— Не подглядывать!
— Да знаю я, знаю. Плохо действует на сердце.
Затем девушка извлекала из волос заколки и, зажав их во рту, поплотнее закручивала свою гриву на макушке, а когда коса толщиной с запястье наконец была уложена, переключала внимание на выбившиеся пряди, заводя их за уши.
— Все? Порядок? — спрашивал Ник, и Саманта, кивнув, кричала в ответ:
— Ловим третью?
Обычно третья волна была самой большой. Первый вал они пропускали, позволяя ему подбросить их ввысь и затем уронить к подножию. Половина серфингистов уже мчались к берегу, практически полностью скрывшись за гребнем, лишь головы виднелись над подвижным массивом воды.
Накатывал второй вал — еще выше, еще могучее, — и оставшиеся серфингисты решали уйти именно с ним. Пара-тройка неудачников соскальзывали с крутого склона, волоча за собой доски, привязанные бечевкой к щиколотке.
— Пошли! — воскликнула Саманта, и с третьим валом накатил зеленый гул, который подхватил их прозрачной стеной, где, как в картинной раме, застыли четыре дельфина-афалины, улыбавшиеся во весь рот. — О, смотри! — пропела девушка. — Николас, ты только посмотри на них!
И тут на них обрушилась волна, заставив что было сил грести, нагоняя гребень. На какой-то миг замерло сердце: показалось, что вода готова выскользнуть из-под ног… но доски вдруг ожили и сами бросились вперед, шипя навощенным стекловолокном.
Саманта и Ник разом взлетели в небо и засмеялись солнцу, выплясывая сложные узоры баланса, чтобы справиться с досками. Гребень поднял их так высоко, что глазам открылся широкий полумесяц пляжа, раскинувшийся тремя милями дальше, куда уже направлялись крошечные фигурки других серфингистов, оседлавших первые два вала.
Одна из афалин забралась вместе с ними на самый верх, поднырнула под доски, легла на плавник и улыбнулась Саманте так лукаво, что девушке захотелось протянуть руку и погладить дельфиний бок, но она едва не потеряла равновесие. Дельфин фыркнул, взмахнул хвостом и оказался по другую сторону.
Сейчас по правую руку от них волна уже начинала чувствовать приближение рифа. На гребне стали появляться барашки, затем он наклонился вперед, образуя великолепную арку, и, удержав эту форму в течение долгих секунд, медленно пошел вниз.
— Давай влево! — крикнул Ник, и они, развернув доски, затанцевали на их широких, тупых носах, пригибаясь в коленях, чтобы удержать равновесие и со стремительностью ракеты вылететь на зеленый пологий склон воды, однако над головой уже нависала арка, которая мчалась быстрее — уйти из-под нее не удавалось.
Бросив взгляд за левое плечо, где высилась крутая, чуть ли не вертикальная, стена, Саманта заметила, что рядом скользит афалина, энергично подрабатывая дельтовидным хвостом. На мгновение девушку охватил страх: настолько величественной и могучей была волна.
— Николас! — воскликнула она, и в этот миг вода вздыбилась, застив и небо, и солнечный свет. Сейчас они неслись внутри идеально круглого ревущего туннеля. Стенки его были гладкими, как дутое стекло, свет зеленоватым и немножко странным, как если бы Ник и Саманта очутились в глубоководной пещере — с той только разницей, что впереди ждал круглый зев, а сзади все схлопывалось в грохочущем облаке буйной воды. Страх и восторг от смертельно опасной гонки заставляли девушку почувствовать себя как никогда более живой.
Ник встревоженно крикнул:
— Скорей, что есть силы!
Голос его почти потерялся в грохоте воды, но Саманта послушно перенесла побольше веса на нос доски… и вот они пулей выскочили из зева туннеля на солнечный свет. Девушка возбужденно рассмеялась: пережитый страх пьянил…
Вместе с досками вода перенесла их через риф, оставив далеко позади белые кружева пены.
— Давай вправо! — Саманте хотелось остаться на тугом, надежном гребне вала, и они славировали назад, взлетев по инерции на крутой склон. Брызги самоцветами играли на животе и бедрах девушки, мокрая коса хлестала воздух, как хвост разгневанной львицы, руки разбросаны в стороны, ладони раскрыты, пальцы откликаются на подсознательные импульсы тонкими, деликатными движениями, как у танцовщиц с острова Бали. В довершение всего рядом, как чудо, возник плавник афалины: дельфин держался следом не хуже прекрасно обученного пса.
