Ввиду импровизационного характера его формирования, сложности ситуации, которая связала наши силы по рукам и ногам, а также численного недостатка данной армии я совершенно не понимал оптимизма фюрера и генерала Венка. Я уверен, что Венк на самом деле и не надеялся добиться чего-либо более крупного, чем локальный успех, и уж, естественно, не стратегической победы. Но и в этом случае очевидный самообман Гитлера только возрос благодаря тем генералам, которым он доверял, что, в свою очередь, вселило в него надежды, оказавшиеся для нас роковыми. Только те, кто — как и я — были очевидцами сотен случаев, когда даже высшие командиры не осмеливались в такие моменты перечить фюреру и высказывать ему то, что они думают, и то, что считают выполнимым, могут по праву отвергнуть упрек в «слабости» ближайшего окружения фюрера.
Когда в этот вечер, после совещания, мы с Йодлем, по традиции, вместе возвращались домой на моей машине, то оба высказали удивление по поводу того, что фюрер выглядел таким оптимистичным, или, по крайней мере, мог говорить так уверенно. Шёрнер и Венк, должно быть, вдохнули в него новую надежду. Неужели он на самом деле не видел, насколько безнадежным было наше положение? Нет, он конечно же понимал это, но он отказывался допустить, что это правда.
Днем 22 апреля в наше обычное время мы прибыли на военное совещание. Я тут же заметил, что в атмосфере вокруг как будто нависли свинцовые облака: лицо у фюрера было желтовато-серого оттенка и словно окаменелым. Он был необычайно нервозен, его мысли постоянно блуждали, и он дважды выходил из зала совещаний в его личную комнату за соседней дверью. В наше отсутствие, в полдень, генерал Кребс, которого генерал Венк назначил представителем Гудериана, начальника Генерального штаба, за несколько недель до этого отправленного в долговременный отпуск, обрисовал фюреру обстановку на Восточном фронте и резко ухудшившееся положение вокруг Берлина.
Теперь это были уже не только-уличные бои на восточной окраине Берлина. В результате поражения на юге 9-й армии русские достигли района Ютербога и непосредственно угрожали нашему самому крупному и наиболее важному центральному военному складу армии; мы должны были приготовиться потерять его. К тому же нарастало давление противника на северные предместья Берлина, несмотря на то что на обоих флангах Эберсвальде на Одере продолжал стойко держаться генерал-полковник Хейнрици. Йодль и я узнали об ухудшении нашего положения в сражении за Берлин только в рейхсканцелярии. Комендант Берлина в полдень получил личный приказ фюрера обеспечить безопасность центральной части города и правительственного квартала.
Йодль провел совещание по возможности кратко. Группу армий «Запад» [т. е. соединения под командованием главнокомандующего фельдмаршала Кессельринга] уже оттеснили на юге Германии из Тюрингии в Гарц, бои велись в Веймаре, Готе, Швайнефурте и т. д.; на севере Германии войска были отброшены к Эльбе и в район южнее Гамбурга.
В конце совещания я попросил фюрера поговорить со мной в присутствии одного Йодля. Дальше откладывать принятие решения было уже нельзя: до того как Берлин станет ареной для уличных боев за каждый дом, мы должны либо предложить капитуляцию, либо ночью на самолетах бежать в Берхтесгаден и оттуда начать вести переговоры о капитуляции. Я выпроводил всех из кабинета и оказался наедине с Гитлером, поскольку Йодля в этот момент вызвали к телефону. И как это было часто в моей жизни, Гитлер прервал меня на первых же словах и сказал: «Я уже знаю, что вы скажете мне: „Решение нужно принять немедленно!“ И я уже принял решение: я больше никогда не покину Берлин; я буду защищать город до последнего вздоха. Либо я буду руководить битвой за столицу рейха — если Венк сможет удержать американцев за моей спиной и отбросит их назад к Эльбе, — либо я погибну в Берлине вместе со своими солдатами, сражаясь за этот символ рейха!»
Я резко возразил ему, что это сумасшествие и что в подобной ситуации я вынужден потребовать, чтобы он этой же ночью вылетел в Берхтесгаден, чтобы и дальше продолжать руководить рейхом и вооруженными силами, что нельзя гарантировать в Берлине, где связь может быть потеряна в любой момент.
Фюрер объяснил: «Ничто не мешает вам немедленно вылететь в Берхтесгаден. На самом деле, я приказываю вам сделать это. Но я сам собираюсь остаться в Берлине. Я уже объявил об этом по радио час назад германскому народу и столице рейха. И я не намереваюсь брать свои слова назад».
