Мысли на эту тему назойливо вертелись в голове, но ответа на вопросы я не находил. Точнее, ответ был в отчете Вальдштейна, но я отказывался его принимать.
В сумерках, после ужина, которым меня накормила молчаливая медсестра, ко мне неожиданно пожаловал Артамонов.
- Добрый вечер, - поздоровался он от дверей, пересек комнату, включил в углу торшер. - Удивляетесь, почему появился в неурочное время? Нет-нет, осматривать вас не буду, просто так заглянул. - Он прошелся по комнате, остановился у окна. В его порывистых движениях угадывалась сдерживаемая нервозность. - Воскресенье сегодня, выходной... А у меня дача на том берегу озера, вот и решил вас проведать.
Артамонов раздернул шторы и уставился в окно долгим взглядом. В сереющей полумгле над горизонтом блистали частые зарницы надвигающейся грозы.
- Непогода разгулялась, никогда такой не было! - заявил Артамонов нарочито приподнятым тоном. - Что ни день, то гроза. Гидрометеоцентр удивляется - по всем прогнозам такого не должно быть, аномалия какая-то. Будто над Алычевском образовалась воронка сверхнизкого давления...
Он вдруг резко повернулся и посмотрел мне в глаза.
- Между прочим, во время грозы вчерашней ночью молния попала в виллу Популенковых и подожгла ее.
Что-то ухнуло в груди, морозные иглы впились в сердце. Сбылось дикое желание, о котором я думал неделю назад, глядя со своего берега на элитный дачный поселок. Неужели все, что я прочитал в деле, все, о чем рассказывал мне Серебро, - правда?! Но как тогда расценивать ночное происшествие с виллой Популенкова - предвидение ли это или исполнение желания?
- Еще два раза во время пожара молния била в дом, - медленно, с расстановкой говорил Артамонов, не отводя от моего лица внимательного взгляда. - Пожарные не отважились тушить, и там сейчас одни головешки.
Оцепенев, я застыл в инвалидном кресле, надеясь только на то, что смятение полупарализованного человека нелегко распознать.
Щека Артамонова дернулась, он отвел взгляд, тяжело вздохнул, нервно прошелся по комнате. Было неясно, сумел ли он что-либо понять по выражению моего лица. Рассеянным взглядом Артамонов обвел комнату и увидел на кровати папку с моим делом.
- Уже прочитали? И что вы обо всем этом думаете?
Заторможенным движением я положил на пюпитр чистый лист бумаги, взял карандаш. Было очень много вопросов и к Серебро, и к Артамонову, но внезапно я понял, какой именно вопрос надо задать нейрохирургу, чтобы разрешить все сомнения. И начал старательно выводить на бумаге печатные буквы.
Артамонов принял от меня лист, повернул его к свету торшера, прочитал. И отпрянул от бумаги. На некоторое время он застыл, второй, третий раз перечитывая написанное, и вдруг его громадная фигура начала оплывать, будто в течение нескольких секунд мелькали годы и его тело старилось на глазах. Артамонов ссутулился, безвольно опустил руки. Куда подавалось его нервное напряжение - передо мной стоял опустошенный, неуверенный в себе человек, чью тайну разгадал бессловесный калека.
- Лишний раз убеждаюсь, - с кривой улыбкой сказал он в сторону, - что парализованные мыслят гораздо четче и видят проблемы глубже, чем нормальные, здоровые люди. Понятно - мозг не обременен мирскими заботами...
Он стрельнул в меня виноватым взглядом и снова отвел глаза в сторону. Вымученная улыбка сползла с лица, оно окаменело.
- Двенадцать лет, - глухо ответил он на мой вопрос.
"Двенадцать лет..." - эхом откликнулось в моем сознании. Господи, целых двенадцать лет! Боже, но я-то каким образом очутился в их компании?! И зачем, господи, в чем я провинился?!. Не верил я в бога, но в моем положении не к кому было обратиться. Кто услышит парализованного калеку, кто его поймет, кто посочувствует?
