– Тише! Молчите! Я с ним сейчас сама поговорю!
Медленно и тяжело, похожая в складках своего покрывала на статую, она повернулась к Садыку.
– Ты что здесь командуешь? – грозно спросила она. – Ты иди в свою милицию и командуй там над ворами и басмачами, а мы тебе не воры и не басмачи! Мы колхозницы! Ты уже давно пристаешь к женщинам, заглядываешь под паранджи! Ты и ко мне приставал на дворе у Бек-Назара!
– Не разводите агитацию! – закричал Садык. – Я вас знаю, вы Отум-биби!
– У меня, слава богу, пятьсот трудодней, меня все знают, не ты один! Я сама хотела снять паранджу на Первое мая, а теперь вот не сниму! Назло тебе не сниму! Иди к своей жене, пусть она показывает тебе и лицо и все, что захочет!
Садык вскипел.
– Гражданка, предупреждаю!..
Отум-биби легко заглушила его слова своим басом:
– Женщины, долго мы будем сидеть здесь и слушать этого безобразника?! И почему председатель не принимает мер! Куда он девался? Женщины, идемте отсюда, пусть они устраивают собрание без нас! А мы, – снова повернулась она к Садыку, – устроим свое собрание и пошлем в район коллективную жалобу!
Она пошла к выходу, задевая полами халата сидящих женщин, и они все, точно по сигналу, вставали ряд за рядом и шли за ней. Садык похолодел, смятение охватило его. Вместе с женщинами вот сейчас, в эту самую минуту, уходит и враг, завтра он будет уже далеко в горах. Вспыхнула мгновенная постыдная мысль: «Пусть уходит!» – и сейчас же погасла. Работая локтями, Садык протискался к двери, опередив Отум-биби на два шага.
– Я не выпущу!
– Ты обезумел! – гневно закричала она. – Здесь тебе не тюрьма, слышишь, ты! Здесь свободный колхоз! Сейчас же выпусти нас!
– Я не могу… уважаемая Отум-биби, послушайте меня…
– Мальчишка! – гремела она и, распалившись, всей тучной фигурой двигалась на Садыка, грозя опрокинуть его и смять. – Мальчишка! У меня дети старше тебя! Я поеду в Ташкент, меня, слава богу, знают в республике, я найду на тебя управу!
Он говорил, захлебываясь от спешки, выбирая паузы в ее крике:
– Две минуты!.. Я признаю ошибку. Вы слышите, Отум-биби, я признаю ошибку! Подальше, Отум-биби, подальше от меня! Я объясню, сейчас объясню… Я прошу, убедительно прошу… Две минуты! Не подходите близко…
Отум-биби была женщина вспыльчивая, но головы не теряла даже в сильнейшем гневе. В словах Садыка, в бледности его лица она почувствовала настоящее смятение.
– Говори, безобразник, только скорее. Тише, вы! – скомандовала она своей серой закрытой армии.
– Товарищи женщины! – голос Садыка заглох от волнения. – Спокойствие! Отойдите подальше, Отум-биби! Товарищи женщины, только без паники! Я надеюсь на вашу сознательность. Отум-биби, я же просил не подходить ко мне близко. Дело очень важное. В Чораке у нас девяносто пять женщин, а здесь на собрании присутствуют девяносто шесть. Одна лишняя. И эта девяносто шестая – басмач Али-Полван, убийца ваших мужей и братьев. Он здесь, в чайхане, прячется под паранджой среди вас!
Был общий огромный вздох; казалось, он так и остался висеть в душном, спертом воздухе чайханы: Но к выходу никто не бросился. Садык вытер ладонью холодный пот.
– Уйти ему некуда! Товарищи женщины, спокойствие! Уйти ему некуда: вокруг чайханы вооруженные люди. Товарищи женщины, не бойтесь! Видите, я стою в стороне, если он выстрелит в меня, то пуля вас не заденет. От имени советской власти я обращаюсь к вам за помощью. Я никого не открою насильно, но те из вас, которые уйдут отсюда закрытыми, пусть знают, что увели с собой басмача!
