Все были настолько заняты Хохлаткой, что не заметили, как в одно время с ней заквохтала и Рябушка. Она не лезла никому в глаза, не надоедала своими тревогами, не бросалась в драки, а часами ходила по дворовым закоулкам, раскапывала вкусные вещи и настойчиво звала своих деток. Но их не было. Тогда какая-нибудь озорница, а среди кур были и такие, подбегала и из-под самого носа Рябушки выхватывала находку.
— Что, съела? — злорадствовала одноглазая Пеструшка.
В один прекрасный день бабка Меланья устроила в сарайчике уютное гнездо, положила туда десятка полтора яиц и посадила на них Хохлатку. Хохлатка сначала беспокойно заерзала, потом притихла и умиротворенно прикрыла глаза.
Рябушку же бабка Меланья, к всеобщему веселью, схватила и окунула в кадку с холодной водой, чтобы та больше не квохтала. Куры потешались над Рябушкой. Каждая почему-то считала своим долгом клюнуть ее и погонять по двору.
Обидно было Рябушке. Но и после всех этих неприятностей она продолжала квохтать. Куры решили, что Рябушка — набитая дура и кривляка. Они желали ей еще раз попасть в кадку с холодной водой.
А Хохлатка в это время нетерпеливо сидела в гнезде и прислушивалась к жизни двора. Как хотелось ей туда — на простор, на солнце! Она соскучилась по красавцу Петуху, по его гостинцам, что отыскивал он для нее когда-то. Она вспомнила своих подруг, немного глупых, но добрых, рисовала в своем курином воображении встречу с ними, когда она выйдет из полутемного сарайчика. Конечно, они бросятся к ней, снова начнут заискивать, лебезить и прислушиваться к каждому ее слову.
«Какая, верно, без меня тоска во дворе! — думала Хохлатка. — Как они все ждут меня».
И Хохлатка начинала ерзать по гнезду, ругая яйца, которые нужно так долго парить.
Как-то раз, а это было в самый солнечный день, куры лежали в пыли и наслаждались теплом. Вдруг они увидели, как из сарайчика вышла Хохлатка. Все вскочили, захлопали крыльями, закудахтали наперебой. Откуда-то прибежал взволнованный Петух, остановился неподалеку и нетерпеливо вытянул шею, пытаясь увидеть, что же там, в сарайчике.
Хохлатка высокомерно окинула взглядом подружек, кокетливо кивнула Петуху и стала быстро и ловко прихорашиваться.
Куры благоговейно приумолкли, ожидая, что вот-вот из дверей врассыпную выбегут цыплята и порадуют их веселым писком, таким нежным и трогательным.
Но никто не выбежал за Хохлаткой. Куры переглянулись, они поняли, что Хохлатка бросила недопаренные яйца.
Поднялся ропот.
— Я так и знала! — выкрикнула одноглазая Пеструшка и пребольно клюнула Хохлатку в голову.
Хохлатка вскрикнула от боли и обиды и бросилась под защиту Петуха. Но тот, пряча смущенно глаза, отошел от нее, делая вид, что ничего не заметил.
Из избы вышла бабка Меланья. Она взглянула на Хохлатку и тоже все поняла.
— Ах ты, негодница! — проворчала бабка. — Ах ты, барышня!
Потом взяла Рябушку и посадила в гнездо, где только что сидела Хохлатка.
А через несколько дней Рябушка вышла во двор. За ней, как желтые пушинки, катились на крохотных розовых ножках цыплята.
Куры почтительно расступились перед Рябушкой и ее семьей. Одноглазая Пеструшка умильно сказала:
— Я всегда говорила: Рябушка — просто прелесть.
А Петух вдруг запел во все горло, но тут же смущенно смолк: опять оказалось неурочное время…
1963 г.