Артамонов что-то говорил, частя словами, оправдывался, доказывал свою правоту, но я его почти не слышал и практически не видел. Комнату заволокло туманом, стены растворились в мерцающем мареве, открыв взору зияющую беспредельную пустоту. "Боже, - спрашивал я в эту пустоту того, кого нет, - как мне теперь жить?" Но заранее знал, что ответа не будет.
Артамонов понял мое состояние, положил лист бумаги на пюпитр и тихонько вышел из комнаты, аккуратно прикрыв дверь.
Медленно, очень медленно я опустил взгляд на лежащий передо мной лист. Корявые буквы расплывались, и я больше по памяти, чем зрением, прочитал свой вопрос:
КАК ДАВНО ВЫ РАБОТАЕТЕ НА ИНОПЛАНЕТЯН?
Глава 20
Ночь расставила акценты в оправдательной речи Артамонова. В одиннадцать часов мне ввели снотворное, и во сне сознание воспроизвело монолог нейрохирурга с магнитофонной точностью. Говорил Артамонов с горечью, но без тени покаяния в голосе.
- Я прекрасно понимаю, о чем вы думаете, - говорил он. - Только давайте не путать работу на иностранную разведку с моей деятельностью. Не нужны пришельцам наши секреты - их цивилизация на порядок выше земной. И ни о какой экспансии они не помышляют. Скорее речь идет о нашей защите, причем в большей степени от нас самих. Что касается моей вербовки... Подумайте сами, кто кого предает, когда ученые вынуждены эмигрировать за рубеж, - они свою страну, или государство отечественную интеллектуальную элиту? Впрочем, это все частности, дело не только в нашей стране. На протяжении всей истории человечества людей с такими способностями, как те, что появились у вас после удара шаровой молнии, распинали на крестах, сжигали на кострах, четвертовали, линчевали... Жанну д'Арк сожгли на костре; Калиостро умер в заточении; Нострадамус всю жизнь провел в лишениях... Судьба выдающихся ученых, мыслителей, писателей, музыкантов, художников ничуть не лучше. Архимед погиб от меча наемника; Сократа заставили выпить цикуту; Улугбека убил родной сын, чтобы завладеть троном; покрыта тайной кончина Шекспира; Моцарт и Ван Гог умерли в нищете... Скорбный список можно продолжать до бесконечности. И что вы можете на это возразить? Артамонов посмотрел на меня и запнулся. - Извините, забылся. Вам, вижу, сейчас не до дискуссий. Пойду распоряжусь, чтобы вам Дали снотворное. Отдыхайте.
Когда утром меня разбудила медсестра и начались утомительные процедуры, я попытался проанализировать монолог Артамонова, но ничего путного не получилось. Слишком обрывочная информация, чтобы иметь представление о миссии пришельцев на Земле и о том, каким таким образом они собираются спасать нас от нас же самих. Если то, как эти незваные благодетели обходятся со мной, и есть акция спасения, тогда их "человеколюбию" воистину нет границ. Ни заточение на базе ФСБ, ни перемещение в какой-нибудь межзвездный паноптикум меня не прельщало. Чем это лучше сожжения на костре?
Медсестра заканчивала процедуры, когда дверь отворилась, и в комнату вместо ожидаемого массажиста вошли Артамонов и Серебро.
- Доброе утро, - поздоровался нейрохирург и направился к диагностической аппаратуре.
Серебро никак не приветствовал меня, подошел к койке, остановился у изголовья и мрачно вперился в мое лицо сквозь зеркальные стекла очков.
- Ознакомились со своим делом? - поинтересовался он. Я мигнул.
- Вот и хорошо. Я в курсе вашего вечернего разговора с Василием Андреевичем. Карты раскрыты, и, хотите вы или не хотите, мы будем с вами работать. Приступайте, - кивнул Серебро Артамонову, отошел в сторону и сел на стул.