А затем волна ощутила под собой пляж и окончательно рассвирепела, принялась дико взбрыкивать, громыхать, взбалтывать в себе гравий и песок, уподобляясь жидкой овсянке… Они вывалились из волны, упали спиной на оседающий гребень и скатились в море, таща за собой доски-поплавки, задыхаясь и хохоча во все горло от пережитого возбуждения, страха и радости.
Саманта проявила себя обитателем водной пучины, который обладает невероятным аппетитом к дарам моря. Она разламывала крабьи ноги и клешни и высасывала белые мясные волокна, ничуть не смущаясь хлюпанья, и даже поддразнивала Ника, чувственно облизывая перемазанные сливочным маслом губы, не сводя при этом глаз с его лица.
Или, например, такая картина: романтичный ужин при свечах, а Саманта одним махом заглатывает гигантских устриц и запивает их соком из раковин.
— Послушай, нельзя разговаривать с набитым ртом…
— Это оттого, что у меня слишком много накопилось всякой всячины, которой я хочу с тобой поделиться, — рассудительно объяснила она.
Саманта была смехом во плоти: она умела смеяться на доброй полусотне тонов, от сонливого утреннего хихиканья, когда пробуждалась и вновь находила его рядом с собой, до воплей дикого восторга, бросаемых с гребня бешено мчащейся волны.
Саманта умела любить. Состроив невинное личико, уставившись наивными зелеными глазками сущего ребенка, она использовала руки и губы с такой ловкостью и шаловливостью, что Ник с трудом мог поверить, что это с ним происходит наяву.
— Причина, по которой я убежал не попрощавшись, как раз в том и состояла, что мне не хотелось отягощать совесть участием в растлении, — сказал он, с недоумением качая головой.
— Я написала докторскую на эту тему, — жизнерадостно заявила Саманта, накручивая на палец волосы на груди Ника. — Более того, пока что у нас был только вводный курс — сейчас мы тебя запишем на занятия по усиленной программе.
Ее восхищение телом Ника, казалось, не имело конца. При всякой возможности она притрагивалась к нему, исследовала каждый дюйм… восклицая от восторга, удерживала его руку у себя на коленях и, склонив голову, водила ногтем по линиям ладони.
— Тебя ждет встреча с прекрасной распутной блондинкой, которой ты сделаешь пятнадцать детей, а потом доживешь до ста пятидесяти лет. — Кончиком языка она коснулась крохотных линий, высеченных в уголках его глаз и губ, оставив прохладные влажные следы на коже. — Я всегда хотела себе настоящего, сурового мужчину.
Затем, когда ее исследования приняли более интимный характер, Ник выразил протест, но Саманта строгим тоном сказала:
— Не смей вмешиваться, это сугубо частная вещь между ним и мной.
Чуть позднее:
— Ого! Вот так ядовитый корень!
— Ядовитый?! — оскорбился он за предмет личной мужской гордости.
— Конечно, ядовитый, — томно вздохнула она. — Чуть меня не убил.
Справедливости ради она предоставила всю себя его прикосновениям и тщательному осмотру, самостоятельно направляя его руки и открыто демонстрируя свои прелести.
— Смотри, трогай, все твое — все для тебя… — Она жаждала его одобрения, не в состоянии насытить собственную потребность отдать всю себя целиком. — Тебе нравится, Николас? Правда нравится? Хочешь, я еще что-нибудь для тебя сделаю? Только скажи — что угодно…
А когда он признавался ей, насколько она хороша, когда говорил, насколько сильно ее хочет, когда он касался ее и восхищался теми дарами, что она принесла ему, девушка словно светилась изнутри, потягивалась и мурлыкала, как громадная золотистая кошка, так что он, узнав, что ее зодиакальным знаком был Лев, ничуть не удивился.
Саманта была восхитительна в робких лучах раннего, жемчужно-серого утра, полная мягких сонных вздохов, пришепетывания и смешков глубокого довольства.
Она была восхитительна в солнечном свете, раскинувшись великолепной морской звездой в ярких лучах, отраженных от живописных дюн. Песчинки на ее теле переливались подобно сахарным кристалликам… Их крики взмывали ввысь вместе, столь же восторженные и легкие, как и любопытствующие, нескромные чайки, что реяли над ними на белых неподвижных крыльях.
Саманта была восхитительна в зеленой прохладе моря, когда только их головы выглядывали из волн за первой линией наката. Он едва-едва касался мысками песчаного дна, а девушка обвивалась вокруг него, как водоросли у подводной скалы, и тянула за собой развевающиеся ленточки зажатого в руке купальника, порой выпуская изо рта фонтаны воды.
— Что хорошо для голубых китов, то хорошо и для Саманты Сильвер! Смотри, как я умею! Настоящий Моби Дик!