В этот момент вошел Йодль. В его присутствии я заявил, что ни в коем случае не полечу в Берхтесгаден без него [Гитлера], это не обсуждается. Вопрос теперь стоит не только об обороне или потере Берлина, а о командовании всеми вооруженными силами на всех фронтах, чего нельзя будет сделать из рейхсканцелярии, если обстановка в столице ухудшится еще больше. Йодль горячо поддержал меня и сказал, что если их связь с югом будет полностью разорвана — а большой кабель в Тюрингском лесу был уже перерезан, — тогда не будет никакой возможности руководить действиями групп армий [ «Центр»] Шёрнера, [ «Юг»] Рендулича, на Балканах [на северо-западе Хорватии], в Италии [на юго-западе, группой армий «С», под командованием генерал-полковника фон Виттинхоф-Шееля] и на западе [под командованием фельдмаршала Кессельринга]; поскольку одной радиосвязи недостаточно. Разделенную командную структуру нужно было реализовывать немедленно, и фюрер должен, как и было запланировано, вылететь в Берхтесгаден, чтобы остаться у командования.
Фюрер вызвал Бормана и повторил всем нам троим приказ этой же ночью вылететь в Берхтесгаден, где я должен был принять командование, с Герингом как его личным представителем. Мы все трое заявили, что отказываемся сделать это. Я сказал: «За семь лет я ни разу не отказался выполнить данный вами приказ, но этот приказ я никогда не выполню. Вы не можете и не должны бросить вооруженные силы в этом шатком положении, тем более в такое время, как сейчас». Он ответил: «Я останусь здесь, и точка. Я сознательно объявил об этом без вашего ведома, для того чтобы обязать себя. Если будет необходимо провести какие-либо переговоры с врагом — как сейчас, — то Геринг это сделает лучше, чем я. Либо я сражаюсь и выигрываю битву за Берлин, либо я погибну в Берлине. Это мое окончательное и бесповоротное решение».
Видя, что продолжать разговор с Гитлером, когда он в таком настроении, бесполезно, я заявил, что немедленно выезжаю из рейхсканцелярии на фронт на встречу с генералом Венком, чтобы отменить все данные ему приказы по его операциям и приказать ему выступать на Берлин для соединения с частями 9-й армии, ведущими бои на юге города. На следующий день, в полдень, я должен буду доложить ему [фюреру] о новой диспозиции и продвижениях Венка, и мы сможем подумать о дальнейшем. Фюрер тотчас же согласился с моим предложением; несомненно, это принесло ему некоторое облегчение ввиду того прямо-таки ужасного положения, в которое он поставил и себя, и нас.
По его приказу мне обеспечили плотный обед; перед отъездом я за тарелкой горохового супа обсудил с Йодлем другие необходимые меры. Он предложил мне позаботиться о высшем командовании, на тот случай, если фюрер на самом деле решит придерживаться своего плана, как он только что описал его нам в столь эмоциональной сцене. Мы оба немедленно согласились, что в подобном случае командовать из бункера фюрера в рейхсканцелярии или даже из Берлина будет невозможно, ибо мы потеряем все контакты со всеми фронтами. С другой стороны, мы не могли уехать в Берхтесгаден и таким образом бросить фюрера и потерять с ним связь.
На этом основании я поручил Йодлю проработать необходимую диспозицию для объединенного командного состава ОКВ и военного министерства, перемещаемого в Берхтесгаден, чтобы незамедлительно переправить в Берхтесгаден все части под командованием генерал-лейтенанта Винтера (заместителя начальника оперативного штаба ОКВ), все еще остающиеся в Вюнсдорфе, и обеспечить на юге оперативное командование, в то время как командный штаб «Север» этим же вечером должен быть переведен в казармы в Крампниц, около Потсдама, куда также переместимся и мы двое с нашими ближайшими помощниками. Общее же командование до определенного момента должно остаться вместе с фюрером, все время поддерживать связь с рейхсканцелярией и, как и раньше, проводить ежедневные совещания. Подобные меры все еще оставляли нам возможность принять запланированное нами в самом начале решение, поскольку мы были полны решимости во что бы то ни стало отговорить фюрера от его навязчивой идеи погибнуть в Берлине. Йодль обязался известить генерала Венка, возможно по радио, о моем приезде и о предназначенном для него приказе; после чего мы расстались.
Я выехал прямо из рейхсканцелярии в сопровождении моего штабного офицера, майора Шлоттмана, и с моим никогда не унывающим шофером Мёнхом за рулем. Мы с огромными трудностями блуждали вокруг Науэна и Бранденбурга, поскольку на днях они подверглись воздушной атаке, после которой остались только безлюдные руины; прямая дорога на юг к штабу Венка была безнадежно перекрыта. В конце концов незадолго до полуночи мне удалось найти Венка в одиноко стоящем домике лесника. Отыскать это место нам удалось по чистой случайности, поскольку я встретил курьера на мотоцикле, который сначала проводил меня в штаб генерала Кёллера, а генерал Кёллер, в свою очередь, предоставил мне водителя, который знал лесные проезды к штабу 12-й армии.