Кусочками пластыря Артамонов начал приклеивать к моему телу датчики. Тягостное молчание, повисшее в комнате, наводило на мысль, что сегодня будет не так, как всегда. Впечатление необычности обследования усиливалось надвигающейся грозой: за окном быстро темнело, раскаты грома накатывали со стремительностью стучащего на стыках экспресса. Блеснула молния, порыв ветра рванул легкую штору, вскинув ее под потолок.
Медсестра подошла к окну, захлопнула форточку, щелкнула шпингалетом. Шум грозы стал глуше, и я ощутил странный толчок в мозг - этакое мгновенное болезненное сотрясение, будто хлопок форточки ударом скальпеля отсек невидимую пуповину, связывающую меня с внешним миром. Стало душно и тоскливо, опять накатило тревожное чувство клаустрофобии.
- Да, - сказал из-за моей головы Артамонов, - зафиксировано.
- Хорошо, - кивнул Серебро. - Вы готовы?
- Да, - повторил Артамонов.
- Приглашайте реципиента, - сказал Серебро медсестре. Медсестра вышла и через минуту вернулась в сопровождении рослого парня в джинсах, кроссовках, голого по пояс. Рельефную мускулатуру парня покрывала цветная татуировка змеи, обвившейся вокруг торса и рук.
"Художник Александр Куцейко", - узнал я его по фотографиям из своего личного дела.
Куцейко остановился у дверей, осмотрелся. Задержавшись взглядом на моем теле, опутанном проводами, он всмотрелся в лицо и тоже узнал меня.
- Роман! - обрадованно воскликнул он и шагнул к койке. - Привет! Вот уж не ожидал...
Куцейко наткнулся на преградившую дорогу медсестру, и мне показалось, что наткнулся он не на худенькую женщину, а на бетонную стену. Куцейко пошатнулся от столкновения, медсестра же не сдвинулась ни на йоту, противореча сразу трем законам Ньютона.
Кусочками пластыря Артамонов начал приклеивать к моему телу датчики. Тягостное молчание, повисшее в комнате, наводило на мысль, что сегодня будет не так, как всегда. Впечатление необычности обследования усиливалось надвигающейся грозой: за окном быстро темнело, раскаты грома накатывали со стремительностью стучащего на стыках экспресса. Блеснула молния, порыв ветра рванул легкую штору, вскинув ее под потолок.
Медсестра подошла к окну, захлопнула форточку, щелкнула шпингалетом. Шум грозы стал глуше, и я ощутил странный толчок в мозг - этакое мгновенное болезненное сотрясение, будто хлопок форточки ударом скальпеля отсек невидимую пуповину, связывающую меня с внешним миром. Стало душно и тоскливо, опять накатило тревожное чувство клаустрофобии.
- Да, - сказал из-за моей головы Артамонов, - зафиксировано.
- Хорошо, - кивнул Серебро. - Вы готовы?
- Да, - повторил Артамонов.
- Приглашайте реципиента, - сказал Серебро медсестре. Медсестра вышла и через минуту вернулась в сопровождении рослого парня в джинсах, кроссовках, голого по пояс. Рельефную мускулатуру парня покрывала цветная татуировка змеи, обвившейся вокруг торса и рук.
"Художник Александр Куцейко", - узнал я его по фотографиям из своего личного дела.
Куцейко остановился у дверей, осмотрелся. Задержавшись взглядом на моем теле, опутанном проводами, он всмотрелся в лицо и тоже узнал меня.
- Роман! - обрадованно воскликнул он и шагнул к койке. - Привет! Вот уж не ожидал...
Куцейко наткнулся на преградившую дорогу медсестру, и мне показалось, что наткнулся он не на худенькую женщину, а на бетонную стену. Куцейко пошатнулся от столкновения, медсестра же не сдвинулась ни на йоту, противореча сразу трем законам Ньютона.
