- Никакой больницы, - пробормотала я.
Не спросив разрешения, Оливер сел рядом со мной. Я смотрела, как он снял свои обувь и носки, сунул босые ноги в мягкие кожаные туфли, и осторожно надел на меня свои собственные носки. – Я бы дал вам туфли, - сказал он, - но они не будут на вас держаться. Позволите мне отнести вас к машине?
Я покачала головой. Я была абсолютно уверена, что не смогу вытерпеть чужого прикосновения, какой бы ни была причина, и неважно сколь недолгим оно было бы.
- Все в порядке, - проговорил Оливер. – Можете не торопиться. – Он встал и спокойно подождал, пока я с трудом вставала со скамейки, руки его застыли в воздухе, словно ему приходилось сдерживаться, чтобы не дотронуться до меня. – Машина вон там. Белый Кадиллак.
Вместе мы медленно направились к машине, блестящему, жемчужного цвета седану, и Оливер придержал дверцу, пока я забиралась внутрь. – Вам будет удобнее сидеть, если опустить спинку сиденья? – спросил он.
Я закрыла глаза, слишком уставшая, чтобы отвечать. Оливер наклонился, нажал на кнопку и отрегулировал сиденье, так что я почти лежала.
Он обошел машину, сел за руль и завел мотор. Кадиллак тихо заурчал, когда мы выехали со стоянки на шоссе. Я услышала, как он открыл мобильный телефон и набрал номер. – Гейдж, - сказал Оливер через секунду. – Да, она со мной. В данный момент едем в Даллаский аэропорт. Правда, должен сказать тебе… он довольно сильно ее избил. Она немного не в себе. – Долгая пауза, и Оливер тихо ответил. – Я знаю, старик. – Снова голос на другом конце трубки. – Да, думаю, она может лететь, но когда она будет на месте… Угу, думаю да, конечно. Я дам тебе знать, когда она вылетит. Нет проблем.
Не существовало машины с более плавным ходом, чем Кадиллак – почти что матрас на колесах – но каждый легкий толчок посылал новые волны боли по моему телу. Я стоически попыталась стиснуть зубы, но лишь ахнула от резкой боли, пронзившей челюсть.
В перерыве между глухими ударами в моих ушах, я услышала голос Оливера. – Похоже, вас сейчас стошнит, мисс Тревис?
Я издала короткий отрицательный звук. Меня просто не могло стошнить – это было бы слишком больно.
Небольшой пластиковый ящик для мусора аккуратно опустился мне на колени. – Просто на всякий случай.
Я молчала, закрыв глаза, пока Оливер осторожно лавировал между машинами. Огни проезжавших автомобилей отбрасывали тусклые красные отблески на мои веки. Меня смутно тревожило то, с каким трудом мне удается мыслить логически… Казалось, я не могу понять, что же произойдет дальше. Пытаться ухватиться за какую-нибудь связную мысль было, все равно что стоять под большой тучей, пытаясь ловить капли дождя чайной ложкой. Я чувствовала себя так, словно никогда больше не смогу контролировать хоть что-нибудь.
- Знаете, - услышала я голос Оливера, - мою сестру бил муж. Довольно часто. Без причины. По любой причине. В то время я не знал об этом, или убил бы сукиного сына. В конце концов, она бросила его, привезла детей к маме, и оставалась там, пока не вернула свою жизнь обратно. Ходила к шринку и все такое. Моя сестра сказала мне, что больше всего ей помогало слышать одну вещь, что это не ее вина. Ей очень нужно было слышать это. Так что я хочу быть первым, кто скажет вам… это не ваша вина.
Я не шевелилась и молчала. Но почувствовала, как слезы стекают из-под моих опущенных век.
- Вы не виноваты, - твердо повторил Оливер, и весь остаток пути мы ехали молча.