И она была восхитительна по ночам, когда ее тщательно расчесанные, глянцевые, ароматные волосы накрывали его грудь золотистой пеленой, пока сама она изображала на нем наездницу, предаваясь этому занятию чуть ли не с религиозным восторгом, подобно жрице, приносящей жертву на алтаре языческого капища…
Но прежде всего остального Саманта была юностью — юностью вечной и бескомпромиссной, в которой трепетала радость жизни.
Благодаря ей Николас еще раз встретился с теми эмоциями, которые — как он сам полагал — давно атрофировались под спудом цинизма и повседневной прагматичности. Он разделил с ней детскую восторженность малыми чудесами природы: полет чайки, соседство дельфина, находка полупрозрачной, тонкой, как превосходно выделанный пергамент, раковины, в закругленной спирали которой прятался редкостный морской обитатель, моллюск-кораблик с множеством подвижных щупалец…
Он разделял ее гнев, когда даже на эти далекие, мало кому известные пляжи вторгались нефтяные пятна, смывки из трюмов крупнотоннажных танкеров, принесенные сюда течением Агульяс, когда к подошвам липли мерзкие комья загустевшего мазута, которые встречались повсюду: и на гальке, и на трупах ослиных пингвинов, выброшенных прибоем на берег…
Саманта была самой жизнью — хватало прикоснуться к ее теплу, испить звук ее смеха, чтобы омолодиться. Идти с ней рядом означало чувствовать себя полным жизненных сил.
Этих сил доставало на долгие часы, проводимые в море и на солнце; их доставало и на полуночные танцы под громкую, диковатую музыку, и еще оставался запас, чтобы подхватить Саманту, когда она начинала оступаться, отнести в их пляжное бунгало, держа на руках, как сонного ребенка, чья кожа немножко горит от воспоминаний о солнце, чьи мускулы приятно ноют от усталости, чей живот полон богатой пищи…
— О, Николас, Николас… я так счастлива, что вот-вот заплачу!
И тут объявился Ларри Фрай; он примчался в облаке негодования, пунцовый и непримиримый, как только что прозревший муж-рогоносец.
— Две недели! — ревел он. — Две недели Лондон, Бермуды и Сен-Назер доводили меня до сумасшествия! — Извергая эти вопли, он тряс толстенной пачкой бумаг, словно переквалифицировался в редактора «Британской энциклопедии». — Никто понятия не имел, что с вами случилось! Вы просто взяли да испарились!
Ларри заказал самую большую порцию джин-тоника у облаченного во все белое бармена и устало обмяк на стуле возле Ника.
— Нет, мистер Берг, я из-за вас чуть работы не лишился, и это истинная правда… За такие вещи надо самолично откручивать голову и топить остатки в ближайшей бухте. Ведь пришлось нанять частого сыщика — вы слышите меня? — который перелопатил регистрационные книги всех гостиниц страны!
Фрай сделал длинный-предлинный глоток, успокаивая нервы.
Именно этот момент выбрала Саманта, чтобы впорхнуть в коктейль-бар. На ней было воздушное платье, столь же зеленое, как и глаза девушки, и на весь зал опустилась уважительная тишина — любители предобеденной выпивки проводили девушку взглядами. Ларри Фрай позабыл о своем негодовании и уставился на Саманту разинув рот. На опаленной солнцем лысине выступили капельки пота, придав глянец кожистой макушке.
— Ну и ну… — пробормотал он. — Или я на небесах, или у меня бред начинается.
Его восхищение переросло в священный ужас, когда Саманта подошла прямиком к Николасу, положила ему руку на плечо и на виду у всего зала запечатлела у него на устах долгий и сочный поцелуй.
Раздался коллективный вздох, и Ларри Фрай опрокинул свой джин.
— Отправляемся сегодня, немедленно, — решила Саманта. — Николас, нельзя оставаться даже на лишний час, иначе все испортим. Было замечательно, идеально, но теперь нам пора.
Ник согласился с ней. Как и он сам, девушка была одержима необходимостью все время идти вперед. Он тут же зафрахтовал двухмоторный «Бичкрафт-Барон», который подобрал их с небольшой грунтовой полосы возле отеля и доставил в йоханнесбургский аэропорт за час до рейса «Ю-Ти-Эй» на Париж.
— Я пока что летала только в хвостовой части, — поделилась воспоминаниями Саманта, критически оглядывая салон первого класса. — Правда, что здесь можно есть и пить сколько вздумается? Бесплатно?
— Да, — кивнул Ник и тут же торопливо добавил: — Но это не означает, что ты должна сама с собой устраивать соревнование, кто кого переест.