Березка
В глубине бора раскинулась обширная поляна, вся в веселых ромашках и кружевных травах. А посередине поляны, по цветам и солнцу, врассыпную разбежались березки, будто девушки на праздничном игрище. Сосны, эти грустные молчальницы, что столпились вокруг поляны, с осуждением глядели на стайку берез, хотя втайне завидовали их беспечности.
Среди березок выделялась одна. Она была и крепче и выше своих сверстниц. Эту Березку хорошо знали в лесу, потому что она была дочерью Старой березы, приветливой и гостеприимной.
С давних пор о Старой березе жила добрая память. Некогда в ее густой кроне находило приют и отдых множество птиц, к ней часто приходила стройная лосиха с большеглазым лосенком, чтобы отдохнуть под ее сенью от жаркого полуденного солнца, прятались под ее листвой от дождя бабочки.
Но вот однажды на лес обрушился ураган. Со свирепой силой он ударил Старую березу и повалил ее. Только она не рухнула на землю, а нависла низко над ней: крепкие корни в последнем усилии удержали ее. Почти все ветви Старой березы были сломаны, по стволу, как рана, прошла глубокая трещина.
Все решили, что погибла добрая Старая береза, но весной глубокие корни погнали из недр земли живительный сок. Только цвести уж нечему было: на голом стволе сиротливо торчала лишь одна тоненькая веточка; Старая береза, несмотря на горе, сумела сберечь прежнюю доброту и любовь — отдала этой тоненькой хилой веточке весь сок, всю свою материнскую силу. Веточка стала быстро крепнуть и тянуться вверх, обгоняя маленькие березки, которые росли среди ромашек, добывая пищу своими корнями.
Прошло несколько весен, и веточка превратилась в совсем большую и красивую Березку, немножко капризную и совсем беззаботную. Она только и знала, что целыми днями смотрелась в голубую лужицу да расправляла свою пушистую крону. С удивлением Березка стала замечать, что она совсем не такая, как все ее подружки, что она растет высоко над землей и во время дождей грязь никогда не забрызгивает ее берестяных туфелек, что у нее нет черных узловатых корней и, что самое главное, она совершенно не знает, что такое добывать себе пищу.
Слушая сверстниц, которые часто говорили об этом, Березка удивлялась: «Зачем добывать сок, если он сам идет ко мне, хотя у меня нет ни одного грязного противного корешка?»
И Березка возгордилась этим.
— Фи, какие вы тощие и низкорослые! — говорила она подружкам, глядя сверху вниз. — Настоящие дурнушки. У вас вечно грязные туфельки и растрепанные кроны. А у меня? Взгляните, какие у меня узорные ветви, какие широкие и нежные листья.
Подруги смущенно приумолкали. Да и что они могли сказать, если Березка в самом деле была красивее их.
Она цвела и хорошела.
Однажды над поляной неторопливо проплывало белое Облачко.
Оно увидело облитую солнцем Березку, восторженно воскликнуло:
— Как ты хороша, Березка! Ты лучше всех в лесу. Подай мне руку, я подниму тебя к себе. Твое место тут, а не на грязной земле. Я обовью тебя парчовой дымкой, и ты станешь еще красивее. Поднимись ко мне!
Березка обрадовалась, засмеялась, рванулась вверх, но… Вытянутые ветви беспомощно повисли в пустоте. Как огорчилась Березка! Как жалела, что не выросла выше самой высокой сосны, что не может дотянуться до милого Облачка.
— Не горюй, Березка, — крикнуло уплывающее Облачко. — Я скоро прилечу к тебе. Жди меня!..
Березка опустила ветви. Но грустила она недолго. Смахнула слезы, надменно глянула вниз, на своих подруг.
— Вы все слыхали? Хоть одну из вас пригласило к себе белое Облачко?
Березки молчали.
— До чего же вы некрасивы и глупы! — воскликнула тогда Березка. — Скорей бы проходили весны, чтобы я смогла дотянуться до Облачка и уйти от вас!