- Назад! - гаркнул Серебро, не поднимаясь со стула, и стремительно сунул руку в карман брюк.
- Да я только... - растерялся Куцейко, - с Романом поздороваться...
Он сделал попытку обойти медсестру, но она вдруг молниеносным движением схватила его за запястье, крутанула руку и заломила ее за спину с такой силой, что послышался треск сухожилий.
- An... - непроизвольно выдохнул Куцейко, согнувшись в три погибели.
- В угол его, на стул, - распорядился Серебро. Медсестра сопроводила Куцейко в дальний угол, усадила на стул и только здесь отпустила. Проделала она это с необычайной легкостью и выражением полного бесстрастия на лице. Отнюдь не случайно с первых минут знакомства я сравнил ее с манекеном.
- Зачем же так... - выпрямившись на стуле, пробормотал Куцейко, болезненно морщась и разминая плечо. Он с удивлением и недоверием окинул взглядом фигуру застывшей рядом женщины.
- Сидеть и без разрешения не вставать!
- Ладно, - пожал плечами Куцейко и снова поморщился от боли в хрустнувшем плече.
- А теперь, Саша, - внезапно сменив командный тон на благожелательный, сказал Серебро, - попытайтесь оживить свою змею.
- Николай Иванович, - удивился Куцейко, - вы же знаете, что она мне не подчиняется, оживает сама по себе. Я на нее никакого влияния не оказываю. Наоборот.
- А вы все же попытайтесь.
Куцейко в недоумении скривил губы, поднял ладони, посмотрел на них. И застыл.
Мне показалось, что мышцы на неподвижном теле Куцейко заиграли, забугрились, и только мгновение спустя я понял, что присутствую при фантастическом зрелище оживания татуировки. Громадная змея, неторопливо распуская свои кольца, сползала с плеч художника. Плоская, сердцевидная голова чуть покачивалась из стороны в сторону, через равные промежутки времени выстреливая из пасти трепещущий раздвоенный язык, немигающие маленькие глазки завораживали. В этот момент Куцейко напоминал статую божка неизвестной религии, насылающего на мир мистического гада. Я покосился на Артамонова и увидел, что он замер в гипнотическом трансе со стеклянными глазами и приоткрытым ртом. По лицу медсестры трудно было угадать, попала она под гипнотическое воздействие или нет, но она тоже не шевелилась. Зато на Серебро гипноз не действовал, и по напряженной позе, по нервно подрагивающему колену было понятно, что он в любой миг готов выдернуть руку из кармана и выстрелить.
Странно, но страшно не было, хотя змея, сползая с тела Куцейко, двигалась именно ко мне. Отстранение подумалось, что вся эта сцена весьма напоминает охоту киплинговского Каа на бандерлогов.
Змея преодолела половину расстояния, приостановилась и начала свивать на полу кольца, готовясь к прыжку. Но осуществить его не успела.
- Стоп! - гаркнул Серебро и выдернул руку из кармана. - Сюда смотри!
Нет, не пистолет он сжимал в кулаке - в протянутой руке блестела золотая монета.
Змея отвела взгляд от моего лица и медленно повернула голову к Николаю Ивановичу. За окном ослепительно блеснула близкая молния, пушечным выстрелом, сотрясая стены, ударил гром. На мгновение ослепший, я не понял, что случилось, а когда зрение адаптировалось, увидел, что змея движется вспять, наматываясь на тело Куцейко. И вроде бы ничего не произошло: никто из присутствующих не сдвинулся с места - однако язычок из пасти змеи перестал, трепыхаясь, выпрыгивать, а в неподвижных глазах редкими вспышками блистало отражение золотой монеты.
Серебро опустил руку и спрятал монету в карман. Змея вернулась на свое место, сжала кольца вокруг тела художника и вновь обратилась в татуировку. Куцейко глубоко вдохнул, распрямился на стуле. Сбоку послышался лязг зубов и шумный выдох - Артамонов тоже вышел из гипнотического транса и захлопнул рот. И только медсестра продолжала неподвижно стоять рядом с Куцейко. Ну что возьмешь с манекена?