Я немного подремала и проснулась через несколько минут, когда машина остановилась, и Оливер открывал дверцу. Рев взлетающего самолета прорвался сквозь уютную тишину Кадиллака, и меня окружили запахи горючего, техники, и влажного техасского воздуха. Моргая, я медленно выпрямилась и поняла, что мы находимся на площадке перед ангаром.
- Давайте, я помогу вам выйти, - сказал Оливер, потянувшись ко мне. Я уклонилась от его протянутой руки и покачала головой. Прижав руку к тому месту на ребрах, куда Ник ударил меня ногой, я с трудом выбралась из машины сама. Когда я встала на ноги, у меня закружилась голова, и перед глазами поплыл серый туман. Я покачнулась, и Оливер сжал мою свободную руку и придержал меня.
- Мисс Тревис, - сказал он, продолжая сжимать мою руку, даже когда я попыталась оттолкнуть его. – Мисс Тревис, прошу, выслушайте меня. Все, чего я хочу, это помочь вам взойти на борт этого самолета. Вы должны позволить мне вам помочь. Если вы упадете, пытаясь подняться по этим ступенькам сами, вас точно придется везти в больницу. А мне придется ехать туда с вами, потому что иначе ваш брат сломает мне обе ноги.
Я кивнула и приняла его поддержку, даже несмотря на то, что мои инстинкты вопили, чтобы я оттолкнула его. Последнее, чего мне хотелось, это чтобы ко мне прикасался мужчина, неважно, каким он был внешне заслуживающим доверия и дружелюбным. С другой стороны, мне хотелось попасть на этот самолет. Мне хотелось убраться ко всем чертям из Далласа, подальше от Ника.
- Ну, что ж, - пробормотал Оливер, помогая мне доковылять до самолета. Это был Лир 31А, легкий реактивный самолет, вмещающий шестерых пассажиров. С закрылками по четыре фута высотой, треугольными крыльями и вытянутым соплом, он походил на птицу, приготовившуюся к полету. – Совсем немного, - сказал Оливер, - и вы будете на месте, а там вас встретит Гейдж. – Пока мы с мучительно медленной скоростью поднимались по ступенькам, Оливер продолжал свой безостановочный монолог, словно пытаясь отвлечь меня от боли в челюсти и ребрах. – Это хороший самолет. Он принадлежит компании по разработке программного обеспечения, расположенной в Далласе. Я отлично знаю пилота. Он хорош, довезет вас до места в целости и сохранности.
- Кому принадлежит компания? – пробормотала я, задумавшись, был ли это кто-то, кого я встречала раньше.
- Мне. – Оливер улыбнулся, крайне бережно помог мне добраться до одного из передних кресел и пристегнул ремень. Он подошел к минибару, завернул в кусочек ткани несколько кубиков льда, и дал его мне. – Для вашего лица. А теперь отдохните. Я минуту переговорю с пилотом, и вы вылетите.
- Спасибо, - прошептала я, прижимая скользкую ледяную ткань к своему подбородку. Я поглубже устроилась в кресле, осторожно прикладывая мешочек со льдом к распухшей стороне своего лица.
Полет был ужасным, но, к счастью, коротким, и мы приземлились на юго-западе Хьюстона в Аэропорту Хобби. Я с трудом поняла, что самолет остановился на площадке перед ангаром, пальцы мои снова и снова неловко теребили пряжку ремня безопасности. Когда к самолету подъехал трап, второй пилот появился из кабины и открыл входную дверь. В мгновение ока мой брат оказался на борту.
Глаза Гейджа были необыкновенного светло-серого оттенка, не как туман или лед, но как молния. Его черные ресницы и брови ярко выделялись на побледневшем от беспокойства лице. Он на миллисекунду замер, увидев меня, затем с трудом сглотнул и шагнул вперед.
- Хейвен, - сказал он, голос его звучал хрипло. Он опустился на колени и положил руки на подлокотники кресла, взгляд его пробежался по мне. Мне, наконец, удалось освободиться от ремня безопасности, и я подалась вперед, в его знакомый запах. Руки его неуверенно сомкнулись вокруг меня, совсем непохоже на его обычные твердые объятия, и я поняла, что он пытается не сделать мне больно. Я почувствовала дрожь под его спокойствием.