— Ты зла и несправедлива, Березка, — проскрипела Сосна, обветренная и опаленная молнией. — Твои подруги нисколько не хуже тебя. И они добрее. Не забывай этого.
Березка только пренебрежительно прошумела листвой и отвернулась.
Как-то раз пришел в гости к березкам знакомый лосенок, теперь уже быстроногий красавец-лось. Он по-прежнему приласкался к каждому деревцу, подошел и к березке, протянул свою шелковистую шею, чтобы потереться о ствол, но Березка брезгливо воскликнула:
— Не смей прикасаться ко мне! Ты замараешь меня!
Лось, смущенный и обиженный, медленно отошел от Березки.
Притих лес, умолкли птицы и одна за другой покинули крону Березки.
— Куда вы? — крикнула Березка. — Ведь вас я не гоню. Я люблю вас и ваши песни.
— Нет, — ответили птицы, — мы не хотим больше петь тебе.
Незаметно минуло несколько весен. Березка стала еще выше и красивее. Выросли и ее подруги. Но по-прежнему они были веселы и приветливы, любили солнце, птиц, шутили с ветром-озорником и разговаривали с ромашками.
Одна лишь Березка была хмурой и молчаливой. Она уже давно не смотрела вниз, на землю. Ни о чем она не думала, ничего не хотела, кроме одного — дотянуться до белого Облачка и обвить свою пышную крону парчовой дымкой.
Холодная и гордая, возвышалась она одиноко над веселой поляной.
Прискакал однажды резвый звонкий Дождик, крикнул озорно:
— Березка, я освежу тебя, развеселю, подставляй-ка ветви.
— Я не люблю сырости, — ответила Березка. — Ты испортишь мне прическу и платье. Не смей мочить меня.
Но Дождик не послушался и со смехом брызнул серебряными струями. Березка рассердилась, подобрала подол сарафанчика, припрятала берестяные туфельки.
Но Дождик не послушался и со смехом брызнул серебряными струями. Березка рассердилась, подобрала подол сарафанчика, припрятала берестяные туфельки.
— Ты гадкий, мокрый. Уходи прочь!
И последний Березкин друг ушел…
Выглянуло солнце. Горячие лучи его засверкали в лужицах, на листве и в цветах. Березы стояли оживленные, радостные, стряхивая лишние капли. Туфельки и подолы сарафанчиков у них были мокрыми и перепачканными землей, взбитой струями дождя.
— Ну вот, — торжествующе засмеялась Березка. — Посмотрите, какими вы стали! Вы все вымарались противной липкой землей.
Но подруги ответили, что они любят землю и дождь, а ромашки прильнули солнечными головками к их загрязненным туфелькам.
— Ты нехорошо сказала, Березка, — пролепетали они. — Земля — это наша жизнь.
— Зачем мне земля, — гордо сказала Березка, — когда я могу и без нее расти и цвести?
Тогда обветренная и опаленная молнией Сосна тяжело качнула ветвями.
— Если бы не земля, в которую крепко врастают наши корни, мы погибли бы от голода, нас бы свалила молния и сломал бы ветер…
— Доченька, — простонала Старая береза, — мудрая Сосна говорит правду. Мне тяжело держать тебя: мои корни стали стары и слабы…
Но Березка уже не слушала никого. Она беспощадно давила к земле материнский ствол. Старая береза клонилась все ниже и ниже. И однажды, когда Березка рванулась кверху, чтобы ухватиться ветвями за белое Облачко, корни Старой березы не выдержали, затрещали, разрываясь, и ствол тяжело рухнул на землю. Вместе с ним упала Березка, ломая нежные ветви.
Она лежала на смятых ромашках и умирала. Первый раз в жизни она ощутила землю, добрую, приветливую землю, ее запах, ее тепло, ее живительную силу.
Но было слишком поздно.
1963 г.