За последнее время Ник научился со священным трепетом относиться к аппетитам Саманты.
Ночь они провели в парижском «Георге Пятом», после чего сели на утренний рейс «Ти-Эй-Ти» до Нанта, другими словами, до ближайшего аэропорта к Сен-Назеру. Там их встретил Жюль Левуазан.
— Николас! — жизнерадостно воскликнул он и, привстав на цыпочки, расцеловал в обе щеки, окутав старого знакомого облаком ароматов одеколона и бриолина. — Ты пират, Николас! Украл судно у меня из-под носа. Терпеть тебя не могу. — Он взял Ника за плечо и откинул голову. — Я тебя предупреждал не браться за эту работу, а? Предупреждал или нет?
— Предупреждал, Жюль, ох предупреждал…
— Так зачем же ты сделал из меня дурака? — требовательно вопросил француз и энергично пошевелил усами. На нем был дорогой кашемировый костюм и шикарный галстук. На берегу Жюль всегда одевался как денди.
— Дружище, я куплю тебе роскошный обед в «Ле Роти», — пообещал Николас.
— Тогда прощаю, — великодушно махнул рукой Левуазан. К тому же этот ресторанчик был одним из его любимых… Тут он впервые заметил, что Ник прибыл не один.
Он отступил на шаг, подарил Саманте долгий, внимательный взгляд, и всем показалось, будто у него за спиной разом взметнулся французский триколор, а невидимый духовой оркестр грянул «Марсельезу». Ибо если предположить, что флирт в этой стране является национальным видом спорта, Жюль Левуазан считал себя многократным чемпионом.
Ветеран галантного обхождения склонился над рукой девушки и пощекотал ей запястье роскошными усами без малейших признаков проседи, после чего заявил Нику:
— Она слишком хороша для тебя, mon petit.[5] Я забираю ее себе.
— Тем же способом, что ты планировал для «Золотого авантюриста»? — с невинным видом спросил Ник.
Винтажный «ситроен» Жюля мирно стоял на парковке. Он был любовно навощен, украшен блестящими безделушками и амулетами. Владелец редкостного автомобиля усадил Саманту на переднее сиденье, словно в «роллс-ройс».
— Он неподражаем, — шепнула Саманта своему спутнику, пока Жюль огибал капот, направляясь к водительской дверце.
Француз не мог уделять внимание одновременно и дороге, и девушке, а посему полностью сосредоточился на новой знакомой, при этом ни на йоту не уронив стрелку спидометра с самой верхней отметки. Время от времени он для порядка выкрикивал в окно «cochon»![6] или высовывал кулак с нахально поднятым средним пальцем, приветствуя других водителей.
— Во времена Наполеона прапрадедушка Жюля принимал участие в кавалерийской атаке при Кятр-Бра, — пояснил Ник. — Человек, не ведающий страха.
— Вам понравится «Ле Роти», вот увидите, — сказал Жюль Саманте. — Я лично позволяю себе там отобедать лишь в тех случаях, когда находится очередной богатей, жаждущий добиться от меня неких уступок.
— Откуда ты взял, что мне от тебя чего-то надо? — спросил Николас, вцепившись в дверную ручку.
— Три телеграммы, звонок с Бермуд и еще один из Йоханнесбурга. — Жюль вкусно причмокнул и подмигнул Саманте. — Что, Николасу Бергу вдруг захотелось поболтать о давно минувших временах? Или он до невероятной степени воспылал любовью к старому другу, который обучил его всему, что знал сам? К человеку, который держал его за собственного сына и которого этот сын столь бессовестно ограбил…
Не переставая болтать, Жюль вылетел на мост через Луару и тут же нырнул в лабиринт узеньких односторонних улочек, которые представляют собой основу дорожного движения в Нанте. Это могло показаться чудом, но он постоянно находил себе лазейку.
На площади Бриан Жюль галантно вывел Саманту из машины, а в ресторане принялся надувать щеки, цокать языком и издавать целый ряд разнообразных звуков, пока Ник обсуждал винную карту с местным сомелье, — однако в конечном итоге нехотя кивнул, когда выбор был остановлен на шабли-мутон и шамбертан-кло-де-бэз, после чего с одинаковым тщанием распределил свое внимание между едой, вином и Самантой.
— Чтобы понять, создана ли женщина для жизни и любви, надо посмотреть, как она ест, — взялся поучать он. Саманта состроила ему глазки, оторвав лукавый взгляд от выложенной перед ней форели, и Нику почудилось, что Жюль вот-вот закукарекает под стать молодому петушку.