Я выехал прямо из рейхсканцелярии в сопровождении моего штабного офицера, майора Шлоттмана, и с моим никогда не унывающим шофером Мёнхом за рулем. Мы с огромными трудностями блуждали вокруг Науэна и Бранденбурга, поскольку на днях они подверглись воздушной атаке, после которой остались только безлюдные руины; прямая дорога на юг к штабу Венка была безнадежно перекрыта. В конце концов незадолго до полуночи мне удалось найти Венка в одиноко стоящем домике лесника. Отыскать это место нам удалось по чистой случайности, поскольку я встретил курьера на мотоцикле, который сначала проводил меня в штаб генерала Кёллера, а генерал Кёллер, в свою очередь, предоставил мне водителя, который знал лесные проезды к штабу 12-й армии.
В беседе с генералом Венком tete-a-tete я обрисовал ситуацию, сложившуюся прошлым вечером в рейхсканцелярии, и дал ему понять, что моя последняя надежда вытащить фюрера из Берлина основывается только на успехе его прорыва к столице и соединения с 9-й армией. Я мысленно доходил даже до принудительного увода фюрера — если необходимо, то и силой — из рейхсканцелярии, если нам не удастся привести его в чувство, во что мне верилось с трудом после его вчерашнего ужасного поведения. Все зависит, сказал я ему, от успеха нашей операции, чего бы это ни стоило.
Венк вызвал своего начальника штаба, и я в общих чертах на карте обрисовал ему ситуацию вокруг Берлина, насколько я знал ее на предыдущий день; затем я оставил их наедине и приступил к ужину, накрытому в гостиной домика лесника, в это время Венк диктовал новый приказ для своей армии, о котором я попросил, чтобы забрать его обратно к фюреру. Примерно час спустя я вновь выехал с этим приказом для армии в своем кармане, пообещав по пути назад передать приказ Венка в руки генерала Кёллера, лично проинструктировать его, а также сегодня же ночью навестить его командиров дивизий. Я хотел употребить личное влияние на всех этих командиров частей и донести до них как особую важность поставленной перед ними задачи, так и то, что, если это не удастся, это станет для Германии дурным предзнаменованием. Венк был — и остался — единственным, кому были известны мои сокровенные мысли и мое намерение насильно вывезти фюрера из Берлина до того, как решится судьба столицы.
На рассвете, после утомительных поисков, я, наконец, добрался до командного пункта ближайшей к фронту дивизии, уже получившей приказ о наступлении в соответствии с измененной обстановкой и нашими намерениями. Дивизионного командира я нашел немного позади, в деревне, в то время как где-то вдалеке были слышны звуки битвы. Я потребовал, чтобы он немедленно сопроводил меня в его самый передовой полк, с тем чтобы он оказал свое личное влияние на войска, и потому что я сам хотел поговорить с командующим полком.
Это была дивизия, сформированная на днях в столице из частей и командиров трудовой службы рейха. Естественно, это не было закаленное в боях подразделение, но его офицеры и солдаты были необычайно воодушевлены; и их командиры были весьма энергичными и опытными солдатами, чувствовавшими себя более чем уверенно во главе своих войск, а не на тыловых командных пунктах, поскольку только своим личным примером они могли компенсировать недостаток боевого опыта и уверенности в подчиненных им офицерах. После того как я убедил полевых командиров в важности их задачи, и своим собственным присутствием, и убедительной речью, я ненадолго заехал в штаб генерала Хольсте по пути назад в Крампниц; он отвечал за безопасность линии реки Эльбы, не позволяя американцам форсировать ее с запада. Мы с Хольсте — моим старым полковым другом из 6-го артиллерийского полка, за чей энтузиазм и жизнелюбие я мог поручиться, — подробно обсудили сложившуюся ситуацию, и я особенно подчеркнул важность его роли, совершенно необходимой для успеха действий 12-й армии (которой я тотчас же подчинил его): Хольсте был абсолютно уверен на основании лавины докладов, поступавших от войск и от фронтовой разведки, что американцы еще не приступили к подготовке к наступлению на восток через Эльбу.
Примерно в одиннадцать часов утра [23 апреля 1945 г.] я прибыл в Крампниц — конечно же смертельно уставший — и после консультации с Йодлем прибыл в рейхсканцелярию на доклад к фюреру. Поскольку мы получили приказ явиться к нему в два часа, то мне впервые удалось вздремнуть на час.