Охотники за дверями и окнами взвели курки. Садык отошел еще дальше в сторону, прижался спиной к стене и, чуть побледнев, расстегнул кобуру.
– Может быть, он скрывается под этой паранджой!
Садык ткнул наудачу пальцем. Женщина шагнула вперед, оскорбленно и резко откинула покрывало.
– Я не басмач, – сказала она, – я колхозница!
Садык увидел прекрасное лицо с темными глазами и загнутыми ресницами.
– Спасибо тебе. Иди. Пропустить! – крикнул он в приоткрытую дверь.
Женщина пошла, не опуская покрывала. Грохнул выстрел. «Мимо!» – успел подумать Садык, а женщина пошатнулась, упала на руки Отум-биби. Остальные как будто окаменели – ни одного движения, ни одного звука. Садык чувствовал, как холодеет и стягивается кожа на затылке, шевеля тюбетейку.
– Убита? – наконец спросил он чужим голосом.
– Ранена, – ответила Отум-биби.
И такая стояла тишина, словно они были только вдвоем в этой огромной чайхане.
– Стреляешь по женщинам! – хрипло сказал Садык. – По женщинам. Почему ты не стреляешь в меня?..
Ему было душно, он оборвал пуговицы на гимнастерке.
– Товарищи женщины, идите по домам. Не открывайте лиц, он может выстрелить еще раз. Сегодня мы его выпустим. Я не думал, что он посмеет выстрелить в женщину! Идите, сегодня мы его выпустим. Но я говорю тебе здесь, перед всеми, Али-Полван, мы еще встретимся! Или ты будешь мертвый, или я!
– Мы не выпустим!
Отум-биби загородила собою дверь.
– Мы его не выпустим! Пусть он стреляет в меня, подлец этакий. Женщины, мы не выпустим!
Она откинула сетку. Ее багровые щеки дрожали, пот каплями оседал на бровях и на верхней усатой губе.
– Закройтесь! – тревожно крикнул Садык. – Закройтесь, он выстрелит! Я приказываю! Закройтесь! Я приказываю!
Она, разъярившись, ничего не слушая, ругалась последними словами, как на базаре. Толпа зашевелилась, загудела низко и грозно, единой грудью.
– Не смейте! Что вы делаете! – надрывался Садык, весь бледный, а по чайхане как будто пошел черный гудящий ветер, поднимая все покрывала.
Выстрел, второй, оба по Садыку, оба – мимо. С полок посыпались белые черепки.
– Вот он!
Серая закутанная фигура одиноко прижалась к стене – басмач! Садык вскинул револьвер, но выстрелить не успел. Десятки женских рук сразу вцепились в басмача, сорвали покрывало, и когда Садык пробился, наконец, через толпу, басмач с окровавленным, исцарапанным лицом уже лежал на земле, а револьвер его валялся рядом. Женщины держали за руки и за ноги Али-Полвана. Отум-биби всей тяжестью навалилась ему на грудь. Прибежали охотники, связали его, повели в сельсовет. Он шел, покачиваясь, как пьяный, конец его рыжей бороды касался рубахи. Женщины в горестном молчании несли за ним свою раненую подругу.
Здесь можно поставить точку. Я рассказал эту историю, ничего не прибавляя и не убавляя, с единственной целью объяснить читателю, почему Садык Ходжаев после пяти выговоров вдруг получил повышение и почему все девяносто пять женщин горного кишлака Чорак ходят открытыми. Упомяну еще о раненой женщине: имя ее Саадат, что значит по-русски «счастье». Через месяц она выписалась из больницы и вернулась в родной кишлак с богатыми подарками от райкома и райисполкома. Али-Полван был расстрелян в Коканде.