Димка-буксир
Димка — славный, общительный малый. Он плотный, широконький, ходит медленно, вразвалочку. Мама говорит, что Димка — точная копия деда. А дед у него был мореходом…
Несмотря на свои небольшие года — Димке недавно исполнилось четыре — он серьезен и рассудителен. Его вопросы приводят в трепет и маму, и папу.
— Почему автомобили не на двух колесах? — спрашивает он папу и глядит на него внимательными голубыми глазами.
Папа беспомощно улыбается, кряхтит, мычит, нукает.
— Ну как же! Ну разве можно на двух?.. Это же глупо — на двух. Он тогда возьмет и упадет.
— А почему велосипед не падает? — быстро спрашивает Димка.
— Ну, это совсем другое дело… Велосипед, он… Слушай, Димка, спроси, пожалуйста, о чем-нибудь другом.
Димка мотает головой.
— Не хочу о другом. Не знаешь?
Папа всячески юлит, не хочет показать себя невеждой, но это ему не помогает.
— Не знаешь? — допытывается Димка. — Да? Эх, ты! Потому что у них, у автомобилей, педали не вертятся!
Димка не плакса, не нытик, не какая-нибудь там кисейная барышня. Настоящий мужчина. Даже тогда, когда ему делают уколы или прививки, он не плачет, а лишь морщится да кряхтит.
Но не эти добрые Димкины качества принесли ему славу на весь дом. Конечно, в какой-то мере и они сыграли свою роль. Но главное, что сделало Димку известным и знаменитым, — это его аппетит.
Нет, он никакой не обжора, а просто очень вкусно ест. Когда он ест, смотреть — одно удовольствие.
Однажды во время димкиного обеда пришла соседка со своей дочкой Ирочкой, маленькой, тоненькой, какой-то совсем синенькой. Голосок у Ирочки слабенький, такой, что боязно: вдруг оборвется и навсегда пропадет.
Димка мельком глянул на тетю Раю, на ее Ирочку и спокойно продолжал есть борщ, а рядом стояла и ждала очереди миска с пельменями и стакан молока. Димка любил есть пельмени с молоком.
Димка с хрустом откусывает поджаренную корочку, хлебает борщ, а сам щупает пельмени — остыли или нет, снова хрустит корочка, снова две-три ложки борща. Да так смачно, так аппетитно у него это получалось, что тетя Рая украдкой сглотнула слюну и отвернулась к маме.
А Ирочка так и впилась глазами в Димку, смотрит — не моргнет. Точно так она смотрела цирковые представления. А потом, когда Димка взялся за пельмени, вдруг как запищала:
— Мама, я хочу есть!..
Тетя Рая смутилась: не подумала бы Димкина мама, что она свою дочь голодом морит.
— Ирочка, ведь мы только что из-за стола… Разве ты не наелась?
А Ирочка не сводит с Димки круглых глаз, пищит:
— Кушать хочу, кушать.
Димкина мама смеется и говорит:
— Посади ее, Рая, с Димой. Пусть отпробует пельмешек.
Отпробует! Ничего себе, отпробует! Навалилась Ирочка на эти пельмени, будто и в самом деле целую неделю голодала.
Тетя Рая сначала удивленно улыбалась, а потом забеспокоилась:
— Ирочка, хватит, у тебя будет животик болеть… Подумайте-ка, дома впору с ремнем есть заставляй, а тут… Ира, кому говорю, довольно!
Так началась Димкина слава.
На другой день перед завтраком, когда Димка готовился сесть за стол, пришла тетя Рая, робкая, смущенная.
— Здравствуйте…
— Здравствуй, Рая.
— Простите, Дима еще не завтракал?
— Сейчас садится.
Тетя Рая и обрадовалась, и смутилась еще сильнее.
— Знаете… Одолжите… То есть я хотела сказать: отпустите Димку на завтрак ко мне. Пусть он с Ирочкой поест… А то я совсем измучилась с ней, капризничает, ничего не хочет. А с Димой… Дима такой серьезный, такой… Отпустите, пожалуйста.