- Что случилось? - ветре воженно спросил Куцейко. - Что вы сделали с моей змеей?
- Ничего страшного не произошло, - ответил Серебро. - Все нормально.
- Неправда. Я чувствую, она чем-то недовольна,
- Да, недовольна. Я ей запретил сделать то, что она хотела.
Куцейко задумался, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя.
- Почему? - спросил он. - Почему вы ей запретили?
- Потому, - раздраженно повысил голос Серебро, - что здесь командую я, а не твоя змея. Понятно?
- Да. - Куцейко встал со стула. - А можно... - Он покосился на медсестру. - Можно мне с Романом поговорить?
- Нет, - отказал Серебро. - Он парализован и разговаривать не может.
- Ну... подойти хотя бы... Поздороваться...
- Нет! - сказал как отрубил Серебро. - Не сейчас. Как-нибудь в другой раз. - Тон Николая Ивановича неожиданно смягчился. - Идите, Саша, вы свободны. Но попрошу в ближайшие три-четыре дня территорию базы не покидать.
- Как скажете...
Дверь за Куцейко закрылась, и Серебро повернул голову к медсестре.
- Глаз с него не спускать!- приказал он. - Все попытки покинуть территорию базы пресекать любыми средствами. Любыми!
Даже не кивнув в знак понимания, медсестра молча вышла. Умела ли она вообще говорить? Ни одного слова я от нее не слышал.
Серебро встал с кресла, совсем по-человечески потянулся, распрямляя спину, на губах заиграла улыбка.
- Ну и как? - торжествующе спросил он Артамонова. - вы все видели?
- Ничего я не видел, - пробурчал нейрохирург, аккуратно отлепляя с моего тела датчики.
- Ах, да... - спохватился Серебро, - понятно... Сейчас мы пройдем в операторскую, пленочку прокрутим, вместе посмотрим. - Он наконец повернул лицо ко мне. - Вот так, Роман Анатольевич! Кое-что мы о вас уже знаем. Василий Андреевич уверяет, что скоро ваша память восстановится. Как вы считаете, вернутся ли при этом ваши способности?
- М-м-м... - промычал я.
В моем предельно кратком речевом лексиконе "да --нет" неопределенный ответ отсутствовал, но Серебро меня понял.
- Вот и я не знаю, - сказал он. - Зато, надеюсь, узнал. как вас в случае возвращения способностей держать в узде. Держать так, чтобы взбрыкивать не вздумали. Вы уже закончили? - обратился он к Артамонову.
-Да.
- Тогда идемте смотреть "кино".
Возле двери Серебро повернулся и сказал:
- Отдыхайте, Роман Анатольевич, набирайтесь сил. Нам с вами до-олго работать вместе. И, надеюсь, плодотворно.
Тон у него был благожелательный, добрый, но я прекрасно помнил, как несколько минут назад он почти тем же тоном отправил за двери Куцейко и что потом последовало.
Артамонов тоже обернулся у двери, но ничего не сказал. Однако мне почудилось, что в его глазах плеснулось то ли сострадание, то ли жалость.
Дверь закрылась, и сразу же в комнате начало светлеть. Я посмотрел в окно. Тучи рассеивались; гроза, так и не разразившись дождем, прокатилась мимо.
После обеда совсем распогодилось. Выглянуло солнце, и я решил прогуляться. Кто его знает, может, через час опять начнется гроза - последние два дня я из-за дождя носа высунуть на свежий воздух не мог. Прав был Артамонов - взбесилась погода в Алычевске.
Из утреннего обследования я ничего не понял, но отнесся к этому философски. Будь что будет. Восстановится память, тогда и попытаюсь проанализировать ситуацию, а сейчас нечего попусту голову ломать. Пусть она у Серебро и ему подобных болит.