Исполненная облегчения, я положила свою здоровую щеку ему на плечо.
- Гейдж, - прошептала я. – Люблю тебя больше всех.
Ему пришлось прочистить горло, прежде чем он смог заговорить. – Я тоже люблю тебя, малыш.
- Не надо везти меня в Ривер-Оукс.
Он тотчас же все понял. – Нет, дорогая. Ты поедешь ко мне домой. Я не сказал Папе, что ты здесь.
Он помог мне спуститься и дойти до его машины, блестящего серебристого Майбаха. – Не спи, - сказал он резко, когда я закрыла глаза и откинулась на подголовник.
- Я устала.
- У тебя опухоль на затылке. Может быть сотрясение, а, значит, тебе нельзя спать.
- Я спала в самолете, - сказала я. – И я в порядке, видишь? Просто дай мне…
- Ты не в порядке, - сказал Гейдж со свирепостью, которая заставила меня вздрогнуть. – Ты… - Он прервался и тут же изменил тон, увидев, как он на меня подействовал. – Черт, прости. Не бойся. Я не буду кричать. Просто это… нелегко… оставаться спокойным, когда я вижу, что он с тобой сделал. – Он глубоко прерывисто вздохнул. – Не спи, пока мы не приедем в больницу. Это займет всего несколько минут.
- Никакой больницы, - сказала я, выходя из ступора. – Они захотят узнать, что случилось. – Сообщат в полицию, и там могут возбудить против Ника дело об избиении, а я была совсем не готова ко всему этому.
- Я все улажу, - сказал Гейдж.
И он бы действительно это сделал. У него были власть и деньги, чтобы обойти любые существующие законы. Дать на лапу там, потребовать ответную услугу здесь. Люди отвернутся в сторону в самый подходящий момент. В Хьюстоне имя Тревисов было ключом, открывающим все двери – или закрывающим их, если необходимо.
- Я хочу поехать куда-нибудь и поспать. – Я пыталась говорить решительно. Но мой голос прозвучал слабо и жалобно, а в голове у меня так стучало, что я не могла спорить.
- У тебя может быть сломана челюсть, - тихо сказа Гейдж. – И черт его знает, что он еще с тобой сделал. - Он прерывисто вздохнул. – Ты можешь рассказать мне, что случилось?
Я покачала головой. Иногда на простой вопрос может быть слишком сложно ответить. Я не знала точно, как и почему это случилось, что такого было в Нике или во мне, или в нас обоих, что привело к такому разрушительному результату. Я задумалась, понял ли он уже, что меня нет, вышел ли он на крыльцо и увидел ли, что там пусто. Или он беспечно спит в нашей постели.
Гейдж молчал всю оставшуюся дорогу до Хьюстонского Медицинского Центра, самого крупного медицинского участка в мире. Он состоял из множества различных больниц, академий и научно-исследовательских институтов. Не приходилось сомневаться, что моя семья помогла отстроить новые отделения или снабжала оборудованием, по меньшей мере, два из них.
- Это был первый раз? – спросил Гейдж, когда мы въехали на больничную стоянку.
- Нет.
Он тихо выругался. – Если бы я подумал, что этот ублюдок поднимет на тебя руку, я бы никогда не позволил тебе выйти за него
- Ты бы не смог меня остановить, - сказала я неразборчиво. – Я была непреклонной. Глупой.
- Не говори так. – Гейдж взглянул на меня, глаза его наполнились мучительной яростью. – Ты не была глупой. Ты хотела попытать счастья с человеком, а он оказался… черт, нет слов для этого. Чудовищем.
Тон его был зловещим. – Ходячим трупом. Потому что, когда я до него доберусь…
- Пожалуйста. – Для одной ночи мне хватило гневных голосов и жестокости. – Я не знаю, понял ли Ник, как сильно меня ударил.