Мама сначала нахмурилась, однако разрешила Димке сходить к Ирочке и поесть с ней.
Потом, во дворе, тетя Рая взахлеб рассказывала:
— Это просто чудо! Как только Дима сел за стол, Ирочка схватила ложку и принялась есть. Без отрыва весь суп съела! И котлетку, и пюре… И компот выпила… Такого еще не было с ней!
Все соседки с большим интересом слушали тетю Раю, а одна спросила:
— В какой квартире живет Дима?.. Вот бы к нам его… У меня с Юрочкой и Колей просто беда. Совсем нет аппетита. Худые — одни ребрышки…
И пошло-поехало. Как только Димка выйдет во двор поиграть, смотришь, а его кто-нибудь уже к себе заманивает:
— Димочка, дитенок мой хороший, пойдем к нам, в пятую квартиру, поиграешь с Васей, а потом пообедаете с ним: я курочку сварила, рыбки нажарила… А тут как тут другая соседка:
— Евдокия Петровна, это нечестно: Дима у вас уже дважды был, а у меня только раз. Простите, но сегодня наша очередь. Шурик, зови Диму в гости. Скажи ему, что на третье я гоголь-моголь приготовила.
Шурик, маленький, шустренький, ухватился за Димкину курточку.
— Пойдем, Дима!.. Будем гоголь-моголь пить…
Димкина мама в отчаянье: ни на обед, ни на ужин не может найти Димку. Где он? В какой квартире?.. А когда стали за Димкой приходить из других домов, она сердилась не на шутку. Димка же — хоть бы хны! Ему даже очень интересно ходить по гостям, знакомиться всё с новыми и новыми ребятами. У каждого разные игрушки, у каждого разные обеды и ужины.
Однажды мама запретила Димке совсем выходить на улицу. На другой день в квартиру нагрянуло пять соседок во главе с тетей Раей, чтобы выручить из беды Димку.
Они долго о чем-то говорили с димкиной мамой в гостиной, в чем-то убеждали ее и просили. А когда вышли, то Димка услышал:
— Пусть наши дети и ваш Дима вместе обедают у нас по очереди. И здоровее будут и подружатся крепче.
Мама печально вздохнула:
— Хорошо…
С тех пор, когда мама скажет: «Уже первый час, пора обедать», Димка не спеша сует свою ложку в карман, говорит солидно:
— Ну, я пошел. Сегодня у тети Вари будет новенький — Игорек из первой квартиры. Худой, как селедка. Я его тоже возьму на буксир…
1969 г.
Двое
1.Митька уже валился от усталости, когда увидал редкие огни железнодорожной станции.
В лицо хлестал холодный ветер с мелким дождем, Митька шлепал разбухшими сапогами по жидкой грязи и неотрывно глядел на желтоватые огни, словно боялся, что они вдруг исчезнут.
Он миновал темные станционные постройки, коновязь, где понуро стояла единственная лошадь, и вышел на самый конец узенького перрона. Огляделся настороженно, нет ли кого поблизости. Перрон был пуст, лишь у вокзальчика маячили две-три фигуры. Митька присел на какой-то ящик, положил рядом котомку. Свет от недалекого фонаря слабо освещал его худое скуластое лицо, старую фуражку с переломанным посередине козырьком, из-под которой торчали каймой белесые, давно не стриженное волосы.
Митька прикрыл глаза и сидел так, не шевелясь, втянув шею в промокшую стеганку, подобрав тощие ноги в больших кирзовых сапогах. Казалось, он уснул, и настолько крепко, что совсем не чувствовал ни пронизывающего ветра, ни дождя, который сыпал все злее.
Но вот где-то далеко, за семафором, послышался слабый, едва различимый из-за шелеста дождя гудок паровоза, и Митька сразу встрепенулся, вскочил на ноги, торопливо надел на плечо котомку. Предстояло самое трудное — сесть на поезд.