В противоположность вчерашнему, фюрер был очень спокоен, и это вдохнуло в меня новые надежды достучаться до него и убедить его забыть свой злосчастный план. После того как генерал Кребс обрисовал обстановку на Восточном фронте, которая не стала заметно хуже, а Йодль доложил ситуацию на остальных фронтах, я конфиденциально доложил ему — присутствовали только Йодль и Кребс — о моем визите на фронт.
Прежде всего я передал ему приказ Венка 12-й армии; фюрер внимательно изучил его и оставил у себя. Хотя он и не высказался на этот счет, у меня возникло ощущение, что он был совершенно удовлетворен. Я подробно рассказал ему об итогах моих переговоров с командирами подразделений и о моих впечатлениях, полученных на месте. Тем временем поступили новости об успехах наступления, предпринятого армейским корпусом генерала Кёллера на северо-восток к Потсдаму. Фюрер осведомился, установлена ли уже связь между ними и 9-й армией, на что я ничего ответить не мог. Генерал Кребс также не имел никаких донесений о действиях 9-й армии, чья радиолиния прослушивалась радиоузлом рейхсканцелярии. Кребсу вновь было приказано, чтобы 9-я армия установила контакт с 12-й армией и очистила от вражеских сил территорию между ними.
В конце я вновь попросил о личной беседе. Но фюрер сказал, что он хочет, чтобы Йодль и Кребс также присутствовали на ней; мне тут же стало понятно, что он намерен оказать то же самое сопротивление, что и раньше, только в этот раз при свидетелях. Моя повторная попытка заставить его покинуть Берлин была категорически отвергнута. Но в этот раз он объяснил мне свои причины с абсолютным спокойствием: он заявил, что знание о его присутствии в Берлине вселяет в его войска решимость стоять насмерть и удерживает людей от паники. К сожалению, теперь это было необходимым условием успеха операций, выполняемых в настоящее время по освобождению Берлина, и последующего сражения за сам город. Только одна-единственная сила еще способна дать хоть какую-то надежду на реализацию этого успеха, который все еще был возможен: это была вера людей в него. Поэтому он должен сам командовать сражением за Берлин и бороться до конца. Восточная Пруссия удерживалась так долго только потому, что его штаб находился в Растенбурге; но фронт рухнул сразу же после того, как потерял поддержку в виде его личного присутствия. Та же судьба ждет и Берлин; поэтому он никогда не изменит своего решения, не нарушит своей клятвы, данной им армии и жителям города.
Все это он сообщил твердым голосом и без намека на какое-либо волнение. После того как он закончил, я сказал ему, что немедленно выезжаю на фронт к Венку, Хольсте и ко всем остальным, чтобы выступить перед командирами подразделений и сказать им, что фюрер ждет от них и защиты Берлина, и своего избавления. Не говоря ни слова, он протянул мне руку, и мы вышли от него.
Под каким-то предлогом мне вскоре после этого все-таки удалось еще раз поговорить с Гитлером, но на этот раз наедине, в его личном кабинете, рядом с конференц-залом. Я сказал, что наш личный контакт с ним может быть прерван в любой момент, если русские на севере прорвут фронт и перережут коммуникации между Крампницем и Берлином. Смогу ли я узнать, начались ли какие-либо переговоры с вражескими державами и кто их проводит? Сначала он сказал, что вести переговоры о капитуляции еще слишком рано, но затем он начал настаивать на том, что переговоры пойдут лучше, когда мы достигнем какой-либо локальной победы; в этом случае «локальной победой» должно стать сражение за Берлин. Когда я заявил, что это меня не удовлетворяет, он сказал мне, что на самом деле он уже некоторое время ведет мирные переговоры с Англией при посредстве Италии и что каждый день он вызывает к себе Риббентропа и обсуждает с ним их дальнейшие действия; он предпочел тогда не вдаваться со мной в подробности.
Я сказал, что я вернусь с фронта на следующий день, чтобы доложить ему развитие обстановки. Затем я ушел, не подозревая, что больше мы никогда друг друга уже не увидим.
В Крампниц я вернулся вместе с Йодлем. По пути мы откровенно поговорили и сошлись во мнениях, что оставлять все так, как есть, нельзя, и обсудили возможность похищения фюрера из бункера силой. Йодль сказал мне, что подобные мысли занимают его с прошлого дня, хотя он и не решался высказать их. Сегодня, когда они находились в бункере рейхсканцелярии, он обдумывал реальность осуществления этого плана и пришел к выводу, что ни о чем таком не может быть и речи, из-за сильной охраны СС и телохранителей службы безопасности, которые лично присягали Гитлеру на верность; без их участия любые подобные попытки обречены на провал. Такие люди, как генерал Бургдорф, военные адъютанты, Борман и адъютанты СС, все восстанут против нас. И мы отказались от этой идеи.