- Одного маленького синяка мне достаточно, чтобы его убить. – Он вывел меня из машины, поднял на руки и понес, словно ребенка.
- Я могу идти, - запротестовала я.
- Ты не пойдешь через стоянку в одних носках. Черт побери, Хейвен, уймись. – Он донес меня до больничного приемного покоя, где сидело как минимум с десяток людей, и осторожно опустил на ноги перед конторкой.
- Гейдж Тревис, - сказал мой брат, протягивая карточку женщине за стеклянной перегородкой. – Мне нужно, чтобы врач посмотрел мою сестру немедленно.
Я видела, как она на мгновение расширила глаза и кивком указала на дверь слева от конторки. – Я встречу вас у двери, мистер Тревис. входите, пожалуйста.
- Нет, - прошептала я брату. – Я не хочу лезть впереди всех. Я хочу подождать с другими людьми.
- У тебя нет выбора. – Дверь отворилась, и прежде чем я успела что-нибудь сделать, меня подтолкнули вперед и втащили в светло-бежевый коридор. От наглого обращения со стороны моего братца, меня захлестнуло волной гнева. Плевать я хотела, какими благими были его намерения.
- Это нечестно, - резким тоном сказала я, когда подошла медсестра. – Я не стану этого делать. Я не важнее любого другого здесь.
- Ты важнее для меня.
Я оскорбилась за людей, сидящих в приемной, все они ждали своей очереди, тогда как я нагло протиснулась вперед. А меня унижала роль избалованной наследницы. – Там было несколько детей, - сказала я, вцепившись в руку Гейджа, удерживавшую меня. – Им нужен врач не меньше чем мне.
- Хейвен, - сказал Гейдж тихим, непреклонным голосом, - любой в приемной выглядит лучше тебя. Заткнись, успокойся и следуй за сестрой.
С силой, подпитываемой адреналином, я вырвалась из его рук и налетела на стену. Боль - слишком много боли, слишком быстро - хлынула на меня отовсюду. Рот наполнился слюной, из глаз покатились слезы, и я почувствовала, как во мне поднимается желчь. – Меня сейчас вырвет, - прошептала я.
С удивительной скоростью, словно по мановению руки, передо мной появилась пластиковая чашка в форме фасоли, и я склонилась над ней со стоном. Поскольку я не ужинала, в желудке у меня почти ничего не было. Меня мучительно вырвало, и закончилось все несколькими прерывистыми вздохами.
- Мне кажется, у нее сотрясение, - услышала я, как Гейдж говорит медсестре. – У нее шишка на голове и неразборчивая речь. А теперь вот тошнота.
- Мы позаботимся о ней, мистер Тревис. – Сестра подвела меня к креслу для перевозки больных. С этого момента мне не оставалось ничего кроме как смириться с судьбой. Мне сделали рентген, томографию, проверили на переломы и гематомы, затем продезинфицировали, перевязали и напичкали лекарствами. Между процедурами приходилось долго ждать. На это ушла почти вся ночь.
Как оказалось, у меня был перелом среднего ребра, но челюсть оказалась всего лишь ушиблена, не сломана. У меня было легкое сотрясение мозга, слишком незначительное, чтобы оставаться из-за него в больнице. И меня так накачали Викодином, что его хватило бы, чтобы свалить с ног слона.
Я была слишком недовольна Гейджем и слишком устала, чтобы что-нибудь говорить, после того как меня осмотрели. Во время пятнадцатиминутной поездки в квартиру Гейджа на Мэйн тысяча восемьсот, здание из стекла и стали, принадлежащее Тревисам, я спала. Это было строение, используемое для разных целей, с многомиллионными квартирами на верхних этажах и офисами и магазинами на нижних. Необычная пирамида со стеклянными вставками, венчавшая здание, сделала Мэйн 1800 чем-то вроде городского символа.
Я пару раз была на Мэйн 1800, обедала в одном из ресторанов на первом этаже, но как ни странно никогда не видела квартиры Гейджа.
Он всегда был чрезвычайно замкнутым.
Мы быстро поднялись на лифте на восемнадцатый этаж. Дверь квартиры открылась, прежде чем мы успели дойти до конца коридора. В проходе стояла Либерти в мягком персикового цвета халате, волосы ее были затянуты в конский хвост.
Мне так хотелось, чтобы ее здесь не было, моей красивой, идеальной невестки, которая всегда принимала верные решения, женщины, которую обожала вся моя семья. В последнюю очередь мне хотелось, чтобы она видела меня такой. Я чувствовала себя униженной и похожей на тролля, пока нетвердым шагом шла к ней по коридору.
Либерти впустила нас обоих в квартиру, ультрасовременную и почти без мебели, и закрыла дверь. Я видела, как она встала на носочки и поцеловала Гейджа. Затем повернулась ко мне.
- Надеюсь, ты не возражаешь, - начала я и замолчала, когда она обняла меня. Она была такой мягкой, и от нее пахло тальком и зубной пастой, а ее шея была теплой и нежной. Я попыталась вырваться, но она меня не отпустила. Так много времени прошло с тех пор, как меня вот так обнимала взрослая женщина, со смерти мамы. Именно это мне и было нужно.
- Я так рада, что ты здесь, - прошептала она. И я почувствовала, как успокаиваюсь, поняв, что от Либерти мне не стоит ждать осуждения, только доброту.
Она проводила меня в спальню для гостей, помогла переодеться в ночную рубашку и подоткнула мне одеяло, словно я была не старше Каррингтон.
Комната была идеально чистой, отделанной в светло-голубых и серых тонах. – Спи, сколько захочешь, - прошептала Либерти и закрыла дверь.
Я лежала оглушенная и ошеломленная. Мои сведенные судорогой мышцы оставило напряжение, словно распустился плетеный шнур. Где-то в глубине квартиры заплакал ребенок, и его тут же успокоили. Я услышала голос Каррингтон, которая спрашивала, куда подевались ее красные кроссовки. Должно быть, она собиралась в школу. Несколько раз зазвенели тарелки и кастрюли… - готовился завтрак. Это были уютные звуки. Семейные звуки.
И, к счастью, я заснула, часть меня больше никогда не хотела просыпаться.
Если вас систематически избивают, вы постепенно теряете рассудок до такой степени, что для вас становится практически невозможным принимать решения. Причем маленькие решения даются ничуть не легче, чем серьезные. Даже выбор хлопьев на завтрак кажется слишком опасным. Вы так боитесь сделать что-то не так, боитесь, что вас станут обвинять и накажут за это, что вы скорее предпочтете, чтобы кто-то другой взял на себя эту ответственность.
Мне совсем не стало легче, когда я оставила Ника. Была ли я все еще с ним или нет, меня накрыло осознание собственной никчемности. Он говорил, что я сама виновата в жестоком обращении, и его убежденность в этом заразила меня словно вирус. Может, это и правда была моя вина. Может, я это заслужила.
Еще одним побочным эффектом жизни с Ником стало то, что реальность по содержанию и постоянству можно было теперь сравнить с медузой. Я сомневалась в себе и своей реакции на все. Я больше не знала, что происходит на самом деле. Я не могла сказать, правильны ли мои чувства относительно чего угодно.
Проспав около суток – Либерти иногда проверяла, как я – я, наконец, выбралась из постели, пошла в ванную и изучила свое лицо в зеркале. Под одним глазом у меня был черный синяк, но опухоль сошла. Челюсть у меня все еще была отекшей и какой-то странной формы с одной стороны, и выглядела я так, словно стала жертвой автокатастрофы. Но я очень проголодалась, что, как я решила, наверное, хорошо, и я определенно чувствовала себя больше человеком и меньше затравленной дичью.