когда мои часы показывают ровно десять, я прихожу в офис Дэвида на свое первое заседание Совета. Дэвид как раз выезжает из дверей кабинета на инвалидной коляске. Он выглядит очень бледным, а под глазами у него — темные круги.
— Привет, Трис, — здоровается он. — Ты вовремя. Не терпится, да?
В моем теле до сих пор разлита тяжесть сыворотки правды. Кара, Калеб и Мэтью проверяют на мне действие своих разработок. Они пытаются создать новую мощную смесь. Она будет воздействовать на генетически чистых. Даже на тех, кто может ей противостоять. Стараясь не обращать внимания на неприятные ощущения, отвечаю:
— Конечно, мне безумно интересно. Вам помочь? У вас усталый вид.
— Да, пожалуйста.
Я берусь за ручки инвалидной коляски, чтобы сдвинуть ее с места. Дэвид вздыхает.
— Мне ведь не удается выспаться со времени нашего последнего кризиса. Трис, покатили здесь налево.
— О каком кризисе вы говорите?
— Скоро узнаешь, не будем спешить.
Толкаю его коляску по тусклым коридорам Терминала 5, как гласит вывеска на входе.
— Старое название, — поясняет мне Дэвид.
Здесь нет окон, ни единого намека на существование внешнего мира. Я буквально ощущаю паранойю, исходящую от стен, словно сам терминал ужасается любым чужим взглядам.
Рассматриваю руки Дэвида, сжимающие подлокотники. Ногти у него неровные, кожа вокруг — красная и воспаленная. Похоже, что он постоянно грызет ногти. Мои собственные пальцы когда-то выглядели подобным образом. В те времена мне часто снились кошмары о сыворотке, и даже днем не было покоя. Может, это последствия воспоминаний Дэвида о том уколе?
«Тебе на него наплевать» — напоминаю я себе. — Помни о том, что он сделал. И он может это повторить».
— Прибыли, — объявляет Дэвид.
Я толкаю коляску через открытые двойные двери. Остальные в сборе. Члены Совета сидят за столом, помешивая крошечными палочками кофе в кукольных чашечках. Большинство из них — весьма зрелые люди. Впрочем, есть и несколько молодых. Например, Зоя, которая смотрит на меня с вежливой, натянутой улыбкой.
— Итак, начнем, — говорит Дэвид, направляя коляску к столу переговоров.
Сажусь рядом с Зоей на один из стульев, расставленных вдоль стены. Ясно — нам не место за столом, рядом с важными шишками. Ладно, это даже к лучшему, значит, можно будет поспать, если станет скучно. Впрочем, если их новый кризис настолько серьезен, что Дэвид не спит, сомневаюсь, что я буду тут зевать.
— Вчера вечером мне позвонили наши переполошившиеся диспетчеры, — начинает Дэвид. — Похоже, что в Чикаго набирает силу новый конфликт. Люди, называющие себя верными, выступили против диктатуры бесфракционников. Они напали на оружейные склады. Но они не знают, что Эвелин Джонсон нашла новое оружие — сыворотку смерти, спрятанную в штаб-квартире эрудитов. Никто не может противостоять этой химии, даже дивергенты. Если верные атакуют руководство бесфракционников, то Эвелин Джонсон примет ответные меры. Последствия будут катастрофические, и число жертв неизмеримо возрастет.
Члены Совета разом начинают гомонить, я же изучаю пол.
— Успокойтесь, — произносит Дэвид. — Эксперименты окажутся под угрозой закрытия, если мы не сможем доказать нашему начальству, что способны их контролировать. Еще одна революция в Чикаго только укрепит их веру в то, что данное направление деятельности себя изжило. Но нам надо продолжать бороться с генетическими повреждениями.
Сквозь усталость Дэвида прорывается нечто, показывающее такую силу духа, что я поневоле верю ему.
— Мы должны использовать сыворотку памяти для массовой перезагрузки, — изрекает он. — Разумеется, во всех четырех экспериментальных городах.
— Перезагрузки? — непроизвольно восклицаю я.
Все моментально на меня оборачиваются.
— Мы используем этот термин для обозначения процедуры стирания памяти, — поясняет Дэвид. — Мы прибегаем к ней, когда эксперименты по изменению поведенческих реакций находятся на грани краха. Последний раз мы применяли сыворотку в Чикаго несколько поколений назад. Почему, как ты думаешь, в городе так много разрушенных домов в секторе бесфракционников? Произошел бунт, и мы должны были его подавить, избегая, по возможности, человеческих жертв.
Он как-то странно улыбается мне, я же впадаю в ступор. Перед моим внутренним взором проносятся выбитые стекла в окнах домов, поваленные уличные фонари и раздолбанные дороги. Такого не было больше нигде, даже к северу от моста, хотя здания давно пустуют в том районе, — наверное, их освободили мирным путем. Я-то считала, это просто результат деятельности бесфракционников. Меня обманывали, как и других.
Меня охватывает гнев. Они хотят остановить революцию. А для чего? Ради спасения своего драгоценного исследования. Отвратительно. И вдобавок Бюро полагает, что имеет право уничтожать воспоминания. Так, видите ли, удобнее для его сотрудников.
Но я догадываюсь, почему так происходит. Люди в нашем городе — просто ходячие вместилища генетического материала. Они — «ГП», служащие одной цели — передаче своего генокода будущим поколениям. Их мысли, мечты и желания абсолютно неважны для руководителей Бюро.
— Когда? — спрашивает кто-то из членов Совета.
— В течение ближайших сорока восьми часов, — отвечает Дэвид.
Все согласно кивают.
А что он сказал мне в своем кабинете? Ах, да: если мы собираемся выиграть бой у генетических повреждений, мы должны пойти на жертвы. Понятно. Дэвид с удовольствием обменяет тысячи «ГП» на тотальный контроль над экспериментами. Он пожертвует людьми, даже не задумываясь об альтернативе. Еще бы, кого же заинтересуют всякие там «поврежденные»!
38. Тобиас
Опираюсь ботинком на край кровати Трис и затягиваю шнурки. В широких окнах видно, как блестит солнечный свет на боковых панелях самолетов на взлетно-посадочной полосе. Вокруг них в своей зеленой униформе копошатся «ГП», проверяя двигатели перед взлетом.
— Как продвигается ваш с Мэтью проект? — спрашиваю я у Кары, лежащей на соседней койке.
Трис сегодня утром разрешила Каре, Калебу и Мэтью проверить их новую сыворотку правды на самой себе, и с тех пор я ее не видел. Кара приглаживает волосы и тихо отвечает:
— Так себе. Трис иммунна к новой версии сыворотки. Она вообще на нее не подействовала. Странно, что генокод может сделать человека настолько устойчивым к подобным манипуляциям.
— Может, ее генокод ни при чем, — пожимаю я плечами и начинаю завязывать другой шнурок. — Наверное, это сверхчеловеческое упрямство.
— А вы с Трис вошли в стадию взаимных обид после разрыва? — усмехается она. — У меня в этом — большая практика, знаешь ли, после того, что случилось с Уиллом. Тебе обязательно надо покритиковать